– А вот теперь поосторожнее, – спокойно произнес Бадр.

– Поосторожнее? – переспросил Кеннеди и, прищурив свои голубые глаза, выпустил из руки полу плаща, чтобы она снова скрыла собой нож.

Бадр, не сказав больше ни слова, сделал полшага в сторону забияки. На кратчайшее мгновение мужчины коснулись друг друга – грудь к груди, – прежде чем Бадр, вновь отступив назад, вернулся туда, где только что стоял. Эти его движения показались всем окружающим, в том числе Армстронгу и сэру Роберту, первыми движениями какого-то танца. Он совершил их не более чем за секунду, но на лице Уилла появилось выражение растерянности. Никто, даже женщины, не позволяли себе прижиматься к нему так смело и так плотно без его согласия. У него теперь был такой вид, как будто кто-то дал ему пощечину.

Воцарившееся молчание было прервано удивленным возгласом рыжеволосого Донни, лицо которого залилось краской. Кеннеди резко повернул голову туда, откуда донесся этот звук, и, увидев, что Донни с ошеломленным видом таращится на землю между его, Уилла, ног, обутых в тяжелые сапоги, тоже посмотрел туда. На высохшей грязи лежали четыре продолговатые деревянные пуговицы вместе с их кожаными петлями. Он машинально поднял обе руки к своей куртке и обнаружил, что она распахнута. Там, где только что находились пуговицы, теперь остались четыре торчащих кожаных кончика, срез на которых был таким аккуратным, что их торцы бросались в глаза своим ярко-белым цветом.

– Ножи – штука опасная, – сказал Бадр. – Лучше их избегать.

Если у Бадра Хасана и имелся свой собственный нож – а похоже, что имелся, – то все равно никто не увидел его ни в тот день, ни в последующие за ним.

Бадр расположился к огню так близко, насколько это было возможно, но при этом не позволял языкам пламени касаться его. В противовес всему тому, чем он восхищался и даже наслаждался в этой северной стране, у него вызывал неприятие местный холодный климат. Прошла уже не одна неделя с того момента, когда он прибыл к воротам крепости Джардин, и получалось, что так или иначе ему довелось пожить в Англии и Шотландии во все времена года – как приятные для него, так и совсем неприятные. Человеку, выросшему в далекой южной стране, выжженной солнцем, было трудно вынести дождь и ветер, которые не прекращаются на протяжении многих дней, не говоря уже о холоде, который приходилось терпеть здесь зимой. Сейчас было лето – хотя и позднее лето, но все же лето, – однако вечерами становилось намного холоднее, чем ему хотелось бы.

Неуклонное стремление Бадра проводить ночь поближе к очагу стало предметом для насмешек и шуточек среди других людей. Во время трапез в большом зале он всегда старался занять крайнее место на скамье – то есть как раз рядом с очагом. При этом в течение вечера он не раз пересаживался с одной стороны стола на другую, чтобы оба его бока получали одинаковое количество тепла. Не менее важной, чем приемы пищи, для него была возможность погреть свое тело и насладиться теплом, исходящим от языков пламени, пляшущих вокруг потрескивающих и шипящих сосновых поленьев.

Ангус Армстронг – человек, который первым встретил Бадра при его приближении к Хокшоу, – сидел в стороне на темном деревянном стуле, который за много лет так потерся и отполировался, что теперь поблескивал, как поверхность глубокого водоема. Армстронг, напрягая ноги, покачивался вперед-назад, слегка прикасаясь при этом затылком к стене. Наблюдая за иноземцем, он заметил в его глазах блеск и расценил это если не как злонамеренность, то как озорство. Он спокойно выжидал.

– Хороша ли красная кровь в твоих венах, старый Медведь? – крикнул Джейми Дуглас с другого конца стола. – Или же это просто вода, причем вода холодная?

