Опять зажегся свет, и опять зал встретил это криками радости. Зал с многочисленными погасшими люстрами напомнил мне декорации из пьесы Горького «На дне». Здесь находили выход элементарные человеческие качества. Слишком человеческие, как у драчунов, которых я наблюдал по дороге сюда, как у очевидцев драки. Схватились друг с другом молодой араб и югослав. После короткого обмена ударами их разнимали, но когда дни снова набрасывались друг на друга, зеваки, у которых тоже чесались кулаки, тут же отходили в сторону, образуя круг. Быстрая схватка, одно из тел отлетает на капот машины, драчуны, сцепившись, катаются по земле, похоже на бой петухов или на вцепившихся друг в друга псов; зрителей привлекает окончательное исчезновение страха перед прикосновением к чужому телу, отпадение этого ужасного самообладания, которое так трудно выносить долгое время, все это вдруг куда-то уходит, и накопившаяся ненависть вырывается наружу, такую ненависть каждый с трудом сдерживает в себе, сейчас она вырвалась у двух драчунов. Каждый раз, когда они отпускают друг друга и отступают на несколько шагов, ненависть то у одного, то у другого прорывается снова, достаточно поворота головы, обрывка ругательства, и они снова набрасываются друг на друга. Ненависть порождает кровожадность. Потом подъезжает полиция, мелькают дубинки, мигают синие сигнальные огни на полицейской машине, и толпа плотнее окружает дерущихся.
В случае с Джо о ненависти не может быть и речи, такие побуждения ему неведомы. Судя по всему, его занимали только практические проблемы, такие, например, как изучение расписания поездов и автобусов. Подобрать подходящий поезд, все сорганизовать, рассчитать время пересадок — такими вещами он занимался со страстью и готов был помочь каждому. Признаюсь, я беззастенчиво пользовался его щедростью в этих делах. Бывая в Лондоне, я просил его подобрать для меня маленькие экскурсии в самых разных вариантах, прежде всего потому, что с Джо нужно было чем-то заниматься: просто быть с ним вместе было невозможно, нам не о чем было говорить. Когда мы добирались до цели нашей экскурсии, Джо, который до этого руководил вылазкой, садился на ближайшую скамейку и покорно, с видом глубокого непонимания ждал моего возвращения с осмотра достопримечательностей. Для него экскурсия состояла исключительно в решении транспортных вопросов, транспорт в его глазах был самоцелью, а не средством познакомиться с чем-то новым, ранее невиданным. Как только мы добирались до места, он считал свою задачу выполненной.
Когда в конце короткого пребывания Джо в Париже я забирал его из гостиницы «Феникс», что на улице генерала Ланрезака, между авеню Мак-Магона и авеню Карно, меня поразила его тяжелая одышка.
Он был готов к отъезду, внушительный багаж упакован, когда я вошел в вестибюль. Но ему еще нужно было завязать шнурки на ботинках — предприятие при его габаритах весьма проблематичное. Тяжело дыша, он пытался наклониться. Мне бы надо было помочь ему. Когда мы уже сидели в такси, нас обогнал похоронный автомобиль, я почувствовал специфический запах еще до того, как увидел черный катафалк, уставленный венками, вздрогнул в испуге и забыл или не решился перекреститься. Мы слишком рано прибыли на вокзал и сели за столик, чтобы выпить на прощанье. Темы для разговора скоро иссякли — я узнал, что он собирался проведать свою бывшую студентку, вышедшую замуж в Туре или Амьене, а потом поехать в Бельгию, — и я наблюдал за теми, кто сидел за соседними столиками, при этом мне бросилось в глаза, что Джо не обращал внимания на других людей. Чтобы подразнить его или просто ради поддержания разговора я спросил, любит ли он наблюдать за людьми. Он посмотрел на меня с ужасом в глазах, за двойными стеклами очков на меня уставились глаза обезумевшего карпа: зачем, Бога ради, я должен наблюдать за тем, что не имеет ко мне отношения?
