И не хотел знать.

В их брачную ночь Ависага пыталась рассказать об этом. Соломон понял, что она хочет поклясться в своей невинности, но он не позволил ей говорить. «Не имеет значения, что было между тобой и моим отцом, – ответил ей Соломон, – не нужно произносить слова лишь потому, что я хочу их услышать. Что было, то прошло».

В ее глазах, ярких, словно звезды в ночи, блестели слезы. «Соломон, муж мой, возлюбленный мой, я хочу, чтобы ты знал…»

Соломон обхватил ее лицо ладонями и быстро поцеловал в нежные губы, пахнущие корицей и розами. «Все это позади, любовь моя. Все в прошлом. Сегодня наша ночь, она принадлежит лишь нам. Даже если в прошлом тобой владел царь Давид, твое настоящее и будущее принадлежат царю Соломону. Довольствуйся этим».

Ависага долго смотрела ему в глаза и наконец сказала: «Я могу довольствоваться этим, но сможешь ли ты?»

«Да, – ответил он. – Да. Ты сердце мое и царица моя, Ависага, а больше ничто не имеет значения».

Так говорил он в их брачную ночь. Тогда он считал себя благородным, великодушным и щедрым. Многие мужчины, даже если бы сами отправили невесту в чужую постель, все равно требовали бы, чтобы она пришла к ним девственницей.

«Но я поклялся ей, что это не имеет значения. Думаю, она мне поверила. Надеюсь, поверила».

Ведь теперь Соломон знал, что заставил ее молчать не из великодушия.

Он просто испугался правды, которую мог услышать.

«Зачем она приезжала? Что пообещал ей отец?» Этот вопрос терзал Ровоама, портя удовольствие от того, что ему позволили выбирать жеребят. Стоило появиться его сестре – и отец, обо всем забыв, со всех ног бросился к ней. Братья, конечно, не обратили на это внимания. «Никто из братьев не видит, что она крадет принадлежащее мне. Наследник я, а не она! Тут ей не Савское царство!»

Его вдруг охватил страх, мороз прошел по коже. Да, Израиль – не Савское царство, но отца околдовала царица Билкис, а ту – Ваалит. Что если чужеземка уговорила отца возвысить Ваалит, сделать ее царицей Израиля?

Да. Это все объясняло. Равнодушие отца к нему, отказ сестры выйти за него, ее надменное нежелание ему подчиняться. «И сегодня на конюшне она говорила о том, чтобы стать царицей». Ровоам обладал тонким слухом, и некоторые ее слова рассекали воздух, словно удары кнута. «Да, скорее всего, она затеяла именно это. Ну подожди, я скажу своей матери, и тогда…»

И что тогда? Конечно, мать придет в ярость. Она заботилась лишь о его счастье, о его будущем. «Если отец решил посадить ее на трон, на этот раз она точно ее отравит». Эта мысль принесла облегчение, но потом Ровоам задумался. Его сестра никогда не страдала никакими болезнями, и если бы она внезапно умерла… «Заподозрили бы мать, а я не могу ее лишиться». Вот если бы у Ваалит были враги… «Но все ее считают такой разумной, такой безупречной…

Нет, не все».

Ровоам вдруг ясно понял, что нужно сделать, чтобы его единокровная сестра Ваалит больше никогда не омрачала его будущее, словно мать стояла у него за спиной и нашептывала советы.

В базарные дни Ахию легко было найти: он стоял у Овечьих ворот, поучая прохожих, словно неразумных детей. Ровоам наблюдал, как мимо пророка идут люди. Почти никто не обращал внимания на его слова. «Они уже сыты по горло словами этого старого дурака». Ровоам и сам не мог слушать бесконечные гневные речи Ахии, но теперь он увидел, как его можно использовать. Царевич улыбнулся и, расталкивая людей и скот, направился к старику.

– Приветствую тебя, о пророк, – начал он.

Ахия посмотрел на него и нахмурился:

– Слова Яхве кажутся тебе смешными?

Ровоам тут же придал своему лицу серьезное выражение:

– Нет, я улыбался лишь потому, что обрадовался, так легко найдя тебя, ведь мне нужно поговорить с тобой. Я… У меня неспокойно на сердце, и я прошу твоего мудрого совета.

Да, это должно было польстить пророку! Все любят раздавать советы, особенно царевичам! Хотя эта мысль больно уколола его, Ровоам сохранял безмятежное и открытое выражение лица.

