Спасибо Варьке.

Да, юбка оказалась кстати.

Нина кинулась её гладить. Скорее, пока Кеша в ванной… Пусть ошалеет — он ведь любит яркие тряпки.

И Кеша ошалел. Захлопал глазами, точно глаза ему резал яркий свет.

— Ну, даёшь! — изумлённо разглядывал он её. — Говорил же я, ведьма. Ведьма и есть.

Раздался звонок. Нина, осторожно ступая, подошла к двери, а дверь сама распахнулась.

— Как всегда, не заперто, — широко улыбнулся полковник и тут же изумлённо, нерешительно спросил: — Я туда попал?

Это был он, высокий, пахнущий одеколоном, с красивой седой шевелюрой. Только сегодня он — в штатском.

— Внизу ждёт машина, — сказал Кеше, а смотрел на неё, отчего ей стало жарко.

«Спасибо Варюхе, вот добрая душа!» — снова благодарно подумала Нина.

И тут с полковником что-то сделалось, он прямо на глазах надулся, откинул голову назад, провозгласил с высоты своего громадного роста:

— Сегодня я вас удивлю, товарищи, сегодня я вам такое устрою… вовек не забудете… — Он засмеялся, а Нина удивилась: какой у него мелкий смех!

С Кешиной окраины в центр ехали минут пятнадцать. Кеша поглядывал на неё, ухмылялся.

Перед полковником почтительно склонился швейцар ресторана. У Кеши тут же неприятно, точно у кота, дёрнулись губы. Полковник шёл животом вперёд, развернув широкие плечи и откинув голову.

Вошли и сразу оказались перед зеркалом. В этом громадном зеркале Нина впервые увидела себя и Кешу вместе. Одеты оба ярко. Оба одного роста, только Нина — узкая, а у Кеши — могучий торс.

Через минуту они уже сидели в просторной голубой комнате за накрытым столом. Сразу подскочил официант. Гибкий, он сложился пополам, во все глаза уставился на полковника. Полковник сиял, косил взглядом на Нину, каждое название произносил громко и после каждого делал паузу. Голос звучал важно:

— Коньяк, шампанское, икра, рыбное ассорти, ростбиф, — Нина слушала растерянно, они с Олегом не могли себе позволить ничего подобного, — осетрина на вертеле, цыплёнок табака…

Что-то словно толкнуло её, она обернулась к Кеше. Кешино лицо кривилось, губы уползли вбок. Положила ладонь на его колено. Он не заметил, прищурившись, смотрел в тонкогубое лицо полковника.

— А пока вы будете сервировать стол, принесите-ка клубнички. Нарушим правила ради такой встречи. Говорят, фрукты перед сдой вроде как полезные.

Наконец она поняла. «Плебея» Кешу привели в высшее общество, чтобы поразить!

— Разные фрукты принесите!

Нина сжалась под голосом полковника. Сейчас она с Кешей была одним целым, их обоих, её и Кешу, оскорбляли богатством и барством. Их с Кешей не спросили, чего хотят они.

Праздник потух. Вот зачем ей, оказывается, нужна новая юбка.

— Музыку обеспечить мою любимую.

Официант отошёл. Полковник обернулся к Кеше одновременно с Ниной — Кешино лицо было равнодушным.

«Слава богу, пронесло, — вздохнула Нина. — Обошлось». Она сама не знала, чего боялась, но трусила ужасно.

— Теперь, Иннокентий Михайлович, когда ужин обеспечен, я хочу поблагодарить вас. — Полковник положил к Кешиному прибору конверт с деньгами и нежно уставился на Кешу. — Здесь пятьсот целковых. Вы вернули меня к жизни.

Нина отвернулась от полковника, она ждала Кешиного взрыва. Но Кеша был спокоен.

«Не обманешь, — думала Нина. Она догадывалась, что может чувствовать сейчас Кеша. Вроде ничего обидного полковник не сделал и не сказал — за труд нужно платить. Но то, как и где он платит за Кешин труд, оскорбило даже её, не причастную к выздоровлению полковника. В замашках полковника, в тонких красивых губах таилось плохо скрытое превосходство! — Наверняка, и в этой комнате ты, Кешенька, сроду не бывал, — думала Нина. — Тебя здесь не знают». Нина боялась сама себя: сейчас не Кеша, она возьмёт и что-нибудь выкинет! Всеми силами сдерживалась, чтобы не заметить сладкого взгляда полковника, чтобы не встать и не сказать громко: «Пойдём-ка, Кеша, домой».

Не громко, тихо, склонившись к Кеше, всё-таки сказала:

— Пойдём, Кеша, домой.

