В те дни на селе было неспокойно. Бывшие крепостные, недовольные тем, что задолжали выкуп дворянам за сорокалетней давности освобождение из крепостной кабалы, жгли барские усадьбы. Нередко Павла Самарина приглашали надзирать за восстановлением поместий. Инженер брал племянника с собой, в семьи сельских дворян, пострадавших от разора имений.
Один человек рассказывал, других свидетельств, правда, не имелось, как после подобного визита Самариных в семью бедного, вконец разоренного помещика ему довелось подслушать беседу родственников. «Первым засмеялся мальчишка, а дядя ему вторил!» — сообщал очевидец.
В 1910 году Самарину исполнился двадцать один год, и молодой человек стал проводить время в обществе Екатерины Орловой, знакомой курсистки и дочери директора реального училища, где обучался Кирилл. Молодые люди гуляли вместе, о чем-то разговаривали на приемах и танцевали.
Как-то ранней весной отец Кати приказал дочери порвать отношения с Самариным-младшим. Почтенный старик сетовал, что во время ежегодного выступления перед выпускниками претерпел оскорбление от молокососа. Когда Орлов заговорил о том, сколь счастливы будущие инженеры, живущие в пору становления свобод в богатой, просвещенной России, Самарин засмеялся. «Нет, сударыня, он не прыснул и даже не хихикнул! — рассказывал отец девушке. — Заревел, что твой медведь в академических-то дебрях!»
Близилась Пасха. Орлов отправил дочь в имение одного из попечителей училища. Кирилл Самарин разведал, что некий студент условился посетить Катю в поместье, чтобы прочитать девушке стихи собственного сочинения. Молодой человек убедил начинающего поэта, что им следует направиться к воротам усадьбы вместе. Предупредил нового знакомца, что Катя предпочитает общество мужчин, одетых в костюмы светлых тонов.
Едва новоиспеченные товарищи отправились проселочной дорогой в имение попечителя — Кирилл ехал на велосипеде, а его знакомец верхом, — как произошел необыкновенный случай.
Обычно кроткая лошадь взбрыкнула и вышвырнула поэта из седла, как раз когда тот вместе со своим спутником перебирался через глубокую грязную лужу. Грязь облепила белоснежный костюм и бежевое английское пальто поэта, вдобавок тот вывихнул лодыжку.
Самарин помог молодому человеку вновь занять место в седле, и неудачник отправился восвояси. Прежде чем доставить пострадавшего домой под надзор врача, Кирилл вызвался передать стихотворения Екатерине лично. Стихотворец согласился. На том и расстались.
За версту до усадьбы Самарин перешел на пешее движение, одной рукою ведя подле себя велосипед, а в другой держа творения незадачливого пиита. От произведений веяло молодым Блоком: то и дело попадались «луна», «дымка», «нежность» и «гибель». Прочитав всё до последней строчки, Кирилл остановился, порвал вирши на аккуратные осьмушки и швырнул в придорожную канаву. Ветра не было, и обрывки легли на талую воду, бежавшую с полей.
У ворот стоял привратник. Все студенты были для него на одно лицо, а поскольку Самарин представился стихотворцем, дворовому и в голову не пришло заподозрить гостя во лжи. Кирилл попросил позволения поговорить с Катей у летнего домика на берегу пруда, и привратник отправился доложить девушке о прибытии гостя.
Самарин прислонил велосипед к старому, ветхому павильону, поросшему ярко-зеленым мхом, и уселся на клочок сухой земли. Выкурил пару папирос, понаблюдал за улиткой, заползающей на носок ботинка, после чего провел рукой по зарослям крапивы, чтобы обожгло.
Показалось солнце. По влажной некошеной траве шла Катя в коричневом длиннополом дамском пальто и широкополой шляпке. При виде Самарина улыбнулась. Нагнулась, что-то подняла с земли. Присела рядом, держа в руках букет первых цветов. Молодой Самарин рассказал о происшествии с его спутником.
— Я не должна вас видеть, — произнесла Катя.
— Ваш знакомый просил передать вам стихи собственного сочинения, — сообщил Самарин. — Я их выбросил. Дурно написаны. Зато принес вам иное чтение. Не угодно ли пахитоску?
Катя отрицательно покачала головой.
— Так вы теперь поэтом стали? — осведомилась девушка.
— Авторство принадлежит не мне, — признался Самарин, доставая сложенную брошюру из внутреннего кармана сюртука. — И вам предстоит услышать отнюдь не поэзию. Полагаю, прочитанное мною вас заинтересует. Ходят слухи, что вы намерены присоединиться к бомбистам…
Слегка наклонившись вперед, Катя рассмеялась.
— Что за глупости вы говорите, Кирилл Иванович! — блеснула девушка безукоризненно ровными зубками. — Всё шутите?
— Бомбисты… Ну, как вам понравится такое слово? Ведь вам еще не раз доведется услышать о взрывах…
— Будьте же серьезны! Разве я когда-нибудь обмолвилась с вами о политике хоть словом? Кому как не вам знать о моем легкомыслии! Взрывы… само слово мне внушает испуг! Конечно, если только вы не имеете в виду тот случай, когда мы с вами поджигали шутихи под Новый год, за спиной у мужиков, что ловили рыбу на льду.
Я выросла из детских забав. Теперь я — взрослая дама. Вот моды, например… Спросите-ка лучше о нарядах! Как вам нравится мое пальто? Папа привез, из Петербурга. Милая вещица, не правда ли? Ну и хватит. Довольно! — С этими словами девушка положила букет на разделявшую молодых людей ступеньку. Цветочные стебли оказались измочаленными девичьим кулачком. Катя сложила руки на коленях:
— Неудивительно, что папа запрещает с вами встречаться, раз вы шутите надо мной… Что ж, читайте!
Самарин открыл брошюру и зачитал вслух. Читал он долго. Сперва Катя смотрела на него с тем удивлением, которое обыкновенно проступает на лицах людей, когда те слышат, как другие произносят нечто отвечающее их самым глубинным чаяниям; подобное же выражение лица случается заметить и на лицах дам, если те неожиданно выслушивают преждевременную в отношениях с кавалером скабрезность.
Однако вскоре девушка прищурила голубые глаза, и ее нежное лицо побледнело, лишившись последних следов румянца. Отвернулась от Самарина, сняла шляпку, стряхнула со лба светлую челку, взяла папиросу и затянулась, прижав запястье другой руки ко лбу.
— «Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение, — зачитывал Самарин. — Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции».
Послушайте вот это место, Катя: «Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем — с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить».
— Но какое отношение имею я к вашей странной брошюре? — недоумевала юная Орлова.
— Говорят, вам собираются доверить бомбу и сообщить имя жертвы.
— Не лучше ли вам озаботиться собственными делами? — вспылила Катя.
— Не сердитесь. Уверен: соратники уготовили вам роль пешки, которую намереваются списать в счет мелких потерь.
Катя тонко хохотнула.
— Прочитайте еще, — попросила девушка.
Самарин выполнил просьбу:
— «Революционер вступает в государственный…»
Выдыхая дым, Катя отстраненно продолжила:
— «Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения, — зачитывала девушка наизусть. — Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения и какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все и вся должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в мире родственные, дружеские или любовные отношения: он не революционер, если они могут остановить его руку». Вот. Теперь, если вы провокатор, можете доносить.
