– Пажи, – подсказал Петр.

– Истинно так, – обрадовался вспотевший от напряжения Уткин. – Потому как негоже отроков царского роду употреблять на тяжелых работах.

– Что сам Рагузинский? Скоро ль пожалует? – спросил царь.

– Поручения твои выполняет, государь, а племянника с товаром уж отправил в Азов, туда вскорости и сам прибудет, коли на то будет божья воля. По нашему счету, должон в конце генваря предстать пред очи твои светлыя. А покуда прими послания от него.

Царь выхватил письмо, торопливо вскрыл. Быстро пробегая глазами написанное, спросил:

– Отчего не вижу третьего арапчика?

Уткин задержал дыхание, кровь бросилась в голову, но он мужественно и нагло врал:

– Третий, государь великий, захворал черной оспой. Я вовремя спохватился и ентих мальцов удалил, потому и целы оне, а третий… помер. Уж прости раба твоего, Уткина…

– Ладно, – сказал царь, продолжая читать послание. – Все под богом ходим. Арапчат уведите, я сам проверю, на что они пригодны.

Уводя мальчиков из залы, Степан Уткин чувствовал, как у него выпрыгивало сердце от счастья: пронесло! Петр читал, дворяне ждали.

– Уффф! – недовольно произнес боярин Вяткин.

– Чего вертишься? – раздраженно и тихо бросил через плечо князь Долгорукий, ему надоело стоять, ведь никакого уважения теперь к древним родам нет, стой – хоть лопни! А молодой царь сидит!

– Да енти чулки бабьи спадают и по ногам закручиваются, – ответил Вяткин таким же раздраженным шепотом.

– Мда… Обрядил нас Петр в срамное немецкое платье, – подал голос князь Барятинский. – Я тако ж привыкнуть не в силах.

– Платье как платье, – надменно приподнял брови неизвестно откуда взявшийся Шереметев. – Легко в нем пребывать, глазу приятно, не то что недавно: три рубахи на теле, шаровары да сапоги, кафтан и ферязь до пят. Неуклюжими хаживали, аки бочки.

– Оно так, – согласились на всякий случай Вяткин и Барятинский. – Одначе холодно. Поддувает снизу.

Старик Долгорукий хмурился. Не нравились ему ни новые порядки, ни новое платье, ни иноземцы – любимцы Петра, на их иноземный лад перекраивалась Русь. Теперь нате: черноликих завозит царь. Что дальше-то будет? Но князь промолчал, только шикнул:

– Нишкните! Государь говорит.

– Ну, вот что я вам скажу, – заулыбался Петр. – Достали мы таки султана. Рагузинский пишет, что Ахмед III недоволен нашим строительством крепостей Каменного Затона, Таганрога и Троицка. Однако не решается против нас открыто выступить. Вот уж турки и побаиваются нас! Да не то еще ждет султана!

И Петр громко, раскатисто расхохотался, остальные ему вторили.

Ибрагим долго не засыпал на новом месте, а устремлял большие глаза в темноту и видел там каждый прошедший день. «Отчего бледные люди севера так пугались меня и брата? – думал он с обидой. – Отчего добр и терпелив только султан Петр? Почему остальные к нему немилостивы и полны ненависти? Почему ребятня, с которой поиграть охота, с визгом разбегается, а то и камнями швыряется?»

Неглупый мальчик понимал, что он слишком отличался от всех в этой суровой северной стране, где люди холодны, как снег. И понимал также, что никогда он не увидит барханы пустыни, которые манят и зовут, поют протяжные песни и сливаются с горизонтом. Никогда не будет он прыгать в лазурное море, отражающее небо, не приласкает его сестра Латану. Постепенно Ибрагим забывал ее облик. Он крепко зажмурился, силясь восстановить лицо сестры…

Скрипнула дверь… Кто-то проскользнул в комнату, где спали братья… Привыкшие к темноте глаза Ибрагима разглядели силуэт тощего человека. Он тихо заговорил… Слов мальчик не понимал, но учуял враждебность в голосе мужчины. Насторожился…

– Господи, – шептал незваный гость. – Укрепи дух мой и вложи силу в десницу карающую, ибо во славу твою совершаю сие, дабы уничтожить антихристово племя.

Он приблизился к ближней кровати, на которой спал Ибрагим, замахнулся. В мгновение ока мальчик подскочил и вцепился наугад в занесенную руку. Холодная сталь слегка поранила ему висок, рука с ножом оказалась много сильнее… Тогда Ибрагим закричал. Проснувшийся брат, толком не разобрав, что происходит, прыгнул с воплем ужаса на спину человеку. Ворвались стражники с факелами…

– Вы меня слышите? Вы слышите меня?

