— Вы последняя? — спрашивает её мужчина. Нина не отвечает.

Как тихо! Никогда не скажешь, что в доме люди. Женщина с коровьими глазами по-хозяйски оглядывает новичков: ничего, все выздоровеют, придёт время.

Нина идёт на кухню, пьёт воду. Может быть, снова сходить к Вите, снова пообещать, что Кеша придёт?

Начинает прибирать на кухне.

Кеша появляется неожиданно, когда она уже совсем успокоилась.

— Мне нужно поесть, я опаздываю, — говорит холодно Кеша.

Она улыбается ему: он говорит с ней по-домашнему, как со своей. Не торопясь, зажигает газ.

— Пожалуйста, Кеша. — В эти простые слова она вкладывает всю свою веру в него. Садится напротив, смотрит, как он ест. — Сейчас, когда чуть не каждый третий умирает от рака, от инфаркта, ты спасаешь людей. — Она чувствует: снова горят щёки, снова вибрирует голос. Она не видит ни Кеши, ни еды, ни кедра за окном, говорит. — Тебя нельзя мерить обычными человеческими мерками. Наверное, каждому твоему поступку есть причина, ты, наверное, можешь объяснить, почему так…

— Дай поесть спокойно. — Кешино лицо скривилось в брезгливую гримасу.

Не отводя от него глаз, Нина улыбается ему. В ней снова возникает, в ней ширится тот, солнечный, свет, который может поднять с постели Витю, успокоить Витину мать, который возродил её.

— Я знаю, твоё могущество — доброе. Врач не может быть жестоким, иначе это уже не врач, это уже чёрная магия. Я знаю, ты пойдёшь к Вите, — громко говорит Нина, не замечая Кешиной гримасы. — Один твой взгляд…

Кеша бросает вилку и идёт из кухни. Через минуту хлопает входная дверь.

Свет продолжает стоять в ней, лёгкий, бесплотный, он волнует её своей незнакомой энергией, которую объяснить она не может и не хочет.

Квартира пуста. Только Оля в комнате Александры Филипповны читает, забравшись с ногами на постель. На шорох двери она поднимает голову.

— Мама, дядя Кеша дал мне такую книжку! Ты не представляешь себе, что написано там! Оказывается, люди могут улавливать то, что не слышно уху и не видно глазу. Ты слышала что-нибудь о салебе-ятрышнике? Древние уже знали о нём. Они брали тёмный корень, в виде сердечка, их два корня — тёмный и светлый, сушили тёмный, мельчили, а перед боем разводили водой, пили и становились очень сильными. Такое войско нельзя было победить. А знаешь, мама, что такое самая обыкновенная полынь? Тоже тайна. Ею спасаются от блох и моли. Ею лечат детей от испуга и от нервных потрясений — из неё делают дымокур. В старину гонцы натирали полынью ноги. Ты не думай, мама, что всё так просто: увидел травку и рви. Каждой травке назначено своё время: одной нужна луна, а другой — роса и раннее утреннее солнце, Ни до, ни после травка не имеет полного лечебного свойства.

Олин голос успокаивает Нину. Нина ложится на живот, кладёт голову Оле на ноги.

— Я, мама, хочу спасать людей. Дядя Кеша успевает столько рассказать мне, пока мы с ним собираем утром траву!

Александра Филипповна вошла бесшумно, в своей жакетке, в неизменном пальто.

— Олюшка, пойдём, собирайся, доченька, я сговорилась. Только она далеко живёт, на другом конце города.

— Куда вы собрались? — Нина, увидев Александру Филипповну, очень обрадовалась, села. — Вы совсем увели от меня дочь… — сказала весело.

— Почему увела? Хочешь, пойдём с нами, к одной знакомой — бабке Груне. Ей девяносто лет. Как и Кеша, заговаривает кровь, грыжу, варит лекарство из трав. Они с Кешей враждуют. Оля пристала ко мне: своди да своди.

— Да, мама, мне надо всё знать, хотя я лично буду лечить по-своему.

Нина всё больше удивлялась Оле. Живут вместе всю жизнь, а совсем друг друга не знают.

Оля причесалась, сунула ноги в босоножки, обернулась к ней:

— Не скучай, мамочка, я расскажу тебе всё, что узнаю.

Она ушла. Нина осталась сидеть на Олиной постели.

Очередной урок преподала ей Оля. Она знает, как надо жить. Она знает, что ей надо делать.

