— Турьо, — сказал подошедший к ним Аракано, которому Келегорм уже рассказал о том, что случилось с Аредэль, — мы же попросим Эола вернуть ей память? Ты ведь сможешь, Эол?!

— Тебе решать, Тургон, — сказал Эолин. — Я знаю заклинание и смогу это сделать в любой момент. Я сделаю так, как скажешь ты. Всё-таки теперь у нас есть мать, — он как-то робко улыбнулся, — будем её слушаться.

Тургон взглянул на знакомый домик. У входа Аредэль разговаривала с Эолетом: он держал в одной руке стебелёк с красной ягодкой, в другой — с чёрной, и что-то рассказывал, а она внимательно слушала и таким знакомым жестом покручивала прядку у виска.

— Нет, — ответил Тургон. — Мой ответ — нет. Если она вспомнит кто она, она сразу спросит, где Маэглин. Что мы ей скажем? Что скажешь ей ты? Что скажу я?

— Я согласен с тобой, матушка, — сказал Эолин. — Мы оба так думаем.

— Но Турьо, — шепнул Аракано, — значит, мы никогда не сможем с ней поговорить, никогда не назовём её родной!.. Как же это?

— Почему же? — спросил Тургон.

К радости Элеммакила, к нему вернулась прежняя невозмутимость.

Тургон зашёл в ворота и подошёл к крыльцу. Аредэль удивлённо воззрилась на него: хотя она стояла на второй ступеньке, ей пришлось смотреть на него снизу вверх. Она собралась было снова сказать что-то вроде «какой же вы высокий», но постеснялась и покраснела.

— Сударыня, — сказал Тургон, — вы уже полчаса говорите с моим сыном. Признаюсь, я удивлён: мне кажется, что он самый скучный молодой человек в мире.

— Ну что вы! — ответила Аредэль. — Вы к нему несправедливы. Он столько знает про лес, про растения — даже дядя Эдельхарн столько не знает, а он в лесу прожил всю жизнь! А вы с Эолетом так похожи! Cразу видно, что он ваш сын.

Через час Аредэль сидя за столом между Тургоном и Эолетом и иногда озираясь украдкой на Аргона («Не может быть! Он ещё выше…»), обратилась к Тургону:

— Спасибо… Мне даже неудобно, я простая лесная эльфийка, а вы ко мне так относитесь… Прямо как к родной. Вы же оба принцы, кажется… и ваш сын такой любезный… они оба.

— Мы вам рады, дорогая, — сказал Тургон, кладя ей на тарелку огромный ломоть их семейного яблочного пирога, который на этот раз приготовил Аракано, — очень.

— Вкусно, — сказала Аредэль, — не помню чтобы и пробовала такие.

— Угощайтесь, — сказал Тургон.

Эолин незаметно выскользнул из дома. Вечерний туман стлался над лиловыми соцветиями кипрея. Эолин подошёл к живой изгороди и тихо сказал:

— Ладно, Нат, я же знаю что ты тут.

— Так ты меня помнишь?.. — сказал тихо Нат. Он всё-таки не посмел выйти, но протянул Эолину руку, почувствовал как сухая и горячая, как всегда, рука Эола коснулась его прохладных пальцев.

— Вспомнил. Давно, — ответил тот. — Почему ты прячешься?..

— Не хотел навязываться, — сказал Нат. — Извини, что пришёл. Просто не мог тебя отпустить вот так, не зная, что с тобой будет.

Эолин повернулся к нему, опустив глаза. Нат вышел к нему. Он был уже не в силах что-либо сказать. До этого Нат смотрел на них обоих, Эолина и Эолета, только издалека. Он не мог поверить, что снова видит перед собой эту упругую прядку у пробора, длинные ресницы и — снова — его большие светлые глаза.

— Прости меня, — сказал Эолин.

— Тебя? — спросил Нат. Он подавил всхлип в горле и на мгновение отпустил руку Эолина.

— Меня, — подтвердил Эолин. — Мы с братом решили что это я. Что твой Эол — это я.

— Конечно, — Нат судорожно обнял его, — конечно. Только не поступай со мной так больше. Я давно простил. Давным-давно. Мне главное, что ты со мной опять. Прости меня за всё.

Эол спрятал лицо у него на груди.

— Что с тобой, — прошептал Нат, — ты же не умеешь плакать.

— Теперь умею, — ответил Эолин.

Келегорм сидел на крыльце один. Ему было тоскливо, но он не хотел быть рядом, когда Элеммакил радовался встрече со своими кузенами — Тургоном и Аракано. Пусть побудут вместе. Издалека он видел, как Эолин бросился в объятия Натрона; он отвёл глаза, но не ушёл. В конце концов, они его не заметили.

