Хочет сказать:

- Он казался мне удивительным. Он был моим психиатром, моим другом, моим хранителем и защитником. Ему я поверял то, чего не говорил никому. И когда он распял меня на своем письменном столе, то мне казалось, что распял меня сам Бог.

Хочет сказать:

- Я не знаю… Но как-то раз он пришел ко мне в дом и угостил завтраком. Просто пришел и принес с собой еду. Знаете, никто и никогда прежде так не делал. Ни одна из моих немногочисленных подружек. И я не знаю, была ли в том завтраке человечина.

Уилл хочет сказать:

- Я бы хотел умереть на том столе.

Но он молчит. Натягивает капюшон глубже, щурится от ярких вспышек фотоаппаратов и скрывается за дверью.

Он не может больше жить в своем доме. Ему приходится снять квартиру в спальном районе. Напротив горят огнями китайский ресторанчик и аптека, а вниз по улице – прачечная. Он часто думает о том, каково же пришлось Эбигейл Хоббс, если даже ему, взрослому мужчине, хочется выть от одиночества и злости.

Но потом он вспоминает то, что видел глазами Эбигейл, что он творил, будучи Эбигейл… Хорошо, что она исчезла из города сразу же после своего совершеннолетия. Уилл почти ненавидит себя за такое малодушие, но заниматься самообманом не привык.

Алана кормит его собак.

Алана вообще сама предусмотрительность в последние шесть месяцев, но каждый раз, когда он смотрит ей в глаза… Уиллу кажется, что она раскладывает его на атомы.

«Ты нестабилен, Уилл».

И от этого больнее, намного больнее, чем от скальпеля в боку.

Она уже не его друг. Она его нянька, его опекун, его единственный якорь… Но не друг больше.

Уилл почти ненавидит звучание ее шагов в коридоре, а потом негромкий, деликатный стук. Он заставляет ее ждать, даже если находится в шаге от входа. Он просто стоит… И собирается с мыслями. Несколько раз вдыхает и выдыхает, трет лицо, бьет себя по щекам, словно в надежде проснуться, щиплет за руку…

И только потом открывает дверь.

На Алане бирюзовое платье и нитка жемчуга на шее. Или фиолетовая блузка, юбка-карандаш и кусок янтаря на замшевом шнурке. Или пальто, небрежно застегнутое на одну пуговицу. Или строгий черный костюм, с кремовым топом.

Алана разная, но всегда – красивая.

Ее лицо с правильными, аристократическими чертами притягивает взгляд. Ее волосы отливают глянцем, а белая линия груди в глубоком вырезе похожа на луну, пойманную гладью озера. Иногда Уилл думает, что кожа у Аланы на вкус как молоко и талая вода: сладковатая, чуть пресная. И пахнет медом.

Но эти мысли быстро сменяются другими. Беспокойными, болезненными.

Он вспоминает, что в драке дернул Ганнибала за воротник, и перламутровые пуговицы дорогой сорочки рассыпались по полу, как конфеты. У его почти-убийцы оказались мощные грудные мышцы и жесткие, темные, с проседью волоски на коже.

Уилл удивился тогда мимолетно, совершено некстати подумал, что для человека с такими прозрачными, почти невидимыми бровями, у Ганнибала неприлично волосатая грудь. Удивился, а потом вскрикнул от обжигающего чувства проникновения – хирургическая сталь вспорола потрепанную рубашку, тонкую пленку кожи, погрузилась вглубь.

И стало все равно.

Живот и пах обожгло теплом – горячая кровь быстро пропитывала ткань.

А Ганнибал смотрел на него, словно завороженный: узкие губы дрогнули, раскрываясь, зрачки расширились, нефтяным пятном покрывая радужку… И в этот миг Уилл увидел то, чего не видел ни разу в жизни.

Обожание.

Поклонение.

Экстаз.

Словно фанатику явился Иисус из плоти, истекающий кровью в его руках.

Но самое главное – Уилл почувствовал это.

Он видел себя глазами Ганнибала, чувствовал влажность собственной крови, жар своего тела, его вес. Биение сердца. Нежный ток пульса.

И жажду.

Всепоглощающую, завладевающую сознанием.

Жажду, от которой по внутренностям ползет огонь, от которой вены покрываются инеем. От которой он сходит с ума.

