Обивка дивана была влажной на ощупь. На столике лежала вчерашняя газета. Круг от чашки из-под кофе остался на лице у обнаженной по пояс фотомодели. «Одежда на случай засухи». На противоположной странице разворота размещалась фотография бледной женщины со впалыми щеками. Она чем-то напомнила мне Энджи, хотя дочь, я уверена, не пришла бы в восторг, узнай, на кого она похожа. Я принялась листать страницы, словно сидела сейчас в гостиной и ожидала прихода подруги, которая будет утешать меня в моем горе.

Меня позвали по имени. Я, помедлив, ответила. Несколько секунд я сидела и не могла понять, кто же эти мужчины, которые сгрудились у раковины и забрызгали водой всю кухню, пока я сидела прямо на стуле, ощущая, как дерево стула впивается в мои лишенные жировых отложений бедра. Эти мужчины ведут расследование? Нет, это случилось давным-давно. В тот раз ко мне приходили полицейские, а не эти здоровенные мальчики-солдаты.

Рука без обручального кольца на пальце положила коричневую папку с моим именем на стол. Солдат открыл лэптоп и ввел пароль. Голос сообщил мне, что его долг – напомнить мне мой правовой статус, причины появления этого статуса, природу этого статуса и мои права, вытекающие из моего правового статуса.

Рут Ардингли приговаривается к домашнему аресту в соответствии с Законом о чрезвычайном положении, вызванном засухой, раздел 3. Задержание и ограничение в свободе перемещения лиц, виновных либо с большой степенью вероятности подозреваемых в действиях, направленных на незаконный захват либо злоупотребление товарами и услугами первой необходимости, особенно виноватых в незаконном отчуждении питьевой воды, воды для орошения, производства либо торговли, за исключением случаев, указанных в разделе 4 Закона о чрезвычайном положении, вызванном засухой.

Лично меня это, признаюсь, смешило. Я была, пожалуй, единственной подданной ее величества, которая, не нарушая ни одного закона, имела свободный доступ к воде в любых нужных объемах. Впрочем, судья и жюри присяжных, судя по всему, не обладали моим чувством юмора. Еще меньше забавного было в том, что срок содержания под стражей характеризовался как «неопределенный, но подлежащий судебному пересмотру через означенные периоды времени». Все мои вопросы, что же это может означать на практике, остались без ответа.

Рут Ардингли также признана виновной в следующих правонарушениях в соответствии с Законом о чрезвычайном положении, вызванном засухой, подпадающих под действие ускоренного судопроизводства, а именно:

1) в том, что Рут Ардингли умышленно вызвала несколько пожаров с целью причинения серьезного увечья либо смерти;

2) в том, что Рут Ардингли халатно отнеслась к своим обязанностям, что повлекло за собой смерть несовершеннолетнего.

Я закрыла уши руками. Я не хотела слушать. Не нужно, чтобы мне все это говорили. Вот только коротышка никак не унимался.

В соответствии с гражданским законодательством, действующим после принятия Закона о чрезвычайном положении, вызванном засухой, недвижимое имущество, известное как Велл, остается местом жительства Рут Ардингли, но в соответствии с Законом о жительстве 70/651 вышеназванная Рут Ардингли соглашается на то, чтобы ее собственность временно использовалась в целях исследования, в том числе для сбора образцов почвы, выращивания сельскохозяйственных культур, управления процессом и сбора урожая. Также разрешается бурить скважины и брать образцы воды, но не выкачивать ее в соответствии с Законом о добыче и использовании (с внесенными поправками), собирать и проводить анализы дождевой воды без права ее дальнейшего использования в каких-либо иных целях.

Несмотря на мелкий шрифт моего договора с Фаустом, было совершенно ясно: они не заполучили Велл. Я смогла этого добиться. Велл – мой. Несмотря на колючую проволоку, вертолеты и людей в коричневой униформе, имение все же осталось моим, по крайней мере частично. Еще не ясно, что случилось с долей Марка.

– Таков юридический статус. Вопросы есть? – спросил коротышка.

