Дозволение я получила в форме изменений в условиях и предписаниях моего домашнего ареста. Третий с видимой неохотой протянул мне документы. Мне разрешается заходить в мой любимый огород и райский сад. Мне позволялось сидеть, опершись спиной о ствол моего дуба, и наблюдать сквозь кружево ветвей и листвы за недосягаемым небом над головой. Мне можно будет сходить к Веллспрингу.
– На ваше имя пришло письмо, – уходя, небрежно сказал Третий. – Его принесут чуть позже.
– Не знала, что могу получать письма, – подозрительно произнесла я.
– На наше рассмотрение остается, передать письмо вам или нет. Если я сочту содержание письма безвредным, вы его получаете. Письма на ваше имя сначала читаем мы. Я принимаю окончательное решение. Но, – Третий улыбнулся, – до сих пор это все было в теории, потому что никто вам прежде писем не писал.
Ожидание письма было нестерпимым. Оно могло быть от Энджи и начинаться: «Дорогая мамочка! Я прощаю тебя…» Оно могло быть от Марка. Признание или обвинение? Кто знает? Оно могло быть от одной из сестер. Мне казалось, что сестра Амалия может написать, даже если другие не станут. Сестра Амалия… Что мы скажем друг другу, если снова увидимся? Со времени возвращения я отчаянно боролась с ее тенью, которая упорно пыталась заслонить собой солнечный свет. Мысль о возможности скорой встречи с ней произвела на меня сильнейшее впечатление. Во рту у меня пересохло от надежды, страха и мыслей, которые, обезумев, вопили во тьме, разбегаясь во все стороны.
«Дыши, дыши медленно, – сказала я себе. – Вообрази, что ты должна задуть свечи на торте в день своего рождения одним выдохом».
Ну вот… Она ушла… пока ушла… Весеннее солнце миллиметр за миллиметром ползло по небу. Я не помнила себя от страха и надежды.
Наконец Мальчишка постучал в окно.
– Почта, – входя, сказал он.
Я могла вообразить себе его чьим-то сыном или протягивающим поздравительную открытку девушке.
– Прочтите.
– Я боюсь данайцев[9], – сказала я и удивилась, когда услышала:
– Я не приношу дары. На это моей зарплаты не хватит.
Эти дети, судя по всему, являются новым видом рекрутов, которых называют «общественными призывниками». В парламенте по этому вопросу были горячие дебаты, но закон все же приняли, ссылаясь на наиболее шаткий из аргументов: «потому что так надо». Его, скорее всего, загребли после университета. В наши дни рядовой вполне может цитировать Вергилия. А еще я превратилась в хищницу и распознала в Мальчишке не только потенциального собеседника, но и потенциальный источник информации о том, что происходит в мире за пределами моей темницы. Сейчас, впрочем, меня больше интересовало письмо. Я разрывалась между желанием тотчас же разорвать конверт и более благоговейным к нему отношением… желанием продлить ожидание.
Преподобный Хью Кейси из Пампхауз, Миддл-Сиддинг, уведомлял о том, что с ним связались представители тюремной службы обеспечения культурно-бытовых потребностей и передали мое желание встретиться со священником. Не Энджи. Не Марк. Не Амалия. Разочарование ударило меня в живот.
– Хорошая новость. Священник приедет в воскресенье.
– В это?
Я не хотела, чтобы кто-либо из них, даже Мальчишка, узнал, до какой степени я потеряла счет времени.
– Да. Через два дня. Для нас это будет событием. Возможно, даже соберемся и отметим его. – Щелкнув пальцами, Мальчишка принялся отплясывать посреди кухни регги, а затем пропел: – Красное вино…
Думаю, он из тех людей, которые плохо переносят несчастный вид окружающих и считают своей обязанностью попытаться их приободрить. Я рассмеялась только потому, что мне было его жаль. Со мной у него здесь все равно ничего не получится.
