По лесу шастали связные, посланные Малковым, — собирали десантников. И когда собрались, сосчитали, оказалось, что тут, с Малковым, пятьдесят восемь человек, в том числе и много, не менее двадцати, раненых. Среди раненых шестеро были тяжелые, их несли на плащ-палатках, и жить им, наверное, оставалось недолго. Стало быть, потери, если не считать раненых, в группе Малкова составили семнадцать человек. Но где-то западнее, в направлении Репнику, стучали автоматы и слышались разрывы гранат — там шел бой. Возможно, часть десантников, вот эти семнадцать, отступая от шоссе, взяла слишком влево и наткнулась на немецкий заслон на грунтовой дороге близ Репнику. Был там и лейтенант-комсорг. А может, его достал осколок снаряда.

Эх, подумал Колчанов, а я-то хотел ему отдать заявления в партию от моих бойцов. Что теперь с ними делать?

Сильная стрельба доносилась и с северо-востока. Там, как понимал Колчанов, вела бой основная группа десанта во главе с комбатом. А на юге ворчали пушки и рокотали залпы «катюш», это федюнинцы подходили с юга к станции Аувере? Надо бы и нам поторапливаться, идти навстречу…

Понятное дело, так же думал и Малков. Дав на перекур ровно десять минут, он повел группу в сторону Лаагны, держась километрах в двух от шоссе.

В сером свете пасмурного утра тянулась лесом, увязая в глухих снегах, вереница усталых людей. Примерно через час Малков повернул их к шоссе. Но разведка, высланная вперед, вернулась и доложила: на шоссе стоят грузовики с солдатами… солдаты топчутся, мерзнут, что ли, а автоматы держат на изготовку… не пройти… Пришлось опять углубиться в лес. Шли трудно. Кто-то засыпал на ходу, падал в снег, его подымали — ноги отказывались передвигаться.

— Эй, Пихтелев, — сказал Колчанов. — Не спи. Снегом протри лицо.

Сам-то он держался только на командирской ответственности. Хоть и невелик командир, а все же. И поди ж ты, вдруг удивился Колчанов пробежавшей мысли, перед десантом ломала простуда, а теперь ни черта… хоть и выкупался в ледяной водичке… высушила боевая обстановка… Вот только ноги сильно мерзнут в мокрых портянках… Как бы к этой чертовой станции прорваться…

Нараставший гром в небе заставил вздернуть кверху голову, налитую тяжелой водой усталости.

— Стой! — крикнул Малков. — Прекратить движение!

Над лесом, над десантниками, приникшими к деревьям, прошли на небольшой высоте три звена «юнкерсов». Еще отдавалось эхо их моторов, как где-то поблизости, к северо-востоку, загрохотала бомбежка.

Сильно всполошились немцы, тупо подумал Колчанов. Посидеть бы полчасика… полежать немного…

И третья попытка перейти шоссе не удалась.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал Колчанов, подойдя к Малкову. — Очень устали люди. Засыпают на ходу.

Малков ответил не сразу. Он был напряжен, как взведенная до упора пружина. Слушал звуки боя на северо-востоке, слушал канонаду, доносившуюся с юга, — весь ушел в слух. Некоторое время разглядывал карту на планшетке, постучал по ней пальцем.

— Примерно здесь мы, — сказал отрывисто. — Если до темноты не выйдем к станции… — Опять он задумался.

— Плохо, что рации у нас нет, — сказал Колчанов. — Куда они все подевались?

— Что? — Малков сбоку глянул на него строгим карим глазом. — Да, связь… Рации повреждены при высадке, одна утонула… Засыпают, говоришь, сержант? Объявляю привал. На снег не ложиться. Ветки наломать, лежать только на ветках. Костры не разводить.

Наломали соснового лапника — все ж таки подстилка, — поели консервов с сухарями, водой из фляг запили. Кто сразу заснул после еды, а кто сооружал себе самокрутку и курил, втягивая в промерзшее усталое тело вкусный махорочный дым. Колчанов тоже закурил.

— Слышь, сержант, — сказал ему Цыпин. — Там вроде стихает. — Он кивнул в южную сторону.

— Стихает, — не сразу ответил Колчанов. — Может, федюнинцы кончили артподготовку и пошли на прорыв.

Но он понимал, что артподготовка уже давно, еще до рассвета, должна была кончиться. Что же там делается, на передке?

Глаза у Колчанова слипались. Он сунул недокуренную цыгарку в снег, подтянул под голову вещмешок и заснул. Но и во сне, коротком и неспокойном, Колчанова не отпускала война. Он стоял на юте какого-то корабля, одышливо стучала машина, и приближался берег, темная гора, с этой горы ударила батарея, вспышка за вспышкой, снаряды рвались почему-то беззвучно, выбрасывая вокруг корабля водяные столбы. Вдруг с мостика крикнули: «Ложись!» Голос был странно знакомый, Колчанов обернулся и увидел на мостике женщину в белой косынке, повязанной низко над бровями. «Ложись, молодой! — кричала она. — С ума ты сошел?»

— Подъем! Подъем! — Старший лейтенант Малков ходил среди спящих, подымал десантников. — Подъем! — говорил он негромко. И, как бы оправдывая свою непреклонность: — Поморозитесь, ребята. Нельзя долго на снегу.

Двинулись снова к шоссе. С опушки увидели идущие вправо, со стороны Нарвы, шесть пятнистых громыхающих «тигров». Выждав, пока скроется в сизом облаке выхлопных газов корма последнего, Малков скомандовал в полный голос:

— Бего-ом!

Бежали, выдирая окоченевшие ноги из глубокого снега. Малков, стоя на шоссе, покрикивал, торопил. Уже проковыляли раненые и тащили через шоссе тяжелых, когда из-за поворота выскочили, тарахтя на весь лес, несколько мотоциклов. Увидев людей в полушубках, мотоциклисты спрыгнули с седел, от живота застрочили из автоматов. В тот же миг с той стороны шоссе ударили по ним автоматы десантников, прикрывавших переход. Только одному мотоциклисту удалось, развернув машину, умчаться назад. Малков и еще несколько десантников побежали к лежавшим на шоссе убитым и раненым, потащили их к обочине. Среди убитых был и Сысоев, усердный санинструктор, — до последней своей минуты он заботился о раненых, и вот он лежал навзничь в луже крови, маленький, с удивленно раскрытым ртом, рядом со своей большой сумкой с красным крестом. Выли, приближаясь, моторы, из-за поворота выезжали автофургоны, из них выпрыгивали солдаты.

— Скорей, в лес! — крикнул Малков на бегу.

Он уже был у обочины — и вдруг, вскинув руки, упал. Его шапка, словно сдернутая с головы, откатилась в кусты. К нему, опознав, наверно, в нем командира, побежали трое или четверо немцев, но Колчанов и Цыпин из кювета хлестнули по ним, а Пихтелев в два прыжка подскочил к Малкову и, схватив под мышки, поволок в кювет.

Как бежали до лесной опушки, как удалось добежать — Бог знает. Пихтелев тащил Малкова на закорках. Остальных раненых и убитых пришлось бросить на шоссе, будь оно проклято, — уходили под плотным огнем в лес. Немцы, растянувшись цепью, преследовали их, орали:

— Ivan, uhu-u! Wirst nicht weglaufen!^[1]

Громом оружия, свистом свинца полнился чахлый этот лес — и тяжелым дыханием людей.

Сквозь просветы меж сосен увидели строения хутора, штакетник, сараи, аккуратные поленницы. Зародов, шедший впереди, сунул два пальца под рыжие усы, пронзительно свистнул.

— Полундра! — раздался его крик. — На хуторе фрицы!

Теперь, когда Малков был ранен, а долговязый мичман, командовавший одной из групп, убит, всего-то и осталось командиров, что старшина первой статьи Зародов и сержант Колчанов. Отстреливаясь от противника, преследовавшего их от шоссе, перебегая, десантники теснили немцев, занимавших хутор. Цыпину и безусому Ване Дееву, самому молодому в группе бойцу, Колчанов велел выбить из сарая пулеметчика, и, когда те, подползя и метнув гранаты, управились, уцелевшие десантники ворвались на подворье и заняли круговую оборону.

Малкову перевязали голову. Рана, кажется, была не опасная, пуля чиркнула по черепу, но от потери крови, от контузии был Малков слабый и белый, как окружающий снег. Поверх повязки ему нахлобучили шапку одного из погибших.

Несколько раз немцы ходили в атаку, их отбивали. Израсходовали почти все гранаты, и уже в вещмешках оставалось по одному запасному диску, — правда, были у ребят и трофейные «шмайсеры».

На расстрелянный лес опускались сумерки. Слышался вой автомобильных моторов, — наверное, немцы подвозили подкрепления. Вдруг раздались резкие хлопки, на подворье стали рваться мины. Они наделали немало бед. Зародову оторвало ногу. Он, мыча от боли, потребовал, чтобы его перенесли в каменный сарай, там он лег на живот, наставил в темнеющий проем двери ствол автомата.