А ведь это замечательно, что Оля крепче неё стоит на ногах. Дай Бог, в жизни будет счастливее её.

Нина хотела думать об Оле, повторяла про себя её слова, а вместо Оли, её слов — Кеша с перекошенным лицом.

Что с ней? Зачем ей нужен этот странный, чужой её миру человек, с безграмотным словечком «ложить»?

Кроме того, она сейчас слаба — он силён, она больна — он здоров.

Чужой, да, но только он может дать ей силу.

Она снова легла. Свободные от Кеши, руки раскинулись, ноги раскинулись, шея замёрзла. Холодком опалило живот и грудь, Пусть Кеша перекрутит руки и ноги, пусть замучит — он делает то, чего не умел сделать нежностью своей и любовью Олег. Она хочет жить!

Сколько спала, не знает: солнце перешло на эту сторону, значит, уже вторая половина дня.

В доме тихо. Никого нет.

Рука коснулась книги, которую читала Оля. В этой книге — Кеша. Нина взяла книгу, пошла к себе, в своё низкое, уютное кресло. Полтора года она не может читать. Буквы — по отдельности каждая, смысла не получается.

Сейчас же почувствовала в себе возможность понять написанное. Глазами Оли. Глазами Кеши. Каждая травка вылезла из-под земли перед ней живая.

— Ты где? Куда запропастилась? — голос Кеши.

Она затаилась. Пусть ещё несколько мгновений она будет сама по себе.

Вода для Кеши была освобождением от усталости. Часы, проведённые в клубе, его не выматывали так, как приём больных, но и теперь, после клуба, он прежде всего включил воду. Вода падала громко, даже здесь, в гостиной, была слышна.

Кеша возник на пороге.

— Ты идёшь со мной, Нинка, — сказал небрежно.

Нина хотела спросить, куда они идут, не спросила. Как сидела, так и продолжала сидеть, пока Кеша возился у себя в кабинете. Он не закрыл дверь, и солнце из его комнаты подлетело к её лицу, к скатерти с медведями, которые тут же вспыхнули жёлто и празднично. Кеша выбирал рубашку. Делал он это по обыкновению медленно, с удовольствием — встряхивал каждую, смотрел на свет, какова она в западном солнце. Снова он был распахнутым и безобидным. Напевал что-то себе под нос, неразборчивое.

А в ванной падала вода — на всю квартиру. Нине очень захотелось к настоящей воде. Она любила море и Волгу. Ни с чем не сравнимое ощущение возникало в воде. Почти такое же… как в ту ночь с Кешей.

Кеша выбрал индийскую рубашку со слонами. Вообще рубашек у него было много, и большинство экстравагантных — наверняка доставала Варька.

— Ты видела тут одного полковника, большой человек, многое тут у нас зависит от него. Он пригласил меня в ресторан. — Кеша подошёл к ней, ущипнул за руку. — И тебя пригласил. Я сказал, что ты — моя невеста. — Нина вспыхнула, а Кеша усмехнулся. — Почему не пойти, если я его из больного сделал здоровым?

«Невеста». Какое странное слово… неожиданное, тревожное. Однажды она уже была невестой. Усилием воли попыталась вызвать то сладкое, давнее время. Но… ни берёзы, на которой они часто сиживали вдвоём, ни лесных троп, ни того лица Олега увидеть не смогла. Она — Кешина невеста?! Значит, он решил связать с ней свою жизнь? Голова кружилась. Падала в ванной вода.

«Не верь!» — сказал ей трезвый её голос. Сказал и тут же пропал. Она — Кешина невеста.

Как минуту назад было бездействие, так теперь её буквально сорвало с места. Она подошла к зеркалу, в первый раз со дня приезда посмотрела на себя. Румянец на щеках! Откуда? Глаза блестят! А были тусклые. Даже родинка, даже курносый нос вроде не очень уродуют её. Только вот платья подходящего нет. Одно — серенькое, рабочее. Другое — гладко-голубое, обтягивающее, с широким воротником, но оно тоже вовсе не праздничное. Есть ещё шерстяная кофта, но в такую жару куда она…

И тут Нина вспомнила о Варькином свёртке. «Может, пригодится?!» В свёртке оказалась юбка. Нина развернула её и ахнула. Юбка была длинная, до полу, разноцветная. Салатный, голубой, оранжевый — каких только оттенков здесь не было! Нина надела голубое платье и прямо на него натянула юбку.

Вот это да! Перед ней в зеркале стояла незнакомая, тощая и высокая женщина, очень нарядная.