– Расскажи мне свой сон. Царица приказывает.

– А царь должен повиноваться? – Затем, отбросив