Немного расслабившись, я пожала плечами. Тогда коротышка уступил место безымянному толстячку, который принялся оповещать меня о всех деталях моего домашнего ареста. Он читал медленно, часто делая паузы невпопад. Видно было, что ему и самому трудно найти смысл в бесконечной череде предписаний. Мне казалось, что я слушаю речь на каком-то иностранном языке. Впрочем, главное я сумела понять: теперь они – мои тюремные надзиратели, приставленные следить за мной в собственном доме. Слова спархивали с бумаги и разлетались по комнате, утекали в слив кухонной раковины, вылетали из трубы нетопленного камина, пытались уползти, словно осы из банки с вареньем. Фотография, которую мы сделали весной в «Потерянных садах Хелигана», теперь висела на стене возле окна как-то криво. Из-за этого возникала иллюзия, что вода из озера вот-вот хлынет из своих берегов, зальет собой кремового цвета стены, обрушится потоком на разделочную доску, на которой ничего, кроме луковой шелухи, очень ломкой на вид, сейчас не лежало.

Комендантский час.

Хлеб.

Электроника.

Права.

Запрос.

Исполнение.

Что-то сродни игры в Ким[3], когда перед тобой выставляют на подносе несколько произвольных предметов и называют их по порядку, а затем ожидают, что, когда поднос унесут, ты сможешь по памяти их назвать.

– Нет смысла обо всем этом сегодня тревожиться, – впервые высказался худой солдат с очками на переносице.

Только он один, говоря со мной, смотрел мне прямо в глаза.

– Я и не тревожусь, – возразила я.

– Тогда спокойной ночи, – сказал он.

Время и впрямь было позднее.

– Спокойной ночи, – сказала я.

Я проводила солдат взглядом.

– Извините. А где вы ночуете? – задала я им вдогонку вопрос.

Коротышка замер у двери.

– Нигде, – сказал он.

Коротышка и мистер Аноним вышли.

Близорукий худой солдат помедлил пару секунд, а потом сказал:

– Мы будем в амбаре, недалеко, если что…

Совсем мальчишка. Я и буду его звать Мальчишкой.

Если бы я только знала, когда мы с мужем тратили свое время и деньги на ремонт амбара, что на самом деле мы обустраиваем барак, в котором со временем будут жить мои тюремщики… Они не первые, кто, вселившись туда, пытается контролировать каждый мой шаг. Они идут в этом по стопам Марка. Однажды мой муж вышел за ворота на заре, и с тех пор я его не видела. Сомневаюсь, что мне удастся так же легко избавиться от моих новых стражей.

Мои стражи… Мои тюремщики… Чем они будут заниматься днем? Чем они будут питаться? А что буду есть я? Теперь, когда они ушли, у меня появились вопросы, тысячи вопросов об одеялах, интернете, пище, телефонах, детях, помидорах, овцах, ванне, книгах, стрижке травы… Господи! Обо все на свете! Теперь я вновь почувствовала себя маленькой девочкой. Мне хотелось броситься за ними вдогонку, вцепиться маленькими ручонками в их ноги и засыпать вопросами. Почему? Когда? Как? Кто? Я вернулась домой, не имея понятия, как буду здесь жить.

Время ложиться спать. Мне пришлось заставить себя подняться наверх. Пальцы помнили, где должен быть выключатель, но я предпочитала свету темноту. Я на ощупь добралась до моей кровати и, ничего с себя не снимая, залезла под пуховое одеяло, которое не пахло тюрьмой. Впрочем, домом здесь тоже не пахло. Было холодно. Я оставила жалюзи приоткрытыми. Хотелось видеть луну над Монтфордским лесом. Я буду вот так лежать и вести неспешную беседу с Велл. Что он думает о минувшем дне? Мы с ним обязательно к чему-то придем. Я буду считать овец. Без них не обойтись. Сон уже давно прячется от меня. Я буду составлять письма к тем, кого нет рядом. Они все равно меня не услышат. Мне нравится эта игра, и я люблю время от времени в нее играть. Я составляю письма к Марку, например. Я очень громко произношу его имя, чтобы увериться в том, что его рядом нет… Мои слова… Мое время… И вдруг, несмотря на гробовую тишину, несмотря на то что лишь стена отделяет меня от бездонной пустоты спальни мертвого ребенка, я в приливе счастья ударяю сжатыми в кулаки руками по кровати, потому что я вновь дома!