Дядя Алоис относился к длинному ряду отцовских фигур, вызывавших во мне разочарование, в детстве вокруг меня не было человека, способного заменить мне отца, а были только болтуны, некоторое время они усердно занимались делом, если под усердием понимать уровень достигнутого материального успеха, а потом заболевали или рано уставали от жизни, все они, как мне казалось, жили во лжи, и именно эта ложь, до краев переполнявшая дядю Алоиса, довела его до кровоизлияния в мозг, ложь лопнула вместе со сказкой о семейном счастье и примерном супружестве, и от всего этого осталась только кучка человеческой плоти с мрачным взглядом и чудовищной ненавистью к своей жене, которая не только бросила его в беде, но и нажилась на его несчастье. Я не любил дядю Алоиса хотя бы уже потому, что он столь сухо и немилосердно вел себя по отношению к своей сестре, моей маме, хотя к своему Богу умел обращаться с глубокой страстью. Дяде Алоису очень хотелось, чтобы моя мама после смерти отца отозвала нас с сестрой, из школы и направила в профессиональное училище. Теперь уже не до гимназии и не до консерватории, поучал он мою маму, у кого нет денег, тот должен работать, а не учиться. Работать им надо, горячился дядя, даже если придется собирать конский навоз, и то хорошо, надо учиться работать.
Академическая степень моего отца всегда была бельмом на глазу дяди, как и его равнодушие к финансовым делам. Упорство мамы, которая вопреки всему хотела, чтобы мы продолжали учиться, хотя тщеславием она не отличалась и не думала о карьере, дядя порицал, называя жизнью не по средствам, он хотел, чтобы мы, дети, начинали с самого низа, ему казалось, так будет лучше для нашего воспитания, а потом он мог бы поднять нас до своего уровня, что в моем случае означало бы обучение и место ученика на его фабрике.
Твои родственнички вряд ли обрадуются, если ты предашь гласности историю этой милой парочки, с сардонической ухмылкой заметил Беат.
Беат любит уединенные ужины в Париже, за столиком в ресторане он готов сидеть сколь угодно долго. Любит он и общество молодых дам, но предпочитает отделять одно от другого, мне он кажется законченным холостяком. Я представляю себе, как он отказывается от знакомства с дамой, потому что ему неприятно ее присутствие за столом; своим чрезмерным темпераментом или своей рассеянностью, своей болтливостью, невниманием, прожорливостью или еще чем-нибудь, что в его глазах было бы бестактностью, она могла испортить ему ужин, помешать насладиться им так, как он привык, неторопливо, с налетом торжественности. На следующий день он отправился бы один в уютный, хорошо освещенный, солидный ресторан в трехзвездочном отеле, обставленный в соответствии с его вкусом, отказался бы от сигары в промежутке между двумя блюдами, даже если бы этот промежуток изрядно затянулся, как убежденный противник курения, он позволяет себе сигару только после кофе, ему подают ее вместе с коньяком, при этом он отдаст должное тому обстоятельству, что за столиком ему никто не мешает размышлять над вопросами такта и стиля.
Я спрашиваю себя, как мой дорогой Беат ведет себя с женщинами, он знакомится с ними повсюду, даже в автобусе, и все начинается с того, что он приглашает их куда-нибудь. Мне кажется, он очень любит слушать, поэтому производит на дам впечатление человека, которому они могут многое рассказать, они чувствуют, что их наконец-то понимают, а не пытаются сразу затащить в постель, и, кроме того, они чувствуют себя под защитой, тут, хотя и незаметно, играет свою роль неброская мужественность вкупе с необыкновенной чистоплотностью, запах лосьона после бритья, который время от времени улавливают ноздри дамы и тут же забывают о нем, тонкий запах, ничем не напоминающий о слащавом или экзотическом аромате духов или о помаде и напомаженных волосах, наоборот, это чисто мужской запах, и хотя он едва-едва ощущается, дама чувствует, что ее новый знакомый не зануда, не тряпка и, если дойдет до дела, может оказаться страстным любовником.