Ахия внимательно посмотрел на него, словно стараясь заглянуть ему в душу, потом, видимо удовлетворившись, кивнул:

– Спрашивай, и Яхве тебе откроет свою мудрость.

Стараясь не показывать свою радость, царевич уставился на запыленные булыжники под ногами. Следовало проявлять лишь печаль и тревогу.

– Ну? – спросил Ахия.

Ровоам поднял голову:

– Я пришел к тебе, потому что у меня тяжело на сердце. Это касается поведения… одной женщины…

Ахия отстранился, словно сам Ровоам был нечистым.

– Все женщины – сосуды греха. Такими их создал Яхве.

Ровоам не заботился о том, какими Господь создал женщин, лишь о том, чтобы пророк его выслушал.

– Да, да, это так.

Соглашаясь, легче всего было удержать внимание Ахии. Теперь следовало перевести разговор на то, что интересовало Ровоама.

– Но, Ахия, господин мой, могут ли некоторые женщины быть более греховными, чем остальные?

– Не называй меня господином, я лишь уста Яхве.

Глаза Ахии горели, словно угли, на худом лице. И все же Ровоаму показалось, что пророку понравилось такое уважение.

– Некоторые женщины, – торопливо заговорил Ровоам, боясь, что пророк перестанет слушать, – вершат злые дела. Как следует поступать в таком случае?

Ахия выпрямился, одеревенев еще больше, чем обычно. «Ни дать ни взять засохший кедр», – подумал Ровоам, мысленно улыбаясь. Да, так он собирался описать пророка впоследствии, хвастаясь перед друзьями.

– Закон ясно указывает, что над недостойной женщиной следует свершить суд, – объявил Ахия.

– Даже если женщина из царской семьи? – спросил Ровоам, считая себя очень ловким.

Да, пророк с интересом посмотрел на него, услышав этот вопрос! Ровоам заставил себя сохранять скорбное и благочестивое выражение лица – показывать свою радость не следовало.

– Даже если женщина из царской семьи. Ты таких знаешь? Да, конечно, ведь царский дворец полон греховного смрада. Гордыни, похоти и…

– …идолопоклонства, – вставил Ровоам.

Он радовался тому, как легко все получается. Даже пророка ничего не стоит обвести вокруг пальца! «Вот это царь из меня получится! Все будут падать ниц по моей воле!»

Ахия сурово взглянул на него и произнес:

– Да, поклонение идолам – самый ненавистный грех для Яхве. А царь Соломон потворствует этому греху, которому предаются его чужеземные жены.

– Не только жены, – Ровоаму наконец-то представилась возможность упомянуть имя своей сестры, – не только жены, но и дочь его склоняется перед языческими идолами. А ведь она не чужеземка, а дочь Закона. Не подобает ей появляться в храмах чужеземных богов.

– Не подобает, – согласился пророк, и Ровоам степенно кивнул. – Можешь ли ты это доказать? – спросил Ахия.

«Придет время, и этот пророк будет говорить со мной должным образом, – пообещал себе раздраженный Ровоам. – В конце концов, я царевич!» Но теперь следовало заручиться поддержкой Ахии, поэтому он лишь сказал:

– Я собственными глазами видел, как она входит в языческие капища, господин мой. И другие видели.

– В какие из храмов?

«Какая разница?!» Ровоам потупил взгляд, словно ему было стыдно говорить.

– Святилища Астарты, Нинлиль… – Он второпях пытался вспомнить кого-нибудь еще. – И Хамоса, и…

– Ходила ли она в Рощу? – спросил Ахия тихо, почти шепотом.

Это означало бы, что она не просто поклоняется идолам, но и предается разврату. Даже меньших грехов вполне хватило бы, чтобы ее забили камнями.

Ровоам помолчал, словно собираясь с духом.

– Да, – ответил он тихо, в тон пророку, – да, она ходила в Рощу.

Скрывшись с глаз Ахии, Ровоам позволил себе улыбнуться. «Я сделал это! Сделал!»

Он поклялся наказать сестру за то, что она встала у него на пути. И вот пришло время расплаты. Пророк Ахия позаботится об этом. «Теперь мой отец увидит, что пригрел змею на груди. И ему придется обратиться ко мне. В конце концов, я наследник, а она – всего лишь девчонка». Продолжая улыбаться, Ровоам побежал к царскому дворцу. К своему дворцу. Да, когда-нибудь в золотом будущем ему предстояло, став царем, владеть этим дворцом.