- Как же давно я ждал этого, - шепчет он. – Захотел, как только увидел. И даже раньше. Этот твой особенный запах… Знаешь, его не перебивает даже та дешевка, которой ты мажешься по утрам. И движения мышц под кожей… Я же вижу тебя иначе, чем другие. Совершенно обнаженным, первозданным. Лишенным одежды и кожи. Только то, что под ней. Твою суть, Уилл Грэм. Твою сущность.

- Не… Не надо.

- Я знаю, что не надо, Уилл… Но ты же чувствуешь это сейчас, да? Ты в моей шкуре, я знаю. Поэтому ты понимаешь мое… Нетерпение. Будь моя воля, я бы забрал тебя целиком, без остатка, спрятал бы в себе, сохранил. Но ты знаешь, это невозможно.

В голосе Ганнибала почти отчаяние, волосы растрепались, он не похож сейчас на себя – скорее на дикого зверя. Поэтому Уилл почти кричит, когда чужое лицо заслоняет свет, наклоняется все ближе и ближе.

Он в панике. Он думает, что его найдут без лица, в луже собственной крови.

Но Ганнибал поступает иначе – просто прикасается губами к губам.

И Уилл снова чувствует это – чужое томление, желание рвать теплую плоть, желание вгрызться, почувствовать тугое сопротивление кожи и соленый вкус крови. Уилл чувствует, что он-Ганнибал уже делал так, он знает, каков на вкус человек.

Алана делает шаг вперед: каблуки стучат по паркету.

- Уилл?

Уилл вздрагивает.

- Опять, да?

Он втягивает воздух со свистом, резко, до головокружения. Он не чувствует сейчас своего «особенного запаха». Даже запаха «той дешевки». Здесь и сейчас царит только Алана: свежесть ее туалетной воды, аромат дождя, темными каплями осевший на ее плечах.

- Я в порядке.

Алана улыбается печально. «Нет, Уилл, ты сходишь с ума. Опять», читает он в ее лице.

- Я уезжаю, - говорит он ей во время одного из визитов.

Он думает, она спросит «куда?» или «зачем?», или даже «давай попробуем все наладить?». Но вместо этого она улыбается одними губами – глаза остаются тревожны.

- Я ждала этого, Уилл.

- И Джек?

- Ждали все. Даже Джек… Он порывался поговорить с тобой на эту тему, но я сказала, это лишнее. Сказала, тебя не переубедить.

Уилл рассеянно кивает. На самом деле он не думает, что его «не переубедить». Он был почти готов к напору Джека, к мягкой, нежной убедительности Аланы.

И теперь он растерян. Вот она, свобода. Но готов ли он к ней? Бросить все, уехать, жить вдалеке и в одиночестве… Сможет ли он?

- Но ты же скажешь, куда отправишься, Уилл? Хотя бы мне?

Он прочищает горло.

- Конечно, скажу.

Когда решит куда.

Так он и оказался здесь, в новом доме, где вечные проблемы с отоплением, холодный, влажный пол в ванной и одиночество. Бесконечное одиночество.

========== Часть 2 ==========

Алана в онлайне. Он раздумывает почти минуту прежде, чем нажать на кнопку вызова. Но все же кликает мышкой.

- Не спится? – мягко спрашивает она, поправляя волосы.

Она красивая, даже сейчас, без макияжа, в футболке с растянутым воротом.

- Не спится, - Уилл улыбается в камеру, а потом берет лептоп в руки и идет в кухню. – А ты почему не в постели?

Алана чуть разворачивает камеру, чтобы стали видны кипы бумаг и книг на письменном столе.

- О, работа… Понимаю, - хмыкает Уилл, заваривая чай. – У меня завтра лекции до вечера, а утром еще машину отогревать. Знаешь, лучше не ложиться, все равно вставать затемно.

- А я все забываю, что у тебя там вечная мерзлота, - негромко смеется Алана, заправляет прядь волос за ухо.

- Не Аляска, конечно, но прохладно.

Уилл отхлебывает из чашки, морщится, обжигая язык, роется в холодильнике, пока Алана отходит за кофе. Консервы, полуфабрикаты, кусок пиццы в потемневшей от масла коробке… Ганнибал был бы в эстетической ярости.

Чай попадает не в то горло, он мучительно кашляет, ударяется боком о дверцу холодильника, роняет соус в стеклянной бутылке. Звон стека перекликается с воем полицейской сирены, виски пульсируют подступающей мигренью.