Но вот выявилась на автобазе крупная недостача запчастей, и замаячил перед Саней и его дружками суд. Отмазаться удалось за большие бабки. Тогда-то, обнищав, Саня и впал в задумчивость. Началась между тем перестройка, и учуял Саня в ее громком движении новый шанс для своей жизни. Тут и Валера, младший братец, отвоевал в Афгане и возвратился домой. И родители, оторвав от своего достатка, выдали дорогим чадам солидный куш на собственное дело, родившееся из Саниной задумчивости, — автосервис.

— Ну? — сказал Саня. — Что случилось?

Костя выпалил то, что узнал от Колчанова.

— Подозрение… — Саня поднял бровь, обдумывая новость. — Ну, мало ли… Подозрение не доказательство.

— Кто-то опознал машину, как мы возле кафе стояли. И номер запомнил.

— Ну и что, если машина стояла? Там и другие стояли.

— А если Масловский опознает, как вы с Валерой к нему приходили?

— А кто видел? — Валера резко, словно с автоматом в руках, повернулся к Косте. — Нету свидетелей! Скажем, врет Масловский. Мы его знать не знаем. И все!

— Все ж таки, если он на вас покажет, то…

— На нас с Саней покажет, так и ты не отвертишься! — Валера чиркнул зажигалкой, закурил. — Мы для кого старались? Чтоб ты бабки получил! Нам кто этого жидочка показал? Ты!

— Да я разве что говорю…

— Не говоришь, а по морде видать — очко у тебя играет!

Что верно, то верно: Костя боялся. Братья — что, они упрутся, как два быка: нигде не были, ничего не знаем. А ему, Косте, как отрицать, что он просил взаймы денег у Лёньки Гольдберга, с которым знаком чуть не с детства? И у Нины Бахрушиной просил — она же не даст соврать. И получится, что он, Костя, самый первый на подозрении. Даром, что не он, не он, не он огрел Лёню монтировкой по кумполу в темном подъезде…

— Вот что, — сказал Саня, обкатав свежую новость в своей задумчивой голове. — Нету у них никаких улик. Пускай хоть на сто допросов вызывают, у нас один ответ — нет. Не были, не видели, не знаем. Ясно, солдатики?

— Чего уж ясней, — проворчал Валера. — А если что — Вилен Петровичу доложу. Даром, что ли, я у него в охране? Вилен Петрович не даст в обиду.

— Ладно, — сказал Саня. — Тащите ту трубу. Сегодня надо все трубы поставить.

— Сегодня не управимся, — возразил Валера. — Вон их еще сколько.

— Управимся. Ну, меньше разговоров!

Валера кинул окурок на бетонный пол, затоптал.

— Эх! — сказал, жесткой ладонью взъерошив черные «венгерские» усы. — Это нам за доброе дело зачтется, что у жида отняли деньги, которые он у русского народа нахапал.

5

В белой шубке, в белой шапочке и белых сапожках Марьяна выскочила из школьной раздевалки. Тут, на выходе, ее остановил Игорь Носков:

— Марьяна, постой! Сейчас я куртку нацеплю.

Игорь, одноклассник, часто провожал ее после уроков до дому, им было по дороге.

— Я не домой, Игорек. В другую сторону.

— А куда?

— К знакомым. Ну, до автобусной остановки можешь проводить.

Игорь, можно сказать, с восьмого класса ухаживал за Марьяной. Он был тощ и неспортивен, но голова была светлая, учился хорошо. Марьяна привыкла, что Игорь всегда рядом, всегда подскажет, даст сдуть задачу по геометрии с тригонометрией (кто их только и, главное, зачем придумал, эти синусы и тангенсы), всегда поможет разобраться в странной науке истории, в борьбе угнетенных народов. Кстати, он, Игорь, собирался поступать на юридический факультет ЛГУ — будет изучать право. Это у него наследственное: мама была видным в городе юристом.

Вышли из школы, за ними увязались еще несколько парней и девушек, и, конечно, ха-ха, хи-хи, завтра контрольная по алгебре, ой, девочки, в ДЛТ потрясные туфли на платформе, а Игорек, хи-хи, без шапки на морозе, как пингвин…

Черноволосый, причесанный на прямой пробор, Игорь нисколько не походил на пингвина. Скорее уж — на сообразительного доберман-пинчера. Но верно, всю зиму он ходил без шапки. Может, потому и был такой умный, что содержал мозги в холодном состоянии?