Для трех молодых людей это место – скучнейшая дыра. Конечно, их матери рады, что сыновья благополучно сидят в английской глубинке, имеют доступ к проточной воде, охраняют поля и неопасную психичку средних лет. Куда лучше, чем служить по-настоящему, стреляя резиновыми пулями в зачинщиков массовых беспорядков и охраняя марши протеста. Я не знала, но была уверена, что верящие в свою правоту люди и сумасшедшие продолжают, мучимые жаждой, ходить к Уайт-холлу и требовать от правительства дождя. В комнате отдыха, пока я сидела в тюрьме, по телевизору, высоко закрепленному на стене, постоянно показывали новости: солдаты, охраняющие водохранилища, озера в Камбрии, строительные площадки на месте возводимых опреснительных установок или выстрелы, производимые королевскими ВВС… Вот они зависли на своих вертолетах над головами протестующих. Лица людей, которых натаскивали на то, чтобы пресекать несанкционированную деятельность… Старуха с ведром… Чернокожий мальчик со шлангом… Несколько мужчин, обустроивших незаконную водокачку возле незаконно работающей фабрики… Там служба куда опаснее, чем здесь. В этом я твердо уверена. Здесь существует риск заглянуть в измученную душу другого человека, но такой риск не тревожит их матерей.
Желая сделать хоть что-то, лишь бы заглушить собственное разочарование, я протянула кружку и сказала:
– С удовольствием.
Болтовня ни о чем. Это поможет.
– Вам здесь, должно быть, смертельно скучно, – начала я.
– Работа, конечно, монотонная, – признал он, – но место скучным никак не назовешь. С научной точки зрения, очень интересное место.
– О какой науке идет речь?
– Нас сюда послали потому, что все мы имеем научную квалификацию в той или иной сфере. Это вполне в духе армии. Они думают, что, если у тебя есть степень по физике элементарных частиц, ты хорошо справишься с метеорологической аппаратурой, замеряющей дожди, хотя, если начистоту, за все время, что мы здесь, никаких дождей не было.
– Не было, значит? У вас степень по физике элементарных частиц?
– Нет, география, – ответил Мальчишка. – В этом году я возвращаю свой долг государству. Армия запросила данные на всех выпускников с естественнонаучной квалификацией. Набралось немало. Тогда выбрали непригодных к строевой службе. Осталось трое – слепой, глухой и тупой.
– А вы?
– Я слепой. Очень сильные контактные линзы. Адриан, которого вы не особо учтиво упорно продолжаете звать Анонимом, астматик. Заверяю вас, что сейчас, когда в воздухе постоянно висит пыль, это не редкость.
– Думаю, излишний вес парня отнюдь не помогает ему справиться с астмой, – заметила я. – А Третий? Это пыль виновата в том, что он тупой?
Мальчишка отвернулся.
– Едва ли, – сказал он. – Он всегда рвется быть первым. Доброволец. Он говорил нам, что, будучи военнообязанным, принимал участие в столкновениях с демонстрантами. Я ему сказал, что когда-то и сам принимал участие в маршах протеста.
– А против чего вы протестовали? Надеюсь, не меня вы тогда защищали?
– Боюсь, что нет. Я не религиозен. Меня интересовали другие вопросы, в основном связанные с правами человека. Я думаю, что бороться с засухой можно и без ограничения наших свобод. А еще Земля, то, как мы портили климат, вернее, испортили. Здесь уместнее прошедшее время. Я же все-таки географ, – сказал он и взглянул в объектив видеокамеры. – Я честно получил свою степень, налегая на пиво под футбол.
Мне хотелось иметь сына. Я отвернулась и вылила остатки из моей кружки в раковину.
Я сидела, прислонившись спиной к каменной стене дома. Ласковое весеннее солнце сводило тюремную бледность с моего лица. Сердце стучало в груди чуть быстрее, так как сегодня ко мне должен был пожаловать гость. Я ждала, надеясь и страшась одновременно. Я считала минуты. А затем сквозь легкую дымку я различила черный силуэт в начале дороги, ведущей к ферме. На долю секунды мне показалось, что я вижу отбившуюся от стада корову фризской породы, но потом я вспомнила, что коровы уже здесь не пасутся. По прошествии минуты корова обрела очертания пожилого человека, одетого в черный костюм, черную шляпу и развевающийся на ветру черный плащ. В руке он нес белый полиэтиленовый пакет. Должно быть, он оставался единственным человеком в Англии, кто до сих пор ходил в дождевике. Мужчина слегка прихрамывал. Он не спеша шел по дороге. Как большинство людей, достигнув вершины холма, он остановился и огляделся. Вот только задержался он на вершине дольше остальных. Мужчина присел на край возвышающегося над землей основания ветряной турбины. Он сидел так несколько минут, затем с трудом поднялся, отряхнул штанины брюк, поднял с земли полиэтиленовый пакет и продолжил свой путь к дому. Ну вот и священник, преподобный Хью Кейси.
