Позднее, когда все улеглись спать, Анна вышла на темные задворки с фонарем. Четыре часа кряду разыскивала пластину, на которой запечатлелся образ кавалергарда. Так и не нашла. Зато отыскала задвижку камеры, отнесла к себе в кровать и всё держала при себе, поднимая металлический зрачок к лунному свету и то раскрывая, то закрывая лепестки объектива, так что между пальцев оказывался крошечным пятнышком световой сгусток, а в следующий миг — уже поверхность ночного светила во всей своей красе.

Спустя три года Анна вышла замуж за того самого кавалергарда. Праздничное застолье происходило на лугу, за городом, и офицеры демонстрировали гостям чудеса искусства верховой езды: на полном скаку подхватывали лежащие на земле дамские платки, скакали, встав в седле в полный рост, и рубили саблями арбузы на кольях.

Смеркалось. Полковник, под началом которого пребывал полк, обратился к невесте:

— Мадам, ваш муж — прирожденный наездник. Управляется с лошадью точно монгол, а их, как известно, пристегивают в люльке к седлу, прежде чем те начнут ходить. Саблей владеет лучше любого фехтовальщика. Воинство за ним пойдет. И тем не менее позвольте полюбопытствовать: не сможете ли вы убедить супруга сменить карьерное поприще? Столь обворожительной особе, как вы, без труда удастся настоять на своем. Мне бы хотелось, чтобы он воздержался от участия в военных действиях.

— Я не хочу, чтобы муж отправлялся воевать, — призналась Анна. — Однако же он лейб-гвардии офицер. Воин.

— Можно быть превосходным воином, однако же не выдержать испытания первой битвой, — сообщил полковник.

— Стало быть, вы думаете, будто мой муж — трус?!

— Нет, — поспешил разуверить ее военный. — Ваш супруг не таков. Необходимо недюжинное мужество, чтобы проявлять такое благочестие в обществе кавалергардов. Одно дело — вера, мы все христиане, но для благочестия требуется мужество. Его убеждения высмеивали. Некогда ваш муж отказался от участия в карточной игре — не оттого, что был стеснен в средствах, но потому, что полагал азартные игры грехом. Над ним посмеялись, он не стерпел. Отправил человека в лазарет. Знали ли вы об этом случае? Вряд ли.

— Тогда в чем же причина?

Несколько мгновений полковник молча разглядывал девушку. Затем крикнул прямо в лицо: «Та-ра-рам!!!» — и рассмеялся, увидев, как подпрыгнула она.

— Простите мне мою выходку, Анна Петровна, — извинился военный, — всё дело в шуме. Ваш супруг вступил в армию слишком поздно и не успел принять участие в японской кампании. Ему не понять. Доводилось ли вам когда-либо слышать, как завывает поблизости гаубица или же как разрывается в двадцати саженях снаряд? Не просто шум. Взрыв! Удар! Потрясение! Звук заполняет собой голову, давит на черепную коробку изнутри!

Случись нам драться с басурманами или, прости господи, с покорным крестьянским быдлом — обошлось бы простой сечей, в которой супруг ваш снискал бы себе славу. Но ежели нападет Австрия или Германия, то, помилуй Бог, каждая из сторон привлечет тысячи тяжелых артиллерийских орудий! И все примутся палить одновременно, две тысячи снарядов в минуту, грохоту будет столько, что всем чертям сделается страшно! Вот я вам рассказываю, однако же слова не в силах описать, что вытворяет обстрел с человеческим разумом, пусть даже в тело попадет всего лишь грамм шрапнели!

— Однако же мужчины привыкают…

— Верно, привыкают! Ведь мы — военное сословие. Толстолобые, в голове пакля да каша, — полковник постучал себя костяшками по лбу, — но не всякий в силах притерпеться! Видите ли, у нас порой случаются полевые маневры. С применением крупногабаритных орудий. Так, изредка. Учения. И дело в том, что… Я желаю вам и вашему супругу всяческих благ. Отрадно, когда лучшие из всадников завоевывают очаровательных невест. Но вот о чем следует подумать, Анна Петровна: ваш муж вздрагивает, когда стреляет тяжелая артиллерия. Всякий раз вздрагивает! Так что воспользуйтесь всем вашим обаянием…

— А что, ожидается война?

