"-Эдик! Я так рада! У меня есть для тебя потрясающая новость!

-Новость?

-Да! Теперь мы сможем быть вместе, всегда!

-Глупенькая, не сейчас... ты несовершеннолетняя, а я партнер твоего отца. Это будет плохо выглядеть.

-Я тебе не нужна?

-Нужна, очень. Надо просто подождать.

-Сколько?

-Чуть-чуть. Пару лет".

-...с тобой не сложилось. И она почти добилась своего. Как сказали врачи: "Запустила программу самоуничтожения". Я пыталась бороться с чувствами к тебе. Бесполезно. Она отчаянно цеплялась за них, она ждала тебя, каждую минуту, она верила, что ты придешь за ней, до последнего... молчи! Не перебивай, ты хотел правду? Пришлось усыпить ее, убаюкать сказками, что все будет хорошо, если чуть-чуть подождать. Она сама на это согласилась, понимала. Что надеяться не на что. Тело к тому времени было в ужасном состоянии, два месяца в специальном санатории, внутривенное питание и все такое...

"-Отец, я хочу выйти замуж!

-Так вот в чем причина всего этого? Ты всегда была избалованной, капризной и привыкла все получать. Но, неужели нельзя было иначе?

-Так ты позволишь мне?

-Кто он?

-Ты его не знаешь, папа, просто скажи, что не против. Так надо, поверь...

-Надо ли?.."

Она и сама не знала, кто станет ее мужем, и эта была проблема, которую решать придется быстро. Сразу, как только выберется из клиники.

"Очередная блажь?- отец развел руками и было столько беспомощности в этом его жесте,- впрочем, делай что хочешь".

-Мне было сказано, что ты уехала за границу. Номер телефона - недоступен. А потом я узнаю, что Лила выходит замуж. Какого черта ты ничего мне не сказала?

-Ты отверг меня. Не помнишь? На самом деле, если я и была нужна тебе, то в очень ограниченном объеме. Ты не хотел ничего менять в своей жизни, да и встречались мы только в твоей постели. Но у тебя было время, немного, но было, когда я еще ждала. Но ты пренебрег мной, этим задел гордость. Теперь я могу говорить об этом и мне безразлично, что ты обо мне подумаешь. А тогда...юношеский максимализм, да? Лучше сдохну, чем признаюсь. Ты мог в любой момент просто прийти, взять меня за руку и увести за собой. Я бы пошла тогда куда угодно, ничего не требуя, не задавая вопросов, на любых условиях. Не жена, так любовница.

У него заболела голова. И это было хорошо, это отвлекало, потому что в груди разболелось еще сильнее, словно в начавшую затягиваться рану ткнули чем-то острым и горячим, отчего швы плавились, расползались. Отчего-то вспомнилась фотография, та самая, с которой началось ее досье. Где она: в белом платье и лицо под фатой - счастливое. Хотелось тогда подойти, сорвать эту дрянь с головы, задрать подол и отшлепать, прилюдно. А потом на руки и никогда не отпускать. Но его не пригласили на свадьбу, даже не сообщили, не посчитали нужным, просто выкинули из своей жизни. И сидеть в машине, поджидая свадебный кортеж, и прятаться за деревом, в бессильной ярости, было унизительно. И глядя в ее улыбающееся, (не для него!) лицо он осознал: насколько сильно ее ненавидит! И позже, вглядываясь до дыр в фотографию, украденную в доме ее отца он поклялся, что отберет у нее все, что у него самого больше никогда не будет.

Теперь же оказалось, что во всем что случилось и нет, виноват он сам. Вернее:

-Моя гордыня.

-Даже тогда, на свадьбе. Я ждала тебя.

Это был последний раз, когда Соме было позволено проснуться и лучащимися от радостного предвкушения глазами смотреть на каждого гостя. Позволено потому, что и Лила ощущала его присутствие и желание, такое же сильное, как у нее: быть рядом, быть вместе. Будь Лила одна, она упрямо выплюнула в его лицо высокомерное: "Нет!". Сома же всем своим видом кричала: "Да!", упорно выискивая свое в толпе гостей.

Это был последний раз, когда Сома проснулась.

-Ты любила этого... мужа?

Спросил спокойно, невозмутимо, равнодушно. И ему безразлично, что она ответит. Мог бы и не спрашивать, какая разница...