Настойчивый женский голос резал виски. Даша недовольно сдвинула брови, попыталась тряхнуть головой, отогнать, как комара, назойливый, незнакомый голос. Голова оказалась неимоверно тяжелой, едва-едва повернулась. Даша приоткрыла глаза. Сначала появилось темно-серое пространство, оно быстро светлело, потом из этого пространства проявилась фигура женщины в белом халате и поварском колпаке. Стерильно чистая повариха? Откуда она? Еще одна повариха стояла рядом, совсем молоденькая, что-то делала с рукой… Это столовая? А что Даша делает в столовой? Слабость и тяжесть в теле, шум в голове тормозили мысли… Молоденькая повариха сказала неразборчивую фразу, повариха постарше удовлетворенно отметила:

– Давление сносное. Прокапай ей раствор…

Вновь непонятные слова. Даша сосредоточилась на месте своего нахождения, но, кроме потолка и голых стен, ничего не рассмотрела. Да где же это она находится?

– …внутривенно, – дошел до нее голос старшей, – а внутримышечно димедрол. Записала?

Даша догадалась: это больница, перед ней не поварихи, а врач и медсестра. В руку укусил комар. Хотела она прихлопнуть комара, но неожиданно потянуло в сон, растаяла тяжесть…

Разбудил ее голод. Даша хотела сразу встать, но слабость, тупая боль в боку при первой же попытке пошевелиться и головокружение удержали на месте. Лежала она головой к раскрытому окну, а там щебетали птицы. Такое оживленное щебетание бывает только по утрам, следовательно, сейчас ранний час. Напротив похрапывала женщина очень больших размеров. Вспомнились чьи-то слова: женщины юга отличаются крупными формами и ценятся за это. При каждом повороте койка под соседкой кряхтела и скрипела, стонала и визжала. «Неплохо бы запомнить, – подумала Даша, – кровать стонет и визжит… Хороший образ. Сразу представляется туша на панцирной сетке. Пригодится… Собственно, почему я здесь? Где все мои?» Как давнишний сон, припомнила поездку к матери, как по очереди с Игорем вели машину, поссорились, впрочем, они ссорятся часто. Затем была шумная встреча, застольные песни на пределе голосовых связок… Далее – ноль. Ну и ну! Так ведь не бывает: тут помню, а тут не помню. Неужто ее накрыла модная «телевизионная» болезнь – амнезия? Смешно, ей-богу.

Даше удалось сесть. Осмотрелась.

Палата четырехместная. На оставшихся двух койках лежали жуткого вида полосатые матрацы с высохшими пятнами и потеками. Белые стены давно потеряли голубоватую белизну, растрескались. Четыре тумбочки и единственный стул тоже неприглядного вида. «Куда ни ткнись, кругом трещины, потеки, грязь», – думала она. Стены начали плавать.

Даша осторожно легла. Дыхание и сердцебиение участились, а спина, лоб и грудь покрылись испариной, слегка тошнило, но, видимо, от голода. Она приподняла простыню. Абсолютно голая. На боку марлевая повязка, заклеенная пластырем. Да что с ней произошло? А за дверью все чаще раздавались шумы, кряхтенье, звон склянок, шарканье ног. Проснулась и женщина напротив:

– Ну? Как живешь-можешь? Тяжелая ж ты была… А у меня аппендицит, не сегодня-завтра выпишут. Тебя как зовут? – приветливо улыбнулась соседка.

– Даша. – Она ли назвала свое имя? Это же совсем не ее голос.

– А меня Таисия, Тая. Огурчика хочешь?

– Хочу.

Тая несколько раз раскачавшись (видимо, разгон брала, такой туше сложно сесть моментально), наконец села, перебросила ноги, словно через барьер, на пол. Достав из тумбочки два темно-зеленых огурца в пупырышках, один протянула Даше. Челюсти разучились жевать, разом заболели все зубы. Проглотив почти не пережеванный кусок, Даша лежала без движений, отдыхала.

– На мне как на собаке заживает, – весело говорила Тая. – Но я переживаю. Знаешь, врачи наши какие? Часто забывают у нутрях. Вот недавно одному сделали аппендицит, как у меня, и забыли в брюхе ножницы. Он ходил-ходил, мучился-мучился, а бок колет. Думал, не то вырезали. Второй раз резали, ножницы достали. Честно-честно. А одной бабке знакомой пупковую грыжу вырезали, а через месяц из шва кусок резиновой перчатки вылез. Правда-правда. Вот и я боюсь. Тебе сколько лет?