— Значит, Моргот… — начал Маглор с некоторым облегчением в голосе.
— Поменьше имён, Макалаурэ, — скривился Саурон. - Да, он так или иначе это устроил — но устроил руками нолдор. Вопрос только в том, из кого же из потомков Финвэ в конечном счёте вылезло самое худшее. Убийца намеренно, я бы сказал, цинично, надел этот самый «плащ Галадриэль», прекрасно зная, что эта вещь есть у всех трёх сыновей Финвэ. При этом по меньшей мере плащ Финголфина не хранился взаперти, а Финголфин на тот момент был королём, и, полагаю, в Валиноре, как и здесь, его дом был всегда открыт для всех, кто хотел его видеть. Морифинвэ постоянно и расчётливо выводили из себя, подбросили тряпку на его день зачатия, стараясь вызвать у него самые крайние проявления гнева. Скажи, пожалуйста, — обратился Саурон к Карантиру, — если тогда Маглор действительно сказал тебе: «ты опять» — было ли так, что ты пытался причинить близким вред физически?
— Морьо, не отвечай ему, — сказал Маглор.
— Да, — ответил Карантир. — Тебя, Кано, всё равно при этом не было. Дома был только Тэльво. Он… он спас… Нерданэль. Но после этого она решила от нас уехать. Понимаете… она сказала, что я ничего не делаю. Действительно ведь… когда речь шла о Сильмариллах и ларце, ты, Майтимо, делал камни вместе с отцом, Макалаурэ — обрабатывал материалы для оболочки, Келегорм сделал венец, в котором отец носил их в Валиноре, Куруфин — стенки ларца, младшие — замок. А мне… мне ничего не позволяли делать. Ничего.
— Морьо, — сказал Амрод. — Отец просто о тебе заботился. Берёг тебя. Я теперь понимаю, хотя тогда не осознавал. Он, наверное, думал, что ты — слабая девушка…
— Ну и ну, — сказал Саурон. — Женщины не слабее мужчин, а часто и сильнее; у вас, квенди — уж точно. И во всём, чем занимался Феанор, физическая сила почти никакой роли не играет.
— Отец всё время помнил о Мириэль, о том, как она устала от жизни, — возразил Амрод. — О сестре Финвэ, которую тот потерял… Отец не хотел…
— При чём тут сестра Финвэ, — отмахнулся Саурон, — она упала с дерева, это был несчастный случай. И вообще, если эльфийская дева не рожает Феаноров, не лазает на ёлку и не связывается с человеческим отребьем, — он выразительно посмотрел на Финдуилас, — у неё есть все шансы дожить до конца Арды. Многие Перворожденные эльфы ведь живы до сих пор. И кстати, о замке, на котором ты, Амрод и твой брат, изобразили предводителей Второго рода эльфов: кто-нибудь видел его у Фингона или слышал его рассказ о том, как он его вырезал из ларца?
— Но если ты сам слышал или читал рассказ Фингона, то… — Майтимо замолчал.
— К сожалению, — Саурон развёл руками, — здесь моя сказка закончилась. Я не знаю, что именно Фингон увидел внутри сокровищницы. Я не знаю, что заставило Фингона вырубить замок из стенки ларца. И, кстати, я не знаю, случайно ли убийца что-то выронил во дворе, действительно ли убийца это подобрал и куда потом эта вещь делась. Кроме того, когда Мелькор и Унголианта появились в Форменосе, на полке в сокровищнице был фонарь. Куда он делся? Кто-нибудь ещё его видел?
И Маэдрос, и Маглор, и Амрод вынуждены были ответить отрицательно. Карантир, подумав, тоже покачал головой.
— Я потом заходил в сокровищницу — уже после того, как дедушку унесли, — сказал Келебримбор. — У меня свечка была, фонарь бы в такой темноте пригодился. Фонаря точно не было.
— Итак, — подытожил Саурон, — скорее всего, эта ситуация была так или иначе просчитана заранее и убийца, действуя в сговоре с Мелькором, предусмотрел несколько вариантов развития событий на день зачатия Карантира, когда Феанора как раз — очень кстати — не было дома. Либо Карантир выходит из себя и Финвэ решает покинуть Форменос: тогда убийца каким-то образом забирает у него Сильмариллы по дороге (обманом или просто крадёт) и отдаёт их Мелькору. Либо и должно было случиться то, что случилось, и тогда сокровищница тоже становилась доступна. Вероятно, что расчёт был и на то, что по меньшей мере Финвэ знаком с убийцей и доверяет ей или ему.
— Но если бы Финвэ просто уехал из Форменоса, камни могли бы остаться в сокровищнице, — сказал Маглор.