Насмешка Джейми явно не была злой, и Бадр это знал, но на лице мавра появилось такое выражение, как будто слова парня оскорбили и возмутили его. Он пробыл среди жителей Шотландской низменности достаточно долго, чтобы изучить природу их юмора. По крайней мере он быстро сообразил, что шотландские мужчины зачастую принимались насмешничать, чтобы высмеять или спровоцировать друг друга. Обитатели этого укрепленного поселения зачастую шутили в надежде прослыть остроумными, а еще потому, что они, подтрунивая над ним, пытались заставить Бадра выйти из себя и прибегнуть к силе. Если человек хотел, чтобы ему позволяли над кем-то насмехаться, он должен был сначала продемонстрировать, что сам способен выдержать насмешки над собой. Крупное тело Бадра в сочетании с очевидной недюжинной силой делали его похожим на спящего великана из сказки, и вероятность того, что рано или поздно Медведя можно спровоцировать на применение силы, превращали его в объект для насмешек номер один.

Бадр замер, склонив голову над тарелкой с тушеной олениной (здешний климат, возможно, был ему не по душе, но он готов был признать, что местная еда немного компенсировала испытываемые им от этого климата неудобства). Он вдруг стал похож на фигурку, вырезанную из высушенной на воздухе древесины. Он даже перестал жевать. С другого конца стола снова послышался голос осмелевшего Джейми.

– Ты похож на большую старую охотничью собаку, греющую свои кости у очага! – крикнул Джейми, пихая сидящих слева и справа от него товарищей и наклоняясь вперед над столом в сторону Бадра, силуэт которого на фоне света, исходящего от пляшущих языков пламени, казался гигантским.

На самом деле такое поведение было довольно дерзким. Бадр был в два раза старше Джейми и в два раза шире его. Любое физическое столкновение с этим гигантом наверняка закончилось бы для худощавого Джейми печально.

– Тогда остерегайся моих зубов, юноша, – спокойно сказал Бадр, не отводя взгляда от своей еды.

В следующее мгновение он зарычал. Это был прием, который Бадр освоил еще в детстве и затем довел его до совершенства. Впрочем, среди этих людей он применял его в первый раз, и эффект от него был ошеломительным. То был звук первобытный, животный, и пока Бадр рычал, все человеческое в нем, казалось, то ли улетучилось куда-то далеко, то ли спряталось в глубине него, то ли вообще навсегда исчезло. Мужчины, сидящие за столом, почувствовали, как вдоль хребта у них побежали ледяные мурашки, как будто кто-то с молниеносной скоростью провел очень холодными ногтями от шеи до поясницы и обратно, а на каждом квадратном дюйме кожи волосы встали дыбом. Мужчины замерли. Это произошло со всеми, кроме Ангуса Армстронга, который, будучи от природы весьма проницательным, по внешним признакам быстро сообразил, что к чему, и потому продолжал спокойно покачиваться вперед-назад. Всем остальным шотландцам, сидящим за столом, показалось, что охвативший их страх, вытеснив воздух, заполнил собой все помещение. Звуки рычания, утробные, почти первобытные, заставили их затаиться в напряженном ожидании. Не шевелясь и даже не поднимая головы, Бадр вновь рыкнул – еще громче и еще более угрожающе. Выждав несколько мгновений, он начал медленно подниматься, а потом оттолкнулся от стола с такой силой, что скамья с полудюжиной сидящих на ней взрослых мужчин отодвинулась вместе с ним. Раздался скрип древесины, трущейся о камень. Высвободив себе место, Бадр отошел на пару шагов от скамьи и повернулся к Джейми, по-прежнему сидящему среди своих товарищей. Никто из них не решился встретиться с Бадром взглядом. Каждый сидел неподвижно и ждал, молясь о том, чтобы назревающая буря обошла его стороной. Бадр зарычал в третий раз. Он стоял, слегка наклонившись вперед и умышленно не выпрямляясь в полный рост, чтобы казаться еще шире и мощнее. Мужчины, замершие в ожидании, казалось, превратились в камень. Многие даже перестали дышать. Похоже, начало происходить то, на что они с такой настойчивостью нарывались. Бадр стал медленно приближаться к Джейми. Сейчас он и вправду был похож на медведя.

К Джейми наконец-то вернулся дар речи. Сейчас этот парень казался еще более щуплым, чем был прежде. Он как бы втянулся внутрь собственного тела. Его лицо вдруг посерело, и он с трудом выдавил из себя: