– Времена нынче трудные для фермеров… – сказал священник, но я не стала его слушать.

Сейчас я была рассказчиком и слушателями в одном лице.

– Мы пытались им помочь. В конечном счете они здесь обрабатывали землю еще до нашего приезда. Мы предложили провести трубопровод из Веллспринга через его земли и земли Мартина, но к тому времени фермеры уже относились к нам с большим недоверием. Они хотели узнать, какой нам от этого прок, говорили, что у нас нет на это лицензии, поэтому Марк и не стал обращаться за лицензией. Если уж начистоту, он с самого начала не горел энтузиазмом, поэтому из этой затеи ничего не вышло.

– Уверен, что вы делали все, на что в то время были способны.

– Делала, но недостаточно. Однажды вечером, после ужина, когда его жена на кухне мыла посуду, Том, как мне думается, посмотрел на стопку коричневых конвертов с неоплаченными счетами, которая лежала на столике, поменял домашние тапочки на сапоги, свитер – на твидовый пиджак, а на голову надел кепку, в которой он появлялся только на ярмарках. Потом он, судя по всему, незаметно выскользнул из дома, пересек двор, а дверь в сарае изнутри подпер полиэтиленовыми мешками с птичьим кормом. Каждый – весом в двадцать пять килограммов. Думаю, он хотел, чтобы только мужчина мог туда добраться. Я права, как вы думаете?

Преподобный Кейси развел руками. Он не знал, что ответить на мой вопрос.

– Мне кажется, я знаю, к чему вы клоните. Рут! Вам не надо…

Он потянулся, словно желал ко мне прикоснуться. Я отпрянула. Нет, я должна закончить этот разговор.

– Он воспользовался новой веревкой, перебросил ее через дубовую балку крыши и крепко завязал вокруг руля квадроцикла. Они задолжали за него уйму денег. А теперь представьте… Том влезает на старый стул и с трудом удерживает равновесие. Стул шатается. Он цепляется за перекладину треснувшей спинки, а затем медленно, словно канатоходец, выпрямляется, ловит конец веревки и завязывает узел. Он умел вязать крепкие узлы. Я ведь это уже говорила? Когда его нашли, кепка по-прежнему была у Тома на голове. Для него это было очень важно.

– Случаи самоубийства среди фермеров наводят настоящий ужас. Да спасет Господь их души.

Священник перекрестился. Мы молча уселись на траве. Я уважаю людей, которые умеют молчать. Я присутствовала на двух похоронах в Литтл-Леннисфорде. Похороны Тома были первыми. Не такие душераздирающие, как вторые, но тоже не сахар. Чувство вины и горе присутствовали на обоих, словно пара перчаток.

Наконец он задал мне вопрос:

– Зачем вы мне все это рассказываете? Вы думаете, что я экзорцист?

– Ни в коей мере. Возможно, если бы вы… или кто-нибудь похожий на вас появился раньше… Но, когда еще не было слишком поздно, никого рядом со мной не оказалось, а потом началась вся эта религиозная истерия. А теперь поздно…

Я поднялась на ноги. Священнику пришлось повозиться, прежде чем он последовал моему примеру. Я разрывалась между желанием протянуть ему руку помощи и полюбоваться, как он будет барахтаться, если упадет.

– Это наша вина? – спросил он, когда наконец выпрямился.

– Чья?

– Тех, кто вовремя не появился, когда вы в нас нуждались.

Ничего не ответив, я пнула ногой кротовую кочку.

– Бог был здесь где-то рядом… для вас, для Тома, – продолжал священник. – Никогда не поздно встретиться с призраками лицом к лицу.

Теперь он хрипло сопел в тщетной попытке не отставать. Когда мы добрались до калитки, священник совсем запыхался.

– Вы же не хотите, пригласив священника на чай, остаться без проповеди?

– Я слишком привыкла сама себе читать проповеди, – сказала я. – Из меня получилась бы та еще шарлатанка, если бы не… Что в конечном счете остается? Лишь свет и зеркала… Вот только меня больше не интересует смысл жизни. Теперь меня интересует лишь один вопрос, ответ на который я очень хочу получить. Все остальное потеряло для меня привлекательность.

– Понимаю. Ужасно не знать, кто убил вашего внука. Я с трудом могу представить всю глубину вашего горя.