— Только не прежде, чем минует медовый месяц! Не так уж и скоро! Даст Бог, никогда! — смеясь, заверил собеседницу полковник. — Черт подери! — вскричал военный, обращаясь к офицерскому обществу: — Чья очередь провозгласить тост?!

Новобрачный вернулся за стол.

— Черт подери! — вновь вскричал полковник, украдкой взглянув на Анну.

Невеста посмотрела на жениха. Полковник сильно ударил по столешнице. Анна заметила, как вздрогнул ее муж.

Вечером новобрачные сели в экспресс, отправлявшийся в Крым. Им предстояло провести двадцать пять часов в двухместном купе первого класса. Проводник получил щедрые чаевые. Застелил постели, на столике у окна поставил вазу с букетом белых хризантем, а рядом — шампанское. В купе имелось электрическое освещение.

Было 15 мая 1910 года.

К половине десятого проплывавшие за окном села, лежавшие к северу от Харькова, сделались темно-синими, старики и старухи покинули лавочки, и только влюбленные, воры и бродяги взбивали дорожную пыль.

Анна заметила лисицу, остановившуюся посреди поля. Та, задрав мордочку, разглядывала, как носится кругами обуянный гоном жеребец в загоне на речном берегу.

Муж пошел омыться, девушка задернула жалюзи, переоделась в ночную сорочку, распустила волосы. Вернулся новобрачный и спросил, не желает ли она шампанского. Отрицательно покачала головой. Муж закрыл дверь, новобрачные уселись напротив, разглядывая друг друга через узкий проход, разделявший постели.

— Итак, — произнес муж Анны.

— Итак, — повторила девушка.

Рассмеялись. Анна трепетала. Подобная страсть страшила ее. Когда кажется безграничным счастье, и тут же — лицо любимого, его руки, дыхание, глаза, нежные прикосновения губ или подмигивание сообщают, наполняя сердце неизбывным счастьем: Вселенная — безраздельно принадлежащая им игрушка, и весь мир затаился, выжидательно прислушиваясь, само время остановило свой неровный бег, даруя простор их любви, и не бывать истории, прежде чем не решат Анна и ее любимый, что времени должно начаться наново.

Жених протянул руку к невесте, та отпрянула.

— Что случилось? — удивился молодой человек.

— Ничего, — произнесла Анна, затаив дыхание, а сердце билось, рвалось из грудной клетки наружу. — Просто страшно сделалось. Что, если мы прикоснемся друг к другу и мир погибнет?

Муж встал, сел рядом, обнял, но Вселенная не прекратила своего существования.

— Ты веришь мне? — спросил муж.

— Что?

— Веришь моим признаниям?

— Да.

— Я обожаю тебя. Если бы ты только могла заглянуть в мое сердце, то поняла бы, сколь истинны мои чувства.

— Могу. Понимаю. Верю.

— Нам и прежде случалось касаться друг друга.

— Да.

— Мы целовались. Танцевали. И никто не погиб.

Анна улыбнулась, целуя мужа в губы, в глаза.

— У меня не было тех мыслей, которые ты мне приписал, — призналась она. — Я думала о гораздо более радостном предмете.

Муж покраснел.

— Прежде я прикасался к тебе лишь там, где дозволено.

— И ни к кому больше? Нигде? Правда-правда?

— Ни к одной другой особе.

— А то подруги говорят: «Ох уж эти кавалергарды!» А я вот нашла лейб-гвардии монаха!

Муж нервно улыбнулся.

— Ты знаешь, как следует действовать? — спросил мужчина.

Анна отрицательно покачала головой, рассмеялась.

— А ты?

— Полагаю, да, — произнес супруг, точно удивляясь собственным словам, — хотя и не припомню, чтобы мне давались инструкции.

Супруги рассмеялись.

— Хочешь, я выключу свет? — спросил у Анны муж.

— Для чего?

— Не знаю.

— Не нужно, — нахмурилась Анна. — Мне доводилось видеть коней.

— Вздор, — возразил муж, — на конский он не похож, в этом я положительно уверен.

— Но ты же кавалергард!

— Нет! — сквозь смех воскликнул муж.

— А что, в остальном мужчины похожи на коней? — полюбопытствовала Анна.

— Мне нравится сахар.

— Нет, я о другом…

— А ты хочешь, чтобы я походил на коня?