На остановке, в ожидании автобуса, Марьяна рассеянно слушала Игоря. Он, напичканный, как всегда, сведениями о всяких происшествиях, рассказывал о смерти Кристины Онассис в Аргентине и о жутких дрязгах вокруг ее наследства.

— Игорь, — сказала она невпопад, — а ты бы хотел родиться с жизненным опытом?

— Как это? — Он уставился на нее.

— Ну, прямо от рождения иметь жизненный опыт, а не набирать его с годами… Ладно, не отвечай, я глупость говорю… Вон идет мой, четырнадцатый. Пока!

Уехала в автобусе, оставив Игоря Носкова хлопать глазами. Ей нравилось озадачивать верного оруженосца. Бывало, разрешит ему поцеловать, прощаясь у подъезда, но чаще — остановит грозным окриком: «Как тебе не стыдно?»

Вот и Расстанная — нахохлившиеся от холода и сырости старые дома, скользкий от наледи тротуар, краснобокий трамвай, на повороте высекающий своей дугой искры из проводов (и не больно ему, вскользь подумала Марьяна).

Взлетела, легкая, на третий этаж. Дверь отворила Валентина Георгиевна.

— Здрасьте, тетя Валя, приехала вам помогать! — выпалила Марьяна единым духом.

— Спасибо, Марьяночка. Раздевайся.

Сегодня был сороковой день, ожидались гости, и помощь Валентине, конечно, была нужна. С утра она, в фартуке, повязанном поверх байкового голубого халата, хлопотала на кухне.

— Спасибо Владу, привез мне продукты. Где бы я достала кур и колбасу? А водка — где ее возьмешь без талонов? Проходи, Марьяночка, вот тебе тапки. Или ты сперва к Лёне зайдешь? Он у себя, вчера его выписали.

— Зайду поздороваюсь.

Марьяна, быстро причесав перед зеркалом русые кудри, промчалась через большую комнату, где с простенка меж окнами, с фотопортрета смотрел Михаил Гольдберг, в парадной тужурке с погонами инженер-капитана второго ранга, моложавый и усмешливый. В смежной маленькой комнате лежал на тахте Лёня в синем тренировочном костюме. Отложив книгу, он привстал, улыбаясь Марьяне.

— Лежи, лежи! — сказала та. — Здравствуй! Как твоя голова?

— Привет, Мари. — Он тронул пальцами свою остриженную голову. — Да вроде бы она на месте.

— Что читаешь? — Марьяна подсела к нему на тахту, посмотрела на обложку книги. — «Книга Марко Поло». Это интересно?

— Очень интересно. Вот я как раз остановился… — Лёня перевернул страницу. — Послушай. «В пятистах милях на юге от Кесмукарана в море Мужской остров… На этом острове ни жены, и никакие другие женщины не живут; живут они на другом острове, и зовется он Женским. Мужья уходят с этого острова на Женский и живут там три месяца: март, апрель, май. На эти три месяца ходят мужья на тот остров жить с женами, и все три месяца они наслаждаются, а через три месяца идут к себе, на остров, и девять месяцев занимаются делом». Здорово? — спросил он.

— О-очень умные мужья. И каким же делом они занимаются, когда уходят от жен?

— Ловят рыбу, собирают амбру. По-моему, это правильная жизнь.

— Ты бы хотел жить такой жизнью?

— Конечно.

— А я бы на Женском острове умерла от тоски. Ну ладно, Лёнечка, пойду помогать твоей маме.

— Посиди еще немного! Новую песню не сочинила?

— Нет. Крутится в голове мелодия, а слова пока не идут.

— У тебя вначале музыка? Мари, тебе надо показаться какому-нибудь серьезному музыканту.

— Пока что надо готовиться к экзаменам. Знаешь, буду поступать на филфак. Такой у нас компромисс с мамой.

— Ну что ж, правильное решение.

— Ты такой снисходительный… — Марьяна всмотрелась в его темные глаза. — Господи, какая печаль! Почему, Лёня?

— Ну, мало ли… Потому, наверно, что Ленинград стоит в геопатогенной зоне.

— Что-что? Что ты еще придумал?

— Это не я. Какой-то ученый муж в «Вечерке»… нет, в другой газете… ну, не важно… сообщил, что Петербург построен над зоной глубокого разлома, разделяющего Балтийский щит и Русскую платформу.

— Ну и что?

— А то, что это плохо. В зоне разломов — повышенная сейсмическая активность.