— Я рад за нас, — услышал он тихий голос Эолета. Юноша сел рядом, и Келегорм, который знал Эола много лет задолго до его странной женитьбы на Аредэль, удивился: как он раньше не замечал в нём сходства с Тургоном? Ведь оно должно было быть и раньше — лицо его, казалось, совсем не изменилось, а теперь Эолин и Эолет были явно похожи на свою мать.

Эолет взглянул ему в глаза и взял за руку.

— Келегорм, — сказал тихо Эолет, — не расстраивайся. Ты поступил благородно, когда согласился служить Мелькору. Для тех, кто понимает, как это случилось, — ты лучший из потомков Финвэ.

— Ты знаешь?.. — спросил Келегорм.

— Да, — кивнул Эолет. — Мелькор рассказал Маэглину достаточно, чтобы я всё понял. Мелькор вообще рассказывает ему слишком много. Боюсь, потому, что только относительно моего сына Мелькор может быть абсолютно уверен, что тот глупее его самого. Но на самом деле в последние годы Ломион стал намного умнее. Жаль, что это досталось такой ценой.

— Я буду рад, если у тебя с Аредэль всё получится снова, — искренне сказал Келегорм. — Очень.

— Так ради этого тебе пришлось разорваться, Эол? — услышали они тихий насмешливый голос.

Келегорм вздрогнул и обернулся. У живой изгороди стояла Лалайт, крутя в пальцах зелёный стебель малины. На её белых ручках появились несколько царапин.

Когда Майрон в облике Лалайт впервые появился в их доме, Келегорм покинул своих братьев до того, как выяснилось, кем же является эта девица и сейчас несказанно удивился её появлению.

— Ну здравствуй, — сказал он. — Тебе-то что надо тут?

Он окинул Лалайт взглядом. На ней была скромная чёрная шапочка с несколькими перьями ворона и гагатовой брошью, чёрное платье, на котором блестящим чёрным стеклярусом были вышиты спиралевидные, похожие то на глаза, то на водовороты, узоры. Это было очень похоже на траур.

— Супруг твой умер, что ли? — спросил Келегорм.

— Пока нет, — пожала плечами Лалайт, — но всё к тому идёт. Так что я уж заранее, а то, боюсь, его очень быстро закопают… или наоборот… — ну словом, не успею я сшить платье. Эол, так как же всё-таки это вышло, а? Не мог решить, кого из них ты любишь?

— Я не помню, — ответил Эолет. — Мы не помним. Мы долго думали об этом. Вспоминали. Отчасти это так. Ты вызвал тогда мой дух по просьбе Маэглина. Я не хотел жить. Но часть меня хотела. Я думал, что погубил Аредэль, что некому было спасти её из склепа, что она погибла самой страшной смертью. Хотел умереть вместе с ней. Хотел вернуться к Натрону, чтобы всё было, как раньше. И хотел отомстить Тургону, хотел заставить его страдать. Но когда Тургон действительно стал моей матерью, я уже не смог его ненавидеть. Понимаешь, это странно, но разорвались мы не потому, что я — Эол — мы — любили одновременно и Натрона, и Аредэль. Одна часть меня хотела жить, другая — нет. Моя душа раскололась. Но та часть, которая не хотела жить, не могла оставить ту часть, которая хотела. Боюсь, ты не поймёшь, — покачал головой Эолет.

— Понимаю, — ответила Лалайт. — Почти. Но сейчас речь о другом. Эол, ты же слышал, как кто-то из Валар обещал Мириэль, что она родит сына и предупреждал, что «её тело может не выдержать»? И ты говорил, что её волосы стали серебряными именно после этого? — Лалайт повернулась и властно указала на Келегорма.

— Приблизься. Подойди, Келегорм. Объясни мне кое-что.

Майрон почти не изменил облик, но блестящие серые глаза Лалайт загорелись ярким, рыже-синим, как в костре, пламенем, отсветы которого пронизывали её золотистые кудри.

— Тар-Майрон, — сказал Келегорм. — Так это был ты? Ты тогда явился к моим братьям?

Вместо ответа Лалайт достала откуда-то из складок юбки знакомый Келегорму медальон с прядями волос его и Мириэль.

— Что с моими братьями? — пересохшими губами спросил Келегорм. — Откуда ты это взяла?.. взял?!

— С твоими братьями? То же, что и раньше: надеются добыть Сильмариллы ну и, видимо, попытаться распилить два камня на пятерых. Непосильная математическая задачка для отважных крошек-нолдор. А мне вот интересно, что всё-таки случилось с твоей бабушкой. Смотри.