пребывал на заочном отделении, то виделся с ним всего два-три раза. Главное – он не мешал. А

мне это и нужно было.

Скажу, не скромничая: никакой, даже минимальной компиляции, в моем опусе не найти.

Дипломная – стопроцентно самостоятельная работа, тем более, автор позволил себе критиковать и

маститых писателей, включая Владимира Яворивского с его «Цепной реакцией».

Писалось мне, как никогда. Такая деталь: однажды так «поперло», что шесть суток не спал.

Отвез дипломную руководителю. Прочитав, он ее похвалил, сделал ряд замечаний. На том и

расстались.

А когда я приехал на защиту, Анатолий Григорьевич неожиданно зазвал меня в свой кабинет. И, протягивая листочек бумаги, как бы несколько конфузясь, сказал:

– Правилами подобное не предусмотрено. Но я их нарушил и написал отзыв на вашу дипломную.

Вряд ли он сыграет какую-либо роль на защите. Однако не написать я не мог.

Выйдя из кабинета Погребного, я тут с нетерпением развернул бумагу. И вот что прочитал:

«Отклик на дипломное исследование М. Сухомозского... Считаю, что дипломная работа т.

Сухомозского может быть оценена очень высоко. Главное ее достоинство – СОБСТВЕННОЕ

мнение автора – свежее, нешаблонное, достаточно глубокое. Это то, чего мы ищем во всех

дипломных работах, но находим не всегда.

Привлекает и то, что работа задумана и выполнена в значительной мере – капитально. Автор

стремится, скажем, видеть перед собой весь литературный процесс, и ориентируется он в нем

неплохо. Приятное впечатление производит то, что для анализа дипломник отобрал значительное

количество произведений.

Итак, это исследование – вполне самостоятельное, основательно выполненное. Автор

обнаруживает здесь достаточно высокий уровень научно-теоретической и профессиональной

подготовки».

Мой руководитель оказался прав: на его «цидулку» внимания не обратили. Да и кто? Профессор

Прожогин, который возглавлял приемную комиссию?

Однако для Погребного его шаг – это был, конечно, риск. Ведь такой отзыв он писал на работу

дипломника, лишь о счастливой случайности не исключенного из университета и с большим

трудом переведшимся на заочное отделение.

***

Хочу, чтобы я был нужен работе, а не работа мне.

***

Отношения с руководством райгазеты уже совсем разладились. Дошло до того, что оно запретило

мне использовать информацию их издания в радиопередачах. И, несмотря на то, что выхожу в

эфир, в шесть часов утра, придирчиво за этим следят (организовали дежурство).

От рядовых сотрудников слышу: руководство считает, что я слишком много на себя беру.

***

Печатать дипломную работу решили дома: лишних денег, чтобы платить кому-то не имелось.

Благо и о машинке (портативной «Москве») договорились. Нам ее разрешила брать на выходные

хорошая знакомая, работающая секретарем руководителя небольшой районной организации (не

называю, чтобы случайно не нанести вреда доброму человеку). А чтобы все оставалось шито-

крыто, то осуществляли задуманное по такой схеме: в конце дня в пятницу она оставляла нам

ключ от своей конторы, куда мы шли уже в потемках, чтобы никто не видел, и забирали

инструмент. А рано поутру в понедельник доставляли «Москву» на место, заодно кладя ключи в

оговоренном тайнике. В течение месяца подобную операцию осуществляли четырежды, печатая

дипломную вдвоем без перерыва. И вот уже в самом конце едва не влипли в историю, которая

грозила не только увольнением знакомой, но, не исключено, и нашим с супругой жизням.

Короче говоря, в понедельник, еще затемно, отнесли машинку в контору. Пришли домой и

прилегли подремать. А в восемь тридцать отправились на работу. Первое, что я узнал, появившись

в редакции «Нової праці», прозвучало сенсационно: этой ночью в поселке медвежатники взяли

сейф. Подобного Чернухи не знали со времен гражданской войны.