Просто ради удовольствия, ответил я, можно, например, попытаться угадать, какая у человека профессия, женат он или нет, любит ли готовить, какая у него сексуальная ориентация, да мало ли что; просто чтобы убить время. Вопрос любознательности, сказал я в заключение и сменил тему. На что из Бельгии, то есть еще во время его каникулярной поездки на континент, я получил письмо следующего содержания:
«Ваше желание получить от меня письмо на нелинованной бумаге сегодня исполнится, поскольку, во-первых, у меня есть время, чтобы без помех письменно изложить свои мысли, во-вторых, поскольку я не вожу с собой казенной линованной бумаги и, наконец, в-третьих, мне хочется от всей души поблагодарить Вас за ту заботу, которую Вы проявили ко мне в Париже. Эти вокзальные прощания оставляют комическое впечатление. Можно ли хотя бы с небольшой долей уверенности судить о профессии и возрасте человека, пьющего кофе или аперитив? Разумеется, можно, если ты уверен, что тебя никто не опровергнет. Уж не потому ли Вы этим и занимаетесь? Помните ли Вы еще нашу юную соседку с лицом ребенка, кормившую из бутылочки малыша? Кем + чем была или является она? Есть же на свете типы!!! И бросилась ли Вам в глаза парочка, ожидавшая на перроне? Оба в кричащих одеждах, на ней огромная черная шляпа, какие носили в средние века… Вот видите, глаза у меня открыты, но мне не хотелось бы высказывать о них свое мнение или суждение. Зачем?
Здесь очень красиво, река Мёз протекает у меня под окнами, но Вот с транспортом большие ПРОБЛЕМЫ, за неимением машины, мне поневоле приходится мотаться отсюда в Намюр и обратно. Я побывал также в Льеже и Динане (города в противоположных направлениях), так что знаком теперь с местностью примерно на всем протяжении реки на бельгийской территории… Вы еще помните 1-ю главу «De bello gallico», где дается характеристика галльских племен? Интересно наблюдать, насколько сохранились описанные там здешние нравы. Вот еще одна причина, по которой я сокращаю запланированные ранее три с половиной недели на континенте и в ближайший понедельник возвращаюсь в Лондон. Удастся ли мне реализовать свои планы и съездить в Австрию, зависит от того, что + как покажет исследование моей простаты; если придется лечь на операцию, мне понадобится отпуск для отдыха; поживем — увидим. Может быть, не так уж и плохо, что нам неведомо наше будущее, хотя иногда это было бы полезно. Напишите, как
Вы поживаете; Вы наверняка пишете о себе легче и свободнее; по крайней мере, не так скованно, как
Ваш старый Джо».
Иногда Джо называл себя волом. Этим он хотел подчеркнуть отличие от быка. В его жизни не было женщин, за исключением матери, которая, помнится, в корне придушила единственное увлечение Джо, его целомудренную дружбу с одной санитаркой, и больше не допускала ничего подобного.
Я знавал его мать, она жила вместе с сыном в секционном доме в Уансворте, недалеко от пользовавшейся дурной славой тюрьмы. Несколько лет назад, когда я приезжал к ним, ей было восемьдесят. Сейчас ее уже нет в живых. Это была тучная, тщеславная и очень сильно накрашенная старая дама, казалось, краски просто размазаны по ее лицу — красная на сморщенных щеках, фиолетовая на проступавших под глазами мешках. Добавьте к этому жгучие темные глаза и свободно ниспадающее платье, сквозь которое на уровне расплывшегося живота вырисовывались груди, создавая впечатление старческой беременности, и вы получите ее портрет. Она похвалялась своими левыми взглядами (с юных лет состояла членом марксистского кружка) и делала это, поглядывая на Джо, который был консерватором. После короткого приветствия и обычного обмена любезностями она тут же перевела разговор на себя, на свою персону, что лишь подчеркивало тщеславную суетность ее характера. По приказанию матери Джо включал телевизор, когда наступало время последних известий, он делал это с равнодушным видом. Но если пятидесятилетний в ту пору преподаватель позволял себе высказывание по внешнеполитическим вопросам, она резко обрывала своего толстого мальчика, каким он для нее оставался, в глазах ее сверкала злоба.
Меня поразила роскошь салона, в котором мы беседовали. О большой культуре и высокой образованности говорили полки вдоль стен, уставленные книгами по искусству, фолиантами в кожаных переплетах, полными собраниями сочинений, и репродукции картин старых мастеров в прекрасных рамах; возвышенным образом жизни веяло от стильной мебели, среди которой было несколько книжных шкафов с застекленными дверцами, настольные лампы и торшеры, скамеечки и ковры; изобилие всего этого смущало. По сути дела, салон был коллекцией вещей: утрированное представление о том, что, по мнению матери Джо, должно украшать лучшие дома или что сохранилось в ее памяти; функционировал, судя по всему, только телевизор, за работу которого отвечал Джо.