-Я его использовала.

Замужество дало ей свободу, в первую очередь от отца, от его ненужных вопросов и... всего остального. Спрятаться и спрятать.

-Этот брак дал мне возможность исчезнуть, затаиться, залезть в нору и зализать раны. К тому времени я весьма прагматично смотрела на мир. Без иллюзий.

-Он оказался лучше, чем я?- спросил Эдуард и тут же пожалел об этом. Ее лицо напротив как-то поползло от этого вопроса, размазалось, потом резко сфокусировалось на нем: прищуренный взгляд под напряженным лбом и полоска крепко сжатых губ. Розовых, блестящих, красивых даже тогда, когда расходятся в пренебрежительном изломе.

-Ты имеешь в виду секс? Он был другим.

Все было иначе. Тогда она поняла, что стоит за словами: эрекция, фрикции, семяизвержение. Секс оказался до ужаса физиологичен.

-Не так...

"...как с тобой". &

С мужем не было этого непонятного и необъяснимого падения в пустоту, где отключаются разом все мысли и остается, натянутое как струна, вибрирующая в каждой клеточке тела наслаждение. Не было бездумно принимающего и отдающего созвучия двух тел, душ и, чего еще там... сердец? Словно таешь, теряя способность видеть, слышать, говорить, приходишь в себя, на мгновение и растворяешься вновь. Чтобы очнуться окутанной нежностью, на груди под большими горячими ладонями.

Все это ушло из ее жизни, раз и навсегда. Наверное, Сома хранила, берегла эти стекляшки воспоминаний, но она спала, а у нее и без того было полно проблем.

Воздух в кабинете как-то опасно наэлектризовался, Эдуард поймал себя на мысли, что сам начинает раздваиваться, словно безумие только и ждет, чтобы наброситься. Рука потянулась к горлу, вцепилась в галстук, ослабила узел, потом и вовсе стянула его, небрежно откинула.

-Жарко,- сказал,- Хочешь минералки?

Обрадовался мелькнувшей мысли. Что может вот так, почти спокойно с ней говорит и даже заставить себя отойти, взять два стакана и воду, налить, и рука не дрогнет.

Она тоже, вполне без подтекста может улыбнуться и даже отвести взгляд в сторону, разглядеть уютный диванчик, в углу, пересесть, расслабить затекшую спину.

Эдуард подал ей стакан, сел рядом. Чуть прикрыв глаза она смотрела на него, на то как он делает глоток, кадык над воротником рубашки дергается и хочется расстегнуть пуговичку, ослабить это давление, а губы наверное мокрые и холодные. А он все хлещет и хлещет. Как тогда, однажды утром, он жадно глотал воду, а она, притворяясь, что спит, наблюдала за ним. Потом он закурил. Это был единственный раз, когда она увидела его с сигаретой. А потом ее накрыл вкус табака и ментола на холодных губах.

-Мне пора,-шептала она, зная, что никуда не уйдет, потому что просто не сможет.

-Не отпущу.

Пришлось встать и поставить стакан на стол, потом вернуться, но чуть дальше, чтобы его раздвинутые ноги не коснулись ее даже случайно.

"Вот как?"- взлетели вверх брови и второй стакан, звякнув о первый, опустился рядом. А его хозяин навис над ней, запирая в кольце рук, оглядывая и непонятно чему усмехаясь.

-А теперь я хочу говорить с нашей спящей принцессой. Не подскажешь, как разбудить?

В мозгу начали шевелиться какие-то мысли, но и так медленно, что к тому моменту, когда созрел твердый и решительный отказ, ее рот уже был заперт. Чужие губы не были холодными. Грубыми, жесткими, горячими. Внезапно хаотичные движение сошли на нет. Эдуард отпустил ее.

-Никогда не понимал. Что твориться у тебя в голове.

Она смотрела бессмысленно, в углу приоткрытых уст блестела капелька слюны. Он тронул ее пальцем, слизнул. С ума сойти: семь лет! Семь лет помнить ее вкус.

Подался вперед и уже медленно, не торопясь, заново изучая, поцеловал. ЕЕ губы дернулись, потянулись навстречу. В голове зашуршало, будто отходит наркоз, сами собой закрылись глаза.