У меня акцент… Да и без слов моя мышка получилась слишком грустной, русская мышка еврейского происхождения. Нет таких мышек в Америке! Надо ведь, чтобы узнали американцы мышку, за свою бы приняли… Вот играй так всю жизнь мышек для сыра… или еще была роль — тряпки половой для рекламы моющего средства. Надевали на голову такую шапочку с длинными волосьями, имелась в виду тряпка. „Мистер Клин! Мистер Клин! Хи'з соу мин! Хи'з ту клин!" (Господин Чистота! Господин Чистота! Он такой негодяй! Он слишком чист!). Вот, мол, негодное какое моющее средство. Мистер Клин так все замечательно вымывает, что и меня — тряпки! — не надо! И там трюкаж был — тряпка летела, выбрасывали ее за окно… Интересно, Юрский согласился бы на такую роль? Да и нужны ли они, роли такие, чтобы потом играть Генриха Четвертого? Опыт игры тряпки разве нужен Генриху Четвертому?
В это время к Толечке постучали. Управляющий. Оказывается, у него очень громко музыка была включена. А он и не слышал, думал свое и вино пил. Он сразу, конечно, выключил, не дай Бог, еще из квартиры выгонят. Пластинку снял. „Дорз". Управляющий еще сказал, что он сам балдеет от Моррисона и еще от „Лед Зеппелин", но жильцы ему позвонили. Да, вот так вот, сами жильцы не пришли скапать, что слишком громко, через управляющего пожаловались. А может, ты чокнутый и выстрелишь ИЗ винтовки, когда они придут. Были такие случаи. Но у Толечки не было винтовки. Был пистолет.
Оружие купить можно было дешево. И очень даже просто. Только документы покажи. Главное потом — бумаги оформить на право ношения и пользования. Если бы у Толечки ювелирный магазин был, то он имел бы право на оружие. Но только внутри магазина. Или если бы у него была зарегистрирована какая-нибудь необычная коллекция картин, антиквариата — тоже бы имел право на оружие внутри дома. Вооруженным же по улице не имел права ходить никто. Даже если было право на покупку, или в машине имел право хранить оружие… в багажнике. А как же ты защитишься, если на тебя нападут? Они что, ждать будут, пока ты откроешь багажник и вытащишь свое оружие?!
Родители Толечки не находили себе места из-за сына. Такой, казалось бы, способный мальчик, и вот несчастье, никак не может устроиться. Они не знали, что Толечка вовсе не хочет устраиваться туда, куда по их предположению он бы должен устроиться. Он не хотел ходить в офис — атташе-кейс, костюм тройка, свежевыбрит и пахнешь Брутом, Фаберже. В десять утра уже сидишь за своим столом перед горящим экраном с цифирками, бегающими, прыгающими по экрану, и знаешь — почему, куда и зачем они бегают. Все знаешь! А в половине первого бежишь в кафетерий при компании, а если нет, то в угловой „Макдональдс", проглотить бургер, запить кокой. Коробочку в мусорник, подносик в общую пирамидку, хоп! И бежишь в офис. Часа в четыре пятнадцатиминутный перерыв — кофе растворимый или из машины, светло-коричневая бурда. Сигаретка. Но Толя не курил. Так что просто — в окно посмотреть. Пальмы недвижимые. Безветрие и жара. Смог. А в офисе кондиционер. Делает дыры в атмосфере. Иначе все задохнутся. Все и так задохнутся, но еще не скоро, лет через пятьсот, так что наплевать. Машины едут по Вилширу. Напротив — отель „Амбасадор". Иногда там видны люди, идущие пешком. У отеля. Это они в паркинг, за машиной, или из паркинга, оставив машину.
Натали ему позвонила еще через год. С мужем развелась и жила с девочкой в небольшой квартирке. Они организовывали пати, и Натали Толечку пригласила. Потому что много актеров было приглашено. Ее подружка тоже в актерстве была.
Толя приехал на два часа позже. Ну и лучше. Там уже все выпили и покурили, были веселые. Много набилось людей в небольшую квартирку. Американские актеры. Они все милые, славные ребята. И с ними весело. Никто, конечно, не говорил об абсурдности своей жизни, все говорили о приближении Мечты. Того взяли на рольку в спектакль, этот вчера был на пробах — стучал по дереву, чтобы не сгладить, и все за него тоже стучали и держали пальцы скрещенными, чтобы посчастливилось ему, говорили „Сломай ногу!" — это такое напутствие англосаксонское, вроде „ни пуха". Ну и Толечка тоже рассказывал удачные свои истории, когда брали, когда все получалось. И создавалась такая замечательная обстановка всеобщего успеха, удач и оптимизма. Все улыбались и пили вино. Натали только все время над кем-нибудь подшучивала. Она не была в актерстве. Это было некстати. Как-то выбивалось из общего настроения. В конце концов, сидела одна в кресле у окна. А ее подружка, тоже русского происхождения, была совсем не русской. Она как калифорнийка выкрикивала „Wow!", или „Сгеаt! Incredable!", или, на чье-нибудь сообщение, „It’s fantastic!", очень позитивная была девушка.
Один мальчик напился и стал агрессивен. Другому, тоже актеру, стал кричать „шит!", но непонятно о чем. И когда Толечка уходил, тоже выпил немало, он увидел этих двоих у бассейна, дом с бассейном был. И один вдруг другого как толкнет, и тот, что кричал „шит!", то есть „говно", упал в бассейн. Прямо в одежде в воду и стал барахтаться. Плавать не умел!!! И тот, что толкнул, ну, не специально, может, и не хотел вовсе, чтобы тот в воду упал, но, увидев, что он плавать не умеет, стал хохотать и в ладоши хлопать, сгибаясь вдвое, „Идиот! — кричал. — Тебя не возьмут! Не возьмут! Ты даже плавать не умеешь! Идиот!" И Толечка сообразил, что это ведь тот мальчик, что ходил на пробу, за него пальцы скрещенными держали, а он даже плавать не умеет. Он очень осторожно доехал до дома, все-таки выпил очень много. Но, придя домой, он подумал: „Все равно я уже пьян, так что можно и совсем напиться!" И допил галлоновую, еще половина оставалась, бутыль шабли. Надо было все покупать галлонами и пачками большими — получалось дешевле. И когда покупал такой большой пакет-пачку, тебе подарочек давали, купон со скидкой на следующую покупку, экономия десяти центов, а иногда и всех двадцати пяти. Толечкины родители — те были большими поклонниками такой вот бесплатной „литературы" — и целые сборники купонов со скидками присылали. И надо было сидеть изучать и вырезать те, что подходили тебе, складывать купоны вместе — там один цент, тут два цента, глядишь и сэкономили все десять центов на покупки.
Утром Толечка на работу не пошел. Какое там бриться и прыскаться! Голову было не поднять. Он позвонил и сказал, что заболел. Ну и голос был такой слабый, что поверили. И не обязательно от врача справку, когда один денек пропустил. Сказал, что отравился какой-то китайской едой. Еще и посочувствовали. Спросили название ресторана, чтоб туда не ходить. Хорошо, что Толечка сообразительный, назвал самое типичное китайское — „Голден Палас". Золотой Дворец.
Он целый день сидел дома, смотрел TV, всевозможные дневные серии. Он даже узнал в одной паренька с вчерашней пати. Маленькая роль у него была, он играл медбрата в госпитале. Совсем, надо сказать, ерунда. Он входит, и в руке „утка", якобы больному сменить. И он улыбается входящему врачу, главному персонажу. То есть эта сцена с медбратом нужна была, чтобы показать, как растерян главный персонаж, даже не заметил улыбку, не откликнулся на нее. И больше медбрата не показывали. Толечка взял и прорепетировал эту сценку. Перед зеркалом. С маленьким тазиком в руке. Он вошел — то есть из ванной вышел — и приподнял бровь, якобы главного персонажа увидел, ну, и улыбнулся. В зеркало. Вроде себе самому. И тазик в руке. На эту роль кого угодно могли взять, хоть немого. Да, но на пробах наверняка надо было что-то говорить, хоть имя назвать. А мальчик — американский медбрат, вот и не взяли бы на роль Толечку. С акцентом потому что. А в роли ни слова! Абсурд. Толечка пошел и купил пива. Пешком сходил.
Было так жарко, еще смог этот… Но все-таки у Сан-Висенте и Мелроуза он увидел кусок неба. Перед закатом время, и все было в розово-малиновых полосах. И будто свечой подсвечены. Такой вот свет от заходящего солнца. Толечку уже знали в этом магазинчике, Севен-илевен. Он часто пешком к ним ходил, они видели. И еще они там знали, что он в актинге — он „Драмалог" там покупал каждую неделю. И как раз был четверг. Но обычно-то Толечка с утра бежал, до работы купить. А тут и на работу не пошел, и за „Драмалогом" не прибежал.