Ты человек страстей, ты весь пылаешь, от тебя так и несет калильным жаром, говорю я ему, не знаю, нравится ему это или нет, он оставляет мои слова без ответа, но эта его лукавая ухмылка может означать все что угодно, в некоторых вещах он настолько скрытен, что в нем можно предположить человека отчаянно дерзкого, иногда он бывает даже резким, потому что все имеет свои границы.
Он закоренелый холостяк и завзятый почитатель женщин, дамский угодник. Взыскательный, быть может, даже слишком взыскательный, он примется за дело только в том случае, если качества, ценимые им в разных женщинах, он найдет в одной-единственной, если ему встретится совершенство, тогда да, тогда он не будет колебаться ни минуты; пока же откладывает все в долгий ящик. Ему трудно принять решение, и с годами будет еще труднее. И вот вопреки всему этому он говорит мне, не знаю, чтобы позлить меня или по-братски заботясь обо мне, вопреки всему он говорит, что мне надо завести постоянную подругу — но о кассирше он уже не упоминает.
Нет, не нужна мне никакая подруга. У меня уже есть ОДНА, о которой что-то во мне все время думает, хотя сам я думать о ней не решаюсь. Я заставляю себя не думать о ней, я делаю все возможное, чтобы отвлечься от мыслей о ней. Возможно, я вовсе не отравлен любовью, говорю я себе, и дела мои не так уж плохи. Это же просто божественно, говорю я себе, быть свободным в таком городе, который всегда держит для тебя наготове накрытый стол, под столом я разумею эти maisons de rendez-vous, куда я так люблю хаживать, к примеру, в дом мадам Жюли. Я говорю себе: то, что ты там находишь, тоже ведь напоминает любовь, и думаю о Доротее или о Лоранс, о Виржинии…
Но сейчас я думаю о Лоранс, да, я познакомился с ней у мадам Жюли, где же еще, но потом оказалось, что она может принимать меня и у себя дома.
Я выхожу на какой-нибудь станции метро, почти как вор, нет, но весь переполненный ожиданием, я нервничаю; кстати, мне нравится это мое нервное волнение, оно похоже на робость, так как у меня перехватывает дыхание, но происходит это только потому, что я с таким напряжением жду встречи, и при этом я не отказываюсь от мысли вернуться, в последний момент отказаться от визита, я пока еще не решил окончательно, но в то же время я испуганно думаю о том, что я пришел зря, ведь могло же так случиться, что я перепутал день или она забыла о нашем уговоре.
Итак, я выхожу из метро, я не говорю, на какой станции, я свободен и намерен галантно провести время после обеда. Местность не сравнить с моим кварталом, улицы здесь шире, да и люди другие, а главное, здесь больше света — широкая проезжая часть, много простора; я подхожу к тому месту, где метро выходит на поверхность, вижу, как сверкают на солнце рельсы; потом я сворачиваю на знакомую боковую улицу, на ней совсем нет магазинов, зато есть родильный дом, так гласит вывеска, частное заведение и, вероятно, страшно дорогое. Я оставляю в покое родильный дом и сворачиваю на ближайшем перекрестке налево, на этой улице много зелени, перед очень высокими, очень неприветливыми домами есть даже палисадники, в квартирах живут счастливые дети, я слышу, как они весело смеются. Чирикают птички, слышен легкий напевный гул праздности, секретность гарантирована. Вестибюль в доме Лоранс огромный, как в первоклассном отеле, из него можно попасть на несколько лестниц, среди многих табличек я отыскиваю ту, на которой стоит фамилия Лоранс и нажимаю кнопку, в переговорном устройстве раздается ее голос, я иду к лифту.
Дверь в квартиру Лоранс приоткрыта, добрый день, Лоранс. Я вхожу в просторную комнату с высоким потолком, она слегка затемнена, в ней стоит широкая кровать, есть также стеклянный стол, шкафы в глубине, на столе разного рода изящные безделушки, бокалы, графины, на стенах со вкусом написанные картины, изображающие бабочек, маленькая дверь ведет в такую же маленькую кухню. Сквозь опущенные шторы просачивается послеполуденный свет. На Лоранс длинное, значительно ниже колен платье. Оно ей не идет, она улыбается своей улыбкой полувьетнамки. Все в порядке? — спрашивают улыбка и голос Лоранс, который, как мне кажется, звучит немного по-китайски.
