Но сейчас — нет.

Потому что — кромсает.

Потому что — ломает.

— Хлоя Буржуа мертва, — постаралась как можно четче проговорить женщина. — Девочка не выжила после падения.

Адриан сильнее схватился за волосы, начиная почти биться головой об землю.

Он больше не кричал.

Только загибался.

Его рот был широко открыт, но вылетали из души только хриплые звуки.

— П-падения, — повторила хриплым голосом Маринетт.

Сабин снова глянула на дочь.

Только на мгновение.

А затем снова перевела взгляд на Молли.

— Её рука соскользнула с балки, когда ЛжеБаг приготовилась нанести ей последний удар. Камеры это зафиксировали. Наши люди даже не успели подняться. Все произошло за пару секунд.

Маринетт пошатнулась назад.

Присела на корточки, опустив локти на колени.

Запустила пальцы в так и не забранные в хвосты по бокам волосы.

Хлоя умерла.

Соскользнула.

Упала с мокрой балки.

И она вспомнила.

И Маринетт всё поняла.

Всё это время.

«… стена из мороси бьет в лицо, в глотке барабанит сердце…»

Каждый день.

«… она лежит на мокрой железной балке, не в силах пошевелиться…»

Каждую чертову ночь.

«… боль в ноге настолько сильная, словно по ней проехались катком, раздробив кость в щепки…»

Ей снился один и тот же сон.

«… волосы липнут к глазам, мешая видеть…»

О собственной кончине.

«… удары сердца перерастают в гул как по наковальне, мешая сосредоточиться…»

Который на деле оказался действительно вещим сном.

«… пара секунд, похожих на замедленную съемку, после чего она подлетает к ней, нависая сверху…»

Да только не о ней.

«… мокрая балка играет свою роль, когда она пытается привстать, и её рука соскальзывает вниз…»

Каждую чертову ночь она видела во сне смерть другого человека.

«… тело камнем мчится в сторону покрытого дождевой водой асфальта…»

Она видела смерть Хлои Буржуа.

И даже не догадывалась об этом.

Её сознание давало ей подсказки каждую ночь, но…

Она не смогла понять.

Не смогла предпринять хоть что-то.

Маринетт Дюпэн-Чэн допустила это.

Она не изменила то, что должна была.

Хлоя могла остаться в живых, если бы она вовремя поняла.

О, Господи…

— И это не все новости.

Голос Сабин вернул Маринетт в не менее блятскую реальность.

Молли напряглась.

— Сразу после того, как человеческая составляющая девушки умерла, — миссис Чен сделала паузу. — Тут же перестала существовать и её отделенная личность.

Миссис Хоуп шокировано открыла рот.

— Ло мертва.

И земля, кажется, остановилась.

Маринетт не смогла понять смысл слов до тех пор, пока Молли не задала свой главный вопрос.

— Это значит… Значит, что, несмотря на разделение личности, жизнь ЛжеБаг всё так же зависит от Маринетт?

Она не верила, что говорит это.

Она не смогла принять.

Адриан тут же поднял голову вверх, пытаясь подняться на негнущиеся ноги.

— Что вы сказали?

В голосе — сталь.

В глазах — осколки всех видов душевной боли, какие только могут существовать.

Его руки пробивала мелкая дробь.

Брюнетка перестала дышать.

— Они связаны, — выдохнула Сабин, глядя на едва стоящую на ногах дочь. — Эрис невозможно уничтожить, нельзя убить, — она сглотнула. — Нельзя до тех пор, пока жива Маринетт.

Адриан в неподдельной шоке распахнул рот.

Ноги сами понесли его к ней.

К той, что есть его жизнь.

К той, что есть его всё.

Он с силой прижимает её к себе, зарываясь пальцами в волосы.

Маринетт замерла.

Она не обняла его в ответ.

Она стояла.

Широко раскрыв глаза.

Глаза, которые не выражали ничего.

Засохшие и слегка потрескавшиеся губы девушки были плотно сжаты.

— ЛжеБаг не оставит Адриана в покое до тех пор, пока она жива, — негромко сказала Молли, обращаясь к Сабин.

— Она никого не оставит в покое, — уставившись в одну точку отозвалась она.

— Запереть её не удастся никому. Она бессмертна. Она — воплощение тьмы. Она владеет магией. Её не убить. Господи, миру просто пришел конец, — выдохнула Молли.

Сабин сделала два шага вперед к Маринетт, которая продолжала стоять на месте.

В объятиях Адриана — как в тисках.

— Маринетт, — прошептала она. — Несмотря на всё то, что мы узнали… Я не позволю ей сделать тебе больно. Я никогда больше не позволю никому сделать тебе больно. Девочка моя.

Сабин захлебывалась в собственных словах.

Они давались ей с невероятным трудом, потому что…

Потому что, блять.

Это выворачивало, выскребало.

Наизнанку.

Маринетт чисто механически поднимает руки и легонько отталкивает Адриана от себя.

Он поддается этим движениям, хотя не верит, что она это сделала.

Он отходит в сторону.

Брюнетка делает шаг вперед к матери.

Глаза-в-глаза.

Смотрит на неё так, что у Сабин внутри все переворачивается.

Плоть и кровь.

Родная дочь.

И такое выносит на собственной шкуре.

Сабин не знала, как ей принести свои извинения.

Но знала одно — сама она никогда в жизни себя не простит.

Маринетт сверлила пустым взглядом глаза мамы.

Запоминала каждую черту лица, каждую морщинку.

Каждую слезу, которая катилась по её щекам.

Девушка обвила ее шею и прижала к себе.

Женщина замерла.

Застыла, точно статуя.

Маринетт наклонилась к её уху.

— Я тебя прощаю, — тихо шепнула она одними губами.

Сабин впервые за все эти годы не сдержалась.

Никак не смогла.

Диафрагма женщины рвано затряслась.

И она заплакала.

Так, что это только сильнее разрывало на лоскуты грудную клетку Маринетт.

Поэтому она только сильнее прижала мать к себе, зажмурив глаза.

Она позволяла ей рыдать в собственное плечо так, словно они поменялись ролями.

Маринетт сжала пальцами белую форму.

Только на мгновение.

И затем она резко распахнула глаза и выпустила её из объятий.

Сделала шаг назад.

Сглотнула, снова стараясь принять всплывшую в голове мысль.

Которая была выходом.

Решением.

От всего. Всех проблем.

Проблем, которые она сама создала.

Она поворачивается в сторону входа в больницу.

— Маринетт…

Адриан обхватывает её запястье, разворачивая к себе.

Она смотрит на него.

Смотрит так, что та самая мысль на мгновение уходит.

Девушка закрывает на секунду глаза, закусывая губы.

И мысль возвращается снова.

— Мы что-нибудь придумаем, слышишь?

Слова застревают в горле.

Не вдохнуть, не выдохнуть.

Но-она-уже-всё-придумала.

Девушка кивает.

Проводит большим пальцем по его руке, но ничего не отвечает.

Кожа у Адриана стала сухой.

Грубоватой, но всё той же родной.

Она понимает, что если простоит с ним хотя бы на секунду дольше — передумает.

Она передумает, это точно.

Я-уже-по-тебе-скучаю.

Поэтому Дюпэн-Чэн отпускает его руку и идет в сторону больницы.

Молча поднимается по ступенькам, чувствуя на своей спине взгляды Молли, Адриана и собственной матери.

В груди больно ноет.

Я-так-сильно-тебя-люблю.

Маринетт трясет головой, направляясь в камеру, где находилась несколько недель.

Почти не дышит, потому что воздуха, кажется, в помещении не осталось вовсе.

Мысли путаются в голове.

Глаза застилают слезы.

Эрис не оставит Адриана в покое.

Не оставит никого в покое, пока…

Пока она жива.

Жители камер по обеим сторонам от неё начинают завывать свои песни.

Люди, не освобожденные от акум — призраки собственного прошлого — буквально читают её мысли.

Они знают, что она задумала.

— Девчонка, не смей! — шепчет скрипучий голос их одной камеры.

— Ты что тут задумала! — подхватывает другой.

— Маринетт, не делай этого! — вытягивает руку вперед через окошко в двери третьей камеры прозрачная рука, стараясь ухватиться за рукав девушки.