— Я так не думаю. Ведь ты же помнишь, что ключ от сокровищницы был только у Финвэ, — возразил Амрод. — Покинув Форменос, он должен был, конечно, в таком случае передать ключ нашему отцу, но, скорее всего, Финвэ не стал бы при этом оставлять камни в сокровищнице — даже запертой — без присмотра, если бы сам уезжал оттуда, тем более насовсем. Я думаю, Финвэ забрал бы для верности и камни, и ключ. А ларец…
— С ларцом сложнее, — сказал Саурон. — Убийца либо принёс с собой ещё один ключ от ларца, что очень маловероятно, учитывая известную нам сложность замка, либо успел зайти в комнату Маэдроса и забрать его (а это означает, что он был знаком с планом дома), либо вообще не собирался открывать ларец, а передать его Мелькору закрытым.
— Я же его сам отпер, — с горечью сказал Маглор. — Твоим ключом.
— Кано, — заметил Маэдрос, — убийца же не мог знать заранее, что ты откроешь ларец. Что ты сделал с ключом?
— Я… наверное, я отнёс его обратно в твою комнату, — ответил Маглор. — Я сейчас даже уже не помню.
— Кстати, Нельяфинвэ, — поинтересовался Саурон, — когда у вас всё-таки оказался замок, ты пробовал открывать его своим ключом? Он ведь подлинный?
— Да, конечно, — ответил Маэдрос.
— Можешь показать?
Маэдрос сходил в свою комнату и принёс завёрнутый в платок замок и снял с шеи ключ.
— Вот, смотри — два поворота сюда, два сюда. Это действительно наш замок.
— Какая прелесть! — сказал Гортаур.
Волна горячего воздуха пролилась по комнате; Аргон закашлялся, у Майтимо перехватило дыхание; Гортаура охватило лёгкое голубое пламя; на несколько мгновений он предстал перед ними в том виде, который предпочитал: медные с металлическим блеском волосы спускались ниже пояса, на чёрных одеждах искрились рубины. Он подмигнул Майтимо, схватил одной рукой замок с ключом, другой — серебряный нож Финвэ и воскликнул:
— Тьелперинквар, ты такой смешной! Давай ещё как-нибудь сходим с тобой на рынок!
И с этими словами он исчез.
====== Глава 25. Угадай, кто? ======
«Кажется, меня опять похитили», — успел подумать Маэдрос, падая на неожиданно мягкий и упругий ковёр летней травы.
Вокруг так ласково шумели листья, такими добрыми казались голоса птиц и жужжание насекомых, что даже почувствовав жжение на шее сзади, в первую секунду он принял его за укус слепня.
И теперь он смотрел на эти же прозрачные зелёные листья с земли, не в силах пошевелиться. Он вспомнил, как его возили к разрушенному Гондолину и ощутил даже не гнев, а обиду: в конце концов, два месяца назад они с Сауроном провели несколько дней под одной крышей, вполне по-дружески общаясь: зачем же опять его хватать и тащить за загривок, как щенка?
…Очнувшись, он увидел земляной пол хижины, свои ноги, сапоги, а потом ему на глаза легли чьи-то тонкие прохладные пальцы.
— Угадай, кто? — спросил голос.
В первые доли секунды у него заледенело и замерло даже не сердце, а все внутренности — будто от него остался один скелет; потом он опомнился, понял и воскликнул:
— Турьо!..
Тургон обнял его за плечи и шепнул:
— Угадал. Не сердись на меня, ладно? Мои друзья-авари устроили это для меня — у них есть стрелы со снотворным.
— Турьо… — выдохнул Маэдрос, пытаясь встать. Руки и ноги пока слушались плохо.
— Я тебе так доверяю, что даже не стал тебя связывать, — сказал Тургон. — Мне очень надо с тобой поговорить без шума и без лишних свидетелей.
Маэдрос, наконец, смог обернуться и обнял кузена с такой силой, что тот чуть не вскрикнул; он опомнился не сразу, поняв, что Тургону, должно быть больно от того, как он вцепился ему в плечо здоровой левой рукой, вдавливая ногти в кожу через тонкую рубашку.
— Прости, — сказал Маэдрос. — Просто я безумно рад тебя видеть. Безумно.
Он понимал, что перед ним Тургон, но, посмотрев на него, понял, что, встретив его на дороге, мог и не узнать сразу — может быть, если бы не рост. Голова у него была повязана зелёным платком, из-под платка выглядывали две толстые светлые косы длиной по локоть; некогда белоснежная кожа успела загореть. Кроме того, выглядел он намного моложе, чем помнил Маэдрос. Конечно, Тургон пережил самую страшную в своей жизни потерю — он лишился своего города, видел, как его подданные гибнут и страдают; но в то же время с него спал тяжкий груз тревоги и ответственности; терять было уже практически нечего.
