— Особенно зная о его дурной славе! — злобно добавил Эолет. — Нет, я не должен был тогда позволять Тинголу оставлять Англахель у себя в Дориате. Теперь люди думают, будто именно мой меч виноват, что Турин не смог спасти Финдуилас от гибели и убил своего друга-эльфа!

— Да я, честно говоря, особо и не скрывал, что добыл Англахель, — вздохнул Маэглин. — Да и если скрывал бы, у Мелькора, по-моему, на этих мечах какой-то сдвиг, — он бы их всё равно нашёл. Он хочет, чтобы ты сплавил оба твоих меча — Ангуирэль и Англахель — вместе, и выковал для него один, огромный.

— Ты думаешь, он знает, — тихо сказал Эолин, — почему я тогда вынужден был отдать их Тинголу?

— Конечно, знает, — сказал Маэглин. — Любой мог ему это рассказать. Это же такой благородный жест — не взять мечи! А по-моему так — не взял меч, так сам им же получишь по шее. А, пап?

— Ты прав, — сказал Эолин. — Но мы в этом участвовать больше не будем. Ты знаешь, что нужно делать.

— Папа, — сказал Маэглин, — ну папа. Ну не надо, пожалуйста. — Он подошёл к обоим и с нежностью, которую от него было трудно ожидать, поцеловал их в лоб — сначала одного, потом другого. — Я не смогу. Я боюсь. Не хочу. И… что скажет Мелькор?

— Отговоришься как-нибудь, — жестоко ответил Эолет.

Вернувшись в место, которой Тургон уже привык считать своим домом, Тургон и Аракано застали Нан и Элринг за обычными домашними делами; Гилфанон, как ему и было предписано, занимался письмом и рисованием. Гилфанон очень огорчился, не увидев Пенлода, но Тургон постарался, как мог, успокоить его. Обе женщины очень обрадовались его возвращению и попросили разрешения взять Гилфанона с собой на несколько дней в лес, чтобы собрать землянику и голубиные яйца.

Тургон засветло проводил Нан, Элринг и Гилфанона в лес; Аракано ещё спал. Тургон не собирался никуда уходить: он ждал возвращения Пенлода, хотя надежда в его сердце постепенно таяла. И на это, и на многое другое.

Он услышал какой-то странный, громкий скрип за воротами. Тургон медленно накинул старый, толстый коричневый плащ и вышел. У ворот стояла большая телега, запряжённая чёрной лошадью. Лошадь была старая, низенькая, лохматая; Тургон ещё подумал, что верно, она из одичавших животных из разорённых войнами крестьянских хозяйств — такие кое-где бродили по опушкам леса. Рядом никого видно не было. В телеге было что-то, прикрытое чёрным покрывалом. Тургон положил правую руку на рукоятку кинжала и левой осторожно поднял ткань.

Тургон сразу узнал обоих. Он не знал, как. Он одновременно узнал и того Эола, которого увидел в тот страшный день, когда вернулась и погибла его сестра — и узнал своих дорогих детей, которые лежали так же, как в чреве матери (он ведь всегда знал, что их двое, просто не хотел этого осознавать), соприкасаясь кончиками пальцев. Это был тот Эол, с которым он говорил с высоты своего утраченного трона в Гондолине, — и это были его дети, потому что теперь он замечал у них строгий изгиб чёрных бровей, как у его матери, и узкие, как у Фингона, ладони.

Он прикоснулся к их запястьям.

Оба были мертвы.

Для младшего сына Финголфина эти часы, почти сутки, проведённые тогда с Тургоном, были самым ужасным, что ему когда-либо приходилось переживать. Нан должна была вернуться только через два дня, Гилфанон и Элринг — ещё через день. И в гаванях, и за время пути сюда старший брат почти ничего не рассказал Аракано о своём пребывании в плену, поэтому тот мог только догадываться о том, что случилось и почему Тургон в таком отчаянии. Тургон не отвечал ни на какие вопросы, не смотрел на него; он сидел у изголовья, держа близнецов за руки. Аракано и сам плакал от жалости к ним, но больше всего он боялся потерять Тургона.

Наверное, никогда в жизни он так не радовался появлению своего кузена Элеммакила.

Увидев телегу, обезумевшего Тургона и тела близнецов, Элеммакил впервые понял, что значит, когда говорят, что на ком-то нет лица. Тургон, видимо, много часов безутешно проплакал, но теперь слёз уже не осталось. Его лицо было серым, как камень. То одной рукой, то другой он проводил по волосам обоих юношей, шепча: «детки… детки»…

Аркано бросился к Элеммакилу.

— Эльмо, сделай что-нибудь! Он такой со вчерашнего дня. Мы проснулись и увидели их… этих мальчиков. Я ничего не знал. Я не знал, что у него есть два других сына. В пути он рассказал мне про Гилфанона, откуда он взялся, но я боялся спрашивать его про остальное… Я не знаю, кто привёз эту телегу… может, сам Маэглин. Они…

— Я знаю про детей, — сказал Элеммакил. — Слышал об этом там. Со мной ведь случилось то же самое.

— Так поговори с ним, ты ведь поймёшь его.

— Турьо, — Элеммакил тронул его за руку. — Турьо, не плачь.

— Мои детки. Они оба мертвы. Мои детки. Я их бросил. Я их бросил. Я. Я этого не переживу, — бесцветным голосом сказал Тургон.

— Турьо… Турьо! Послушай! — Элеммакил постарался взять себя в руки. — Может быть, всё не так плохо. Турьо, ты должен надеяться.

— Почему? — сказал Тургон таким голосом, что Элеммакил с ужасом понял — если то, на что он, Элеммакил, надеется, не произойдёт, к закату Тургона не будет на этом свете.

— Вот поэтому, — сказал Элеммакил и показал назад, на лесную тропку.

Там стояла Аредэль и гладила по голове Рингила, который дотащил и поставил на землю ее тяжёлую корзинку с посудой.

Кровь бросилась Тургону в лицо, из его покрасневших глаз брызнули слёзы. Элеммакил увидел, что он начал терять сознание и сползать с телеги на землю и подхватил его тяжелое и безвольное тело.

— Что произошло?..- одними губами прошептал Тургон

— Это надо спросить у него. У Эола. У твоего сына, — сказал Элеммакил. — Это его рук дело.

— Как?..

— На дротике, которым он ранил твою сестру, был не яд, а снотворное, тайной которого владеет Эол, — тихо объяснил Элеммакил. — Аредэль проснулась, но забыла о тебе и своём сыне, а слуга Эола тайно вывел её из Гондолина. Я думаю, Турьо, Эол сам сейчас принял то же зелье, чтобы выбраться из Ангбанда. Надеюсь.

— А кто это такой там? — спросила Аредэль.

— Это мой родственник, — пояснил озадаченный Келегорм. — Его зовут Тургон.

— А-а! — сказала она. — Какой же он высокий, я даже сразу не поняла что он сидит, а не стоит!

— Мне жаль что мы не видели и не слышали, как ты нас оплакивал, — вздохнул Эолет, — ты никогда больше не будешь так сильно любить нас.

— Чепуха, — сказал Тургон, ещё раз обнимая обоих. — Если я полюбил кого-то, то буду любить всегда. Какими бы вы ни были, я вас люблю. Вы же оба это знаете.

— Турьо, — сказал Элеммакил, — они правда оба замечательные. — На удивлённый взгляд Тургона он пояснил: — Они же росли вместе с Рингилом. С моим сыном. Они оба нас просто спасли. Эолет же…

— Мама, — сказал Рингил, застенчиво мявшийся в сторонке у ворот в дом, — тётя послала меня собрать ягоды для приправы к жаркому, а я не знаю, куда идти.

— Рингил, ты без нас ничего тут не найдёшь, — сказал Эолет, — давай я тебе покажу. Вон там что-то должно быть… — И он взял Рингила под руку и повёл его за собой по узкой тропке среди старых елей. — Смотри, вот клюква, — услышали они его голос, — давай, осторожно сними и клади сюда. Отнесём твоей тёте Аредэль. Я ей покажу, как готовить.

— Эолин, — спросил Тургон, — ты… Прости меня. Прости меня, сын. Прости как своего родителя. И прости меня, как Тургона за то что я тебя не захотел понять тогда. Извини, что я обращаюсь к одному тебе, но вы ведь одно целое. И с тобой одним мне легче разговаривать. Я тебя очень люблю. И как сына, и… как члена семьи.

— И ты прости меня, Тургон… матушка, — сказал Эолин. — Я был слишком гордым. Я не доверял тебе, твоим родичам, Элеммакилу, — я же помню, как он пропустил меня в город… Элеммакил самый добрый на свете, я теперь знаю. И я прошу у тебя прощения за Маэглина. Единственное что можно сказать о нём хорошего — он неплохой отец. Да и сын тоже, вообще-то.