Третий поджидал нас. Он демонстративно посмотрел на свои наручные часы.

– У вас пропуск до пяти часов вечера, – сказал солдат священнику.

Преподобный добродушно улыбнулся:

– Только Господу Богу известно, когда кончается наше время.

Один – ноль. Церковь против армии. Мне не хотелось этого признавать, но священник мне явно нравился.

– Я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством или рисковать лишиться возможности вновь сюда прийти, поэтому удаляюсь. Напоследок мне хотелось бы обменяться парой слов с моей прихожанкой. – Преподобный выдержал паузу, и под его молчаливым взглядом Третий отошел в сторону. – Что до Экклезиаста…

Я сунула руки в карманы.

– Лучше вам уже собираться.

– Пожалуй, так и сделаю.

Преподобный Кейси зашел в дом. Сквозь кухонное окно я видела, как он складывает в полиэтиленовый пакет Библию, маленькую шкатулку и фляжку. Я и Третий молча стояли на некотором расстоянии друг от друга. Священник вышел и доброжелательно улыбнулся ждущему его солдату.

– Я и Рут имели весьма интересную беседу сегодня.

Преподобный приподнял брови и лукаво на меня взглянул.

Теперь у меня появился выбор. В последнее время я отвыкла от того, что могу сама на что-то влиять. Долго я не раздумывала. Несмотря на все мои опасения, мне показалось, что старым священником будет легко манипулировать и использовать его в своих целях.

– Спасибо, преподобный, – громко произнесла я. – С нетерпением жду вас на следующей неделе.

– Зовите меня попросту Хью. Я обязательно приду в это же время на следующей неделе. Да благословит вас Господь.

Священник Хью, как мне теперь придется его называть, отправился в обратный путь. Он медленно шел по дороге, а на вершине холма вновь остановился. Мне показалось, что он поднял руку и перекрестил нас, хотя не исключено, что священник просто поправил шляпу на голове.

– Святой человек, – сказала я Третьему.

– Не знаю, – ответил солдат.

Я тоже не знала.

Все в доме переменилось, даже воздух стал каким-то другим. Не привыкли мы к гостям, что ни говори. Я прошлась по огороду в свете умирающего дня. Надо прийти в себя. Меня удивляло, какое впечатление на меня произвело общение с другим человеком. В одном священник точно прав: с призраками надо бороться. Я вернулась и вошла в дом, однако прошло немало времени, прежде чем я поднялась по лестнице наверх. Я смотрела на закрытую дверь, которая отделяла меня от спальни Люсьена. Я вслушивалась в тишину. Большой палец – на задвижке. Пальцы обхватили массивную металлическую ручку. Надавив, я отодвинула задвижку и приоткрыла дверь сантиметров на пять, не больше. Как раз достаточно, чтобы впустить дыхание ночи. Не входя в комнату, я протянула руку и, коснувшись дверного проема, дотянулась до выключателя. Я впервые переступила порог спальни внука с тех пор, как вернулась домой. Комната была почти пуста, в ней стоял лишь черный мешок для мусора, в котором полицейские вернули нам вещи Люсьена. Полиэтиленовый мешок был завязан узлом, но у меня так и не хватило духу его развязать. На кровати сиротливо лежал матрас. Ни простыни, ни одеяла, ни подушки… Ни головки, лежащей на подушке… Ни вырезанной из дерева розы, что висела на кожаном шнурке у внука на шее… Не знать, кто убил твоего внука, – невыносимо больно. Если я найду деревянную розу, то приближусь на один шаг к разгадке.

Я передвинула прикроватную лампу, словно надеялась, что найду за ней оброненный амулет с розой. Вообще-то в прежние спокойные времена однофунтовые монеты вполне могли закатиться между диванными подушками, а серьга угодить между щелями в досках пола, но это не тот случай. Улегшись на живот, я с трудом просунула свои обкусанные ногти в щели между досками пола. Я лежала вниз лицом. Губы касались пыли на полу. Глаза щурились, глядя в темноту. На коленях я подползла к кровати и отодвинула ее от стены. Пауки разбежались прочь от плинтусов. Не здесь, не в этой комнате, а в другом месте должна лежать маленькая роза, вырезанная из дерева и нанизанная на кожаный шнурок. Когда найду талисман, до постижения истины останется всего один шаг.