На глаза пани Тарновской навернулись слезы, когда я уселась в повозку. Она взяла меня за руку и с тревогой сказала:

– Никому не доверяй! Если не найдешь родных или что-то не получится, знай – ты всегда можешь сюда вернуться. И за деньгами приглядывай.

Я кивнула и похлопала по рукаву жакета. Днем ранее пани Тарновская убедила меня зашить деньги под подкладку.

– И никому их не показывай. Только неприятностей наживешь.

Когда мы приехали в Хшанув, городок еще спал. Добравшись до центра, мы свернули на северо-восток и поехали вниз по улице, состоявшей из складов и многоквартирных домов, где, как я верила, мои родители присоединились к другим переселенным еврейским семьям.

– Я мог бы подвезти тебя поближе, но лучше не буду отклоняться от обычного пути, – сказал пан Тарновский.

Не успел он договорить, как раздался звук клаксона, который заставил нас остановиться. Пан Тарновский взглянул на меня и поднес палец к губам.

Из черной машины вышел и неспешно направился к нашей повозке высокий красавец в офицерской форме. На голове – фуражка с черным блестящим козырьком, золотистым шнурком и серебристым взлетающим орлом, немецким национальным символом, на зеленой ленте. Под расстегнутой длинной шинелью – мундир с серебристыми пуговицами, высоким черным воротничком и красным поясом. Вся грудь в медалях и значках. Виски уже начали серебриться, хотя на вид ему было около сорока. Офицер совершенно не был похож на тех наглых молодых солдат, которые задираются в городке.

– А-а, герр фермер… Как приятно встретить вас утром. – Он похлопал лошадь по холке. – Но что вы делаете в этой части городка? Сюда ваши продукты не поступают.

– Что он хотел этим сказать? – уточнила Кэтрин.

– Молоко, яйца, сыр были строго по продовольственным пайкам, купить их можно было только в определенных магазинах. Как я уже говорила, евреям запрещено было их продавать. Хотя тогда я об этом не знала, район, куда мы приехали, был выделен немцами под еврейское гетто.

– Значит, нацисты не позволили вам въехать в гетто?

Лена кивнула:

– Один-единственный нацист, офицер. Он общался с паном Тарновским вежливо – в отличие от остальных немцев, которых мне довелось встретить. Тем не менее он был немцем – страшным человеком, с которым не стоило шутить.

– Что вы привезли сегодня, герр фермер? У вас есть тот удивительно вкусный сыр?

Пан Тарновский кивнул:

– Jа[22], герр оберст.

– М-м-м… Как я люблю этот сыр! Он напоминает мне о детстве в Баварии. Вы сегодня заедете ко мне? Привезете, как обычно, продукты?

Пан Тарновский кивнул и достал откуда-то из-за спины кусок белого сыра.

– М-м-м… Какой мягкий! – сказал офицер, пробуя его. – Увидимся позже, ja?

– Ja.

Он повернулся и уже отошел, но потом вернулся.

– Где мои манеры! – Он лицемерно улыбнулся. – Я же не поприветствовал юную барышню. Это ваша дочь?

– Ja.

Нацист улыбнулся еще шире:

– Ай-ай, герр фермер, считаете, меня можно обмануть? Нам отлично известно, что у вас нет дочери. У вас есть сын, не так ли? И в настоящее время ваш сын служит Рейху, строит дороги на Восточном фронте. Разве нет?

– Ja.

У пана Тарновского затряслась нижняя губа.

– Увы, герр фермер, дочерей у вас нет. Как вы думаете, откуда я узнал?

Пан Тарновский пожал плечами и покачал головой.

– Потому что ее нет в списках, составленных во время переписи, – нараспев произнес офицер. – Неужели вы полагаете, что мы не знаем, кто живет в этом маленьком уютном городке? – Он взглянул на меня и улыбнулся. – Знаете, что я думаю? Мне кажется, вы развлекаетесь в отсутствие жены, герр фермер. Нет?

– Нет-нет, герр оберст.

Офицер кивнул и протянул руку.

– Dokumente, bitte[23].

Я не хотела показывать ему свои документы. Стояла не двигаясь, словно застыла на месте.

– Он просит у тебя документы, – по-польски сказал пан Тарновский.

Я покачала головой и развела руками:

– Документов нет.

