…Воскресенье, вечер. На пожарище красно сверкает битое стекло, лоснятся головни, шумно играют дети, бегают собаки, и ничто ничему не мешает, связанное всё поглощающей тишиною окраины города, пустотой широко развернувшейся степи, прикрытое душным, мутно-синим пологом неба. Кладбище среди этой пустыни - точно остров среди моря,
Вырубов сидит у ворот на лавочке рядом со мною, скосив похотливые глаза влево, где, под окном своего дома, на завалине, расположилась пышная, волоокая кружевница Ежова, истребляя паразитов в темных кудрях восьмилетнего сына своего Петьки Кошкодава. Бойко перебирая привычными к быстрым движениям пальцами, она сочным голосом насмешливо говорит в окно невидимому мужу, торговцу старыми вещами на балчуге:
- Да-а, плешивый чёрт, как же… Взял свою цену, да-а… Тебя бы шандалом этим но калмыцкому носу твоему,- дурак! Свою цену…
Вырубов, вздыхая, лениво поучает меня:
- Воля была дана в ошибку, хотя я отечеству моему - ничтожный слуга, а это мне ясно-понятно! Надобно было бы обратить все помещичьи земли в собственность государеву,- во-от как надобно было сделать! И тогда все бы мужики, мещане - словом говоря - весь народ имел бы единохозяина. Народ не может жить добропорядочно, не зная - чей он? Народ - любовластник, он желает всегда иметь над собой единоруководящую власть. Всякий человек ищет над собою власти…
И, повысив голос, насыщая каждое слово приторной ложью, говорит в сторону соседки:
- Вот, возьмите в пример,- работящая, свободная ото всего женщина…
- Это от чего же я свободна? - отзывается Ежова, с полной готовностью на ссору.
- Я ведь говорю не в осуждение, а в почет тебе, Павушка…
- К телке своей ласкайся!
Откуда-то из-за забора звонко вылетает ядовитый вопрос Диканьки:
- Это кто же-корова?
Вырубов тяжело встает и идет на двор, договаривая:
- Все люди нуждаются в присмотре единовластного ока…
Его племянница и соседка поливают друг друга отборной, звонкой руганью. Вырубов встал в калитку, как в раму, и внимательно слушает, причмокивая, приклонив ухо в сторону Ежовой. Диканька кричит:
- А по-моему, а по-моему.,,
- Ты меня помоями твоими Не угощай,- на всю улицу откликается зубастая Павла.
…Поручик Хорват выдул из мундштука окурок, искоса взглянул на меня и неприязненно, показалось мне, шевельнул толстыми усами:
- О чем, смею спросить, мечтаете?
- Хотелось понять вас…
- Это-нетрудно,-сказал он, сняв шляпу и помахивая ею в лицо свое.-Это-в двух словах. Все дело в том, что у нас нет уважения ни к себе, ни к людям,- вы замечаете? Ага? То-то-с!..
Его глаза снова помолодели, прояснились, он схватил меня за руку крепкими, приятно горячими пальцами.
- А-отчего? Очень проста; как я буду уважать себя, где я научусь тому, чего нет, понимаете-нет!
Он придвинулся еще ближе ко мне и вполголоса сообщил секретно:
- У нас, на Руси, никто не знает, зачем он. Родился, жил, помер - как все! Но - зачем?
Поручик снова возбуждался: краснело лицо, и нервные движения рук стали ненужно быстры.
- Всё это потому, государь мой, что нами - частью забыта, частью не понята, в главном же - скрывается от нас работа человека, так-то-с! И у меня есть идея… то есть - проект, да - проект… это в двух словах!
- Нн-о-у… нн-о-у,- докучно растекалось над могилами холодное пение маленького колокола.
- Представьте, что каждый город, село, каждое скопление людей ведет запись делам своим, так сказать - “Книгу живота”,- не сухой перечень результатов работы, а живой рассказ о прижизненных деяниях каждого человека, а? Но-без чиновников! Пишет городская дума, волостное правление, специальная “Управа жизни”,-я не знаю кто. только-без чиновников! И пишется вес! Все. что необходимо знать о человеке, который жил с нами и отошел от нас!
Он протянул руки к могилам;
- Я должен знать, за что положили свою жизнь все эти люди. я живу их трудом и умом, на их костях,- вы согласны?
Я молча кивнул головою, а он торжествующе воскликнул:
- Ага,- видите? Обязательно - записывать всё, что человек сделал хорошо или поучительно плохо! Например: некто сложил печь, особенно спорую на тепло,- эапишите-с! Некто убил бешеную собаку - записать! Выстроил школу, замостил грязную улицу, первый научился хорошо ковать: лошадей, всю жизнь боролся словом и делом с неправдой - за-пи-ши-те! Женщина родила пятнадцать человек здоровых детей,- а! - это очень нужно записать: это великое дело - дать земле здоровых детей!
И, тыкая пальцем в серый намогильный камень со стертой надписью, он почти закричал:
- Под сим камнем погребено тело человека, всю жизнь свою любившего одну женщину - одну! - это нужно записать! Мне не нужно имен,- мне нужны дела! Я хочу, должен знать жизнь и работу людей. Когда отошел человек напишите на кресте его могилы - “крест яко ярем”, это надо помнить! напишите для меня, для жизни подробно и ясно все его дела! Зачем он жил? Крупно напишите, понятно,- так?
- Да.
Поручик продолжал горячо, захлебываясь словами, махая рукою вдаль, на город:
- Они там - лгуны, они нарочно скрывают работу, чтоб обесценить человека, показать нам ничтожество мертвых и тем внушить живым сознание их ничтожества! Ничтожными легче править,- это придумано дьявольски умно! Да. конечно, легче! Но-вот я; попробуйте, заставьте-ка меня сделать то, чего я не хочу!
Брезгливо сморщив лицо, он точно выстрелил:
- Ап-параты!
Было странно видеть задор старика, слушать его крепкий басок, бодро нарушавший тишину кладбища. Высоко над могилами лениво таял, докучая, будничный звук.
- Нн-о-у, ни-о-у…
Масляничный блеск сочных трав исчез, погас, и все стало матовым; воздух густо насыщался пряным запахом намогильных цветов нарцисса, герани и левкоя…
- Нет, лжете, каждый из нас стоит своей цены,- это прекрасно видишь, прожив на земле шесть десятков лет! Нет, вы не скрывайте: всякая жизнь может и должна быть объяснена, человек - работник всему миру, он мой учитель в худом и добром. Жизнь вся, насквозь - великое дело незаметно маленьких людей, не скрывайте их работу, покажите ее! Напишите на кресте, над могилой умершего, все дела его и все заслуги, пусть они ничтожны, но покажите себя умеющим найти хорошее и в ничтожном. Теперь вы поняли меня?
- Да,- сказал я.- Да1
- Так-то-с!
Колокол торопливо крикнул дважды и замолчал, оставив в воздухе над кладбищем печальный струнный звук, а собеседник мой снова вынул портсигар, молча протянул его мне и стал тщательно раскуривать папиросу-Руки его, маленькие и темные, как птичьи лапы, немножко дрожали, голова опущена и похожа на плюшевое пасхальное яйцо.
Курил и ворчал, недоверчиво, хмуро заглядывая в глаза мне:
- Земля сильна трудом людей… Всякий может найти себе опору на земле… нужно только-хорошо знать и помнить прошлое…
Кудрявые дымы над городом покраснели, слуховые окна зарделись ярким румянцем, напоминая мне багровые щеки племянницы Вырубова,- в этой девице, как и в дяде ее, было что-то решительно “не допускающее” думать о ней хорошо и ласково.
Одна за другою в ограду кладбища вползали темные, лохматые фигуры нищих; от крестов на землю ложились тени, такие же осторожные, как нищие.
Где-то далеко, в потемневшей зелени, дьячок тянул лениво и равнодушно:
- Ве-е-ечна-ая - ппа-а…
- За что? - сердито пожав плечами, спросил поручик Хорват.- За что вечная память? Может быть, она лучше всех в городе солила огурцы, мариновала грибы… Может быть, он был лучший сапожник или однажды сказал что-то, о чем по сей день еще помнит улица, в которой он жил. Объясните мне человека!
И лицо его окуталось облаком крепко пахучего, дыма, сильно кружившего голову.
Ветер тихо вздохнул, наклонил стебли трав в сторону нисходившего солнца, стало тихо, и в тишине резко прозвучал капризный женский голос:
- А я говорю - налево!
- Танечка, ну как же…
- Забыли! - выдувая дым длинной трубообразной фигурой, проворчал старик.- Забыли, где лежит родной или знакомый…