Кеша больно сжал её руку, Нина чуть не вскрикнула.

Зазвучало танго сороковых годов, томительное, простенькое, без современных нагромождений. Нина любила эти далёкие голоса послевоенной страны своей, но сейчас плохо слушала, сидела, сжавшись, не зная, о чём говорить и как себя вести.

Принесли клубнику, полковник оживился. Широко взмахнул рукой:

— Приступим.

— Ещё не пришло время! — Кеша улыбнулся ей, отпустил её руку. — Не трухай, Нинка.

— Я, знаете, люблю здесь провести вечерок. Прохладно, комфортно, особенно хорошо войну вспоминать. Не веришь, что с тобой было такое.

Нина очень хотела есть, а самая любимая на свете ягода — клубника, но она ждала, что станет делать Кеша.

Полковник вынул соломинку, залпом выпил коктейль и осмелел: стал разглядывать Нину, как свою собственность, положил свою руку на Нинину, Нина высвободилась, покосилась на Кешу: не видит ли он и что ей делать.

Кеша зажал губами соломинку. Тогда она потянулась к клубнике. Очень хотелось съесть большую переспелую ягоду, но постеснялась, взяла сморщенную, маленькую. Ягода оказалась кислой.

В Кешином фужере коктейля не убавилось, значит, Кеша не сделал ни глотка.

Полковник всё ещё ничего не понимал, он провозгласил тост за Кешу, быстро выпил и стал рассказывать Нине, каким в первый раз он явился к Кеше. Врачи велели делать срочную операцию — нужно было вырезать лёгкое. По неожиданной мягкости взрослых детей, по горестному лицу жены, по смущённой поспешности врачей он понял, какой диагноз ему «лепят».

— Самое-то главное, что меня тогда волновало… — У полковника неожиданно вспыхнули острые, как у зверя, зрачки. — Я боялся, меня бросит моя девочка. — Он прижал руку к сердцу. — Одно слово, я помираю. Но тут Иннокентий Михайлович, то есть Кеша, и пошёл на меня в атаку. Начал с того, что поставил мне дыхание. Оказывается, я дышал неправильно — лишь верхушками лёгких, а нужно дышать диафрагмой. Стал я пить по часам его лекарство, день за днём. Раз в два дня он делал мне специальные компрессы… в общем, возился со мной дай бог как! И снимки не показали ничего. Врачи руками разводят: оптический обман! Смотрят старые снимки, смотрят новые — чудеса, да и только! В Москву возили. Ну, я, конечно, молчу — не выдавать же мне моего друга! Эй, голубчик! — Официант подбежал. — Очень хочется малины, случайно нет у вас?

— Кажется, малины у нас нет. — Официант растерялся.

Полковник похлопал его по плечу:

— Ничего, ничего, голубчик, нет так нет. — Он потянул руку к Нининым волосам. Нина отодвинулась.

От стен и из углов комнаты шла тихая музыка. Теперь это была бурятская национальная музыка, однотонная, без выражения, как степь. Ничего главнее этой одной, повторяющейся, ноты, рождающей длинный, без конца и края, путь по сухой степи, не было.

Нина ясно почувствовала, что взрыв близко. По глухому Кешиному молчанию, по чуть подрагивающей жилке у глаза.

Полковник, оживлённый, со светлой сединой, со светлым лицом, устраивал стол: разливал коньяк, раскладывал по тарелкам клубнику. Наконец поднял рюмку:

— За встречу!

Кеша не шевельнулся. Полковник очень удивился:

— Ты что, Кеша?

— Я не пью коньяк, — смирно сказал Кеша.

Полковник поставил рюмку, растерянно оглядел стол. Рюмок больше не было. Официанта он звать не стал, сдвинул фужеры, налил в каждый понемногу водки. Поднял свой фужер, сказал мягко:

— Давайте пить водку, мне всё равно.

Кеша не шевельнулся. Он сидел, чуть развалившись, в позе отдыхающего в шезлонге на берегу моря, и лениво следил за суетой полковника.

— Что-то же вы пьёте?! — заикаясь, спросил полковник. — Шампанское? Эй, — позвал он официанта, видимо, для того, чтобы попросить чистые бокалы.

— И шампанское не пью, — скучно сказал Кеша.

Оранжевые икринки вспыхивали в свете, белорыбица потела нежным телом, золотились цыплята, витали над столом, дразнили голодный желудок запахи… Просторный стол был тесно уставлен самыми изысканными и вкусными блюдами. Всё это остывало, обветривалось в глубоком молчании трёх людей, случайно соединённых за общим столом.