Рядом с Элрондом почти вприпрыжку шагал Леголас. Он то и дело отбегал в сторону, чтобы сорвать красивый полевой цветок или полюбоваться цветущим деревцем, а Элронд тем временем украдкой любовался самим принцем. Тоненький, нежный, весь облитый солнечным светом, с мягкими пушистыми волосами, Леголас казался Элронду до невозможности прелестным. Элронд уже втайне предвкушал, как на пикнике, вдоволь налакомившись, Леголас положит голову ему на плечо, и Элронд будет нежно гладить его легкие, как пух, прядки… Он вспомнил, каким ласковым и покорным был его воробушек прошлой ночью, как сладко Леголас уснул, пригревшись на его груди, и как сам Элронд, тоже засыпая, целовал его пахнущую солнцем макушку и гладил худенькое плечо, с замиранием сердца ощущая, насколько принц хрупок и почти невесом в его объятиях…
Элронд почувствовал, что чересчур разволновался. Отведя взгляд от резвящегося среди полевых цветов Леголаса, он попытался вернуться мыслями к своему списку продуктов — но, к его большому сожалению, прямо за ним шел Линдир и, тренькая на лютне, во все горло распевал жизнерадостную (и весьма непристойную) песню о «весеннем пробуждении чувств». Элронд смущался, сбивался с мысли и никак не мог додумать свой список до конца. «Одно хорошо — то, что я не забыл полный горшочек целебной мази, — думал Элронд, невольно прислушиваясь к песне Линдира, в красках расписывающего все прелести «упоительной любви на лоне природы». — Если наш менестрель соизволит и на пикнике забавлять нас подобными… сочинениями, то мазь может понадобиться в самом скором времени. Кстати, куда я ее положил?.. — Элронд, забеспокоившись, заглянул в свою корзинку. — Нет-нет, я едва ли уложил бы мазь вместе с пирогом, — подумал он. — Наверное, горшочек у Больга, в большой корзине», — Элронд оглянулся.
И верно: позади, замыкая шествие, шагали бок о бок Больг и Глорфиндель, нагруженные самыми большими и тяжелыми корзинами — впрочем, могучий орк и не менее могучий эльфийский воитель несли их без труда. Из переполненной корзины Больга виднелся горшочек с целебной мазью, покрытый пергаментом и перевязанный бечевкой. Время от времени Больг наклонялся к горшочку, втягивал широкими ноздрями душистый запах мази и облизывался. Легкий завтрак, приготовленный Элрондом перед пикником, нисколько не удовлетворил, а лишь раззадорил здоровый аппетит молодого орка, и Больгу не терпелось приступить к куда более основательной трапезе. Он вздыхал, глотал слюнки и мечтательно поблескивал желтыми глазами на ароматные копченые колбасы в корзине Глорфинделя. Больг дивился: и как этот эльф умудряется нести в своей корзине столько вкусного и не попробовать ни кусочка? Вот это выдержка! Впечатлительный юный орк вновь исполнился уважения к «дяде Глори».
Желая выразить свое поистине глубокое восхищение старшим товарищем, Больг деликатно пихнул Глорфинделя локтем в бок и прогудел:
— Дядя Глори хороший.
Глорфиндель, пребывавший в пасмурном расположении духа, вздохнул и с благодарностью похлопал Больга по плечу, каким-то чудом не выронив при этом корзину.
— Спасибо тебе, приятель! Да и ты, Больг, — парень что надо, прямой и честный, — Глорфиндель утер тыльной стороной ладони пот со лба — ласковое весеннее солнышко уже начало припекать. — Только ты меня и понимаешь, братец…
Больг, разобравший в речи Глорфинделя только «спасибо», «приятель», «Больг» и «братец», всё же посчитал нужным вежливо осклабить зубастую пасть и состроить понимающую мину. Больг видел, что его друг, всегда такой жизнерадостный и благодушный, отчего-то печалится. Больг наморщил лоб, недоумевая, что томит этого пышущего здоровьем эльфа, и пришел к выводу, что Глорфиндель мается животом. И неудивительно — после такого-то скудного завтрака! Больг с сочувствием посмотрел на Глорфинделя. Нелегко ему, верно, бедняге… Вот и у самого Больга тоже в желудке бурчит — не иначе как Элрондовы оладушки, в один присест проглоченные за завтраком, перекатываются. Больг почесал живот под атласным камзолом золотистого цвета (король Трандуил самолично выбрал для Больга эту ткань — в цвет желтоватых орочьих глаз) и покрутил головой, высматривая какую-нибудь еду. Но ни оленей, ни кабанчиков, увы, на горизонте не наблюдалось, и Больг, удрученно пыхнув носом, вновь принялся пожирать глазами копченую колбасу.
А Глорфиндель тем временем всё жаловался Больгу, не замечая, что тот его не слушает:
— …Взъелся на меня из-за этой треклятой клубники, будь она неладна. Говорит: «Я попросил тебя о такой малости, а ты даже этого не пожелал для меня сделать». Да разве ж я виноват, что эти прожорливые орчата, Элладан с Элрохиром, сожрали всю спелую клубнику? Ну, скажи, Больг, — разве ж моя в том вина?
Больг, услышав в потоке бестолковой, по его мнению, эльфийской речи собственное имя, сосредоточился и покосился на Глорфинделя, пытаясь понять, о чем тот его спрашивает.
— Орчата сожрали, — отозвался он и добавил: — Глори хороший.
Этот ответ, похоже, полностью удовлетворил расстроенного Глорфинделя.
— Вот! Твоя правда, приятель! Чем я-то ему нехорош? — Глорфиндель заморгал — то ли от навернувшихся слез, то ли просто от капелек пота, скатившихся на золотистые ресницы. — Ну, не принес я ему клубнику, балрог ее забери… Что я мог поделать? Не стану же я его зелеными ягодами, неспелыми да кислыми, потчевать! Так я ему и сказал. Говорю: «Ты не серчай, любушка, я этих паскудников близнецов уже наказал как следует: штаны с них стянул и прямо по голым задницам — крапивой…» А он вдруг совсем разъярился ни с того ни с сего. Покраснел весь и давай кричать, что я, мол, только о голых задницах и думаю, и что теперь он, дескать, знает, почему я пропадал всё утро невесть где. «Сбежал, — говорит, — от меня, чтобы с молоденькими эльфами развлекаться!» Нет, каков гусь, а?
Больг, уловив в голосе Глорфинделя вопросительную интонацию, поддакнул:
— Гусь, — и посмотрел вокруг: вдруг и правда где-то неподалеку разгуливает жирный гусь? Больг сглотнул слюнки.
— …И ну меня по мордам хлестать, — продолжал Глорфиндель свою печальную повесть. — Наклонился я к нему, чтобы обнять, успокоить, значит… А он на цыпочки — и по мордам меня… Не больно, конечно… Ручонка-то у него маленькая, нежная… Но, понимаешь, обидно — мочи нет. Я ж никому такого не позволял — по щекам меня хлестать почем зря… Даже Эктелиону спуску не давал… А сейчас, бывает, доведет меня Эрик до белого каления, руки так и чешутся задать ему… как следует — а только схвачу его за грудки, так будто что-то по голове меня тюкает: Эктелион вспоминается и то, как расстались мы с ним навеки, не замирившись… И руки сразу опускаются. Думаю: что ж я делаю-то, счастьем своим не дорожу? А ну как что случится с моим Эриком — век же клясть себя буду, как за Эктелиона до сих пор себя кляну… Вот и терплю теперь. Эрик меня, боевого эльфа, по мордам — а я терплю… И так, и этак надо мной измывается — а я, знамо дело, всё терплю… Люблю его, заразу, до одури, — Глорфиндель от избытка чувств притиснул свою корзину к груди, — а он будто не понимает — ревнует меня, бесится, кобелем ругает… Да еще всё Трандуилова братца, зеленолесского советника, мне поминает, допытывается, не было ли у меня с ним чего, пока тот в Ривенделле гостил. Нет, ну что еще за выдумки? И не глянулся мне он совсем, зеленолесец этот, — только и знал, что манерами кичиться да в Эриковы пирожные пальцы совать — тоже мне, утонченность. Правда, говорил так мудрёно — прямо как мой Эрик. Я больше скажу: сдается мне, мой Эрик и Трандуилов советник — одного поля ягоды. А, Больг?
— Ягоды, — согласился Больг — и в самом деле заприметил за деревьями ягодный куст. Подивившись наблюдательности Глорфинделя, Больг отбежал к кусту, отломал раскидистую ветку, тяжелую от ягод, и нагнал Глорфинделя, объедая ягоды на ходу. — Ягоды, — сообщил Больг и сунул ветку Глорфинделю в лицо. — Ешь!
Глорфиндель с несчастным видом принялся обрывать ягоды.
— Теперь вот опять поссорились, — проговорил он, задумчиво жуя ягоды. — Разобиделся, выставил меня из спальни и дверь прямо перед носом захлопнул. Сказал, не пойдет ни на какой пикник, если ему отказали даже в такой малости — первой клубничкой полакомиться. Иду теперь, вроде всё хорошо — птички поют, теплынь, листочки шебуршатся, цветы там всякие, ягоды… колбаса вот в корзине… — Глорфиндель втянул носом соблазнительный аромат колбасы, — а всё равно сердце не на месте. Думаю, как там мой Эрик? Эх, брат, скажу я тебе: никогда не влюбляйся, Больг.