– А где? – интересуюсь я.

В ответ мне называют организацию, в которую мы четырьмя часами раньше отнесли злополучную

«Москву».

Чувствую, как волосы на голове начинают медленно шевелиться. Под благовидным предлогом

выхожу на улицу и крепко задумываюсь. Это что же выходит?

Во-первых, просто счастье, что мы с женой не столкнулись с грабителями нос к носу. Ночи ведь

летом короткие, наверняка были там примерно в одно время. Вот только кто первым – они или

мы? Ведь света не включали, так что не могли видеть, взломан сейф или еще нет.

Во-вторых, если мы были последними, то в конторе наверняка найдут отпечатки наших пальцев.

По крайней мере, на дверях. Ну, и, естественно, на пишущей машинке – в огромных количествах.

Как доказать, что никаких денег мы не брали?!

И, в-третьих, поверит ли в нашу невиновность сама знакомая, доверившая мне с женой ключ от

помещения? И, вообще, как себя вести в столь пиковой ситуации?

Вернувшись в редакцию, перезвонил супруге и знакомой. С последней, которая, как я понял по ее

голосу, пребывала в состоянии легкой прострации, договорился о немедленной встрече, благо

милиционеры с места происшествия уже удалились. Встреча меня здорово успокоила. Оказалось, что обе двери в помещении были взломаны, так что, по крайней мере, знакомая, зная, что у нас

были ключи, даже мысли не допускала о том, что у выпускников КГУ может быть рыльце в

пушку. А как же быть с тем, что мы с супругой ночами регулярно посещали их контору? Об этом

по зрелому размышлению решили пока молчать. Оно и понятно: знакомая хотела остаться на

работе, а нам, чужим в поселке, столь подозрительная слава тоже была ни к чему. Ежели с

отпечатками пальцев влипнем, то тогда расскажем правду, ведь деваться будет некуда.

К счастью, взломщика уже на второй день задержали, так что мы одним махом избавились от

треволнений. А если бы этого не случилось? Нисколько не исключено, что попали бы мы с женой

на нары – отвечать за чужие грехи.

***

Требовательность и разговор на повышенных тонах – не одно и то же.

***

Надо же случиться такому совпадению! Нас срочно собирает редактор и объявляет:

– Милиция сегодня будет проводить следственный эксперимент с грабителем сейфа и просит

выделить от нашего коллектива понятого. Есть желающие?

– Давайте пойду я! – вызываюсь без промедления, хотя и вижу по лицам, что подобная

перспектива больше никого не прельщает.

– Молодым везде у нас дорога! – облегченно вздыхает редактор.

Вскоре я уже в составе милицейской бригады и невзрачного человечка, мало похожего на

взломщика медвежатника, начинаю «участвовать в следственном эксперименте». С места

преступления подозреваемый на требование сыщиков ведет нас по маршруту, которым в ту ночь

следовал с подельником (это, якобы, с деньгами ушел). Несколько часов следуем по полям. Вот

здесь он присел, там справил малую нужду, в скирде – переночевал. Эта рутина начинает

надоедать, да и есть уже хочется. Но гражданский долг – превыше всего!

На обратном пути мужичок согласился показать место, где выбросил взломщицкий инструмент.

Подходим к гнилушке-речушке, через которую переброшен крошечный мостик.

– Отсюда я и бросил! – говорит подозреваемый.

– С какого именно места? – уточняют опера.

Тот показывает.

– А рукой бросал правой или левой? Как именно замахивался?

Я не могу взять в толк, зачем милиции знать такие необязательные подробности. Но через пару

минут прозреваю. Старший по званию показывает двум милиционерам примерное место, где при

таком угле падения должен оказаться инструмент. Те начинают… неспешно раздеваться. Значит, будут искать вещественное доказательство. Но как? Ведь в речушке ряски да водорослей, ила