– Так-так-так! – усмехнулся офицер. – И где же вы нашли эту девушку, герр фермер?

– Я путешествовала, – вмешалась я в разговор по-немецки. – Он подобрал меня на улице Славской. Он не знает, что у меня нет документов.

– Путешествовала? Это правда, герр фермер?

Пан Тарновский опустил голову и кивнул:

– Ja.

– Откуда же и куда ты направляешься, юная путешественница?

– Из Люблина, – дрожащим голосом ответила я. Так, я слышала, говорил нацистам отец. – Я ходила там в школу.

– Я тебе не верю. Школы уже больше года как закрыты. – Офицер посмотрел на пана Тарновского и погрозил ему пальцем. – Знаете, герр фермер, я мог бы застрелить вас на месте за то, что подбираете попутчиков, которые могут оказаться евреями, понимаете?

Пан Тарновский молчал.

Офицер повысил голос:

– Я спросил, вы понимаете?

– Ja, герр оберст, – негромко произнес он. – Согласен.

– Но тогда кто же будет доставлять мне каждую неделю сыр и масло, не так ли?

Офицер засмеялся, и я уже подумала, что он собирается нас отпустить. Но немец поманил меня пальцем.

– Подойди ко мне, маленькая путешественница.

Я схватила свой вещмешок, спрыгнула с повозки и подошла к машине.

Офицер сказал пану Тарновскому:

– Вам очень повезло, что я такой мягкосердечный. В знак благодарности вы на этой неделе привезете мне еще порцию сыра, ja?

– Ja, герр оберст.

– А сейчас развози´те продукты, и больше никаких попутчиц! Я провожу юную фрейлейн на вокзал.

Немец ткнул в мой вещмешок.

– А здесь у нас что? – Он перебрал мою одежду и фотографии. – Вы кто, юная фрейлейн? – Говорил он вежливо, но жестко. – Как тебя зовут? Где ты живешь?

И я сказала ему правду:

– Я Лена Шейнман и горда тем, что являюсь дочерью капитана Якова Шейнмана. Я разыскиваю свою семью. Два месяца назад моих родных забрали солдаты, вытолкали из нашего дома.

– А ты, значит, смелая?

Кэтрин прервала повествование Лены:

– Довольно дерзко. Как вы в семнадцать лет нашли в себе столько мужества? Как вообще держались? Я бы растерялась в такой ситуации.

– Я решила, что для меня, так или иначе, все закончено. Меня куда-то отправят, а куда – уже не имело значения. – Лена налила себе еще чаю. – Если честно, сама не знаю, что на меня нашло.

Офицер распахнул дверцу черного «мерседеса» и жестом велел мне садиться. Я скользнула на заднее сиденье, и мы поехали в северо-восточную часть города. Только я и полковник. Судьба продолжала надо мной насмехаться. Только что я дерзко отстаивала свою честь перед полковником вермахта, а сейчас сижу на заднем сиденье его полированного автомобиля, блестящего, как зеркало, с прямоугольной хромированной решеткой и развевающимися нацистскими флагами на передних крыльях. Когда мы ехали по городу, люди шарахались в стороны, а немецкие солдаты останавливались и отдавали честь. В машине на мягких кожаных креслах сидела я, семнадцатилетняя девушка, и вез меня сам полковник.

Он снял фуражку и положил на пассажирское сиденье.

– Я знаком с твоим отцом, капитаном Шейнманом. Недолгое время служил с ним в Галиции. Он хороший человек, твой отец, но он еврей.

– Когда евреи отдавали на фронте свои жизни во имя Германии, это не имело значения. А сейчас немецкие солдаты ворвались в наш дом, избили отца, мать и моего младшего брата. А потом еще и арестовали их.

– Следи за своим языком, смелая девушка. Времена изменились. Рейх больше не уважает евреев. – Полковник пожал плечами. – И не имеет значения, согласен я с этим или нет. Такова официальная политика.

– Вам известно, куда увезли мою семью?

– Нет. – Он покачал головой. – Если они до сих пор в Хшануве и больше не живут в своем доме, то, скорее всего, поселились на северо-востоке, где собрали всех евреев. Впрочем, их могли отправить в бесчисленное количество мест. Предполагается, что к бывшим офицерам будет уважительное отношение, но так случается не всегда. Лена Шейнман, расскажи мне, как ты сегодня утром оказалась в повозке у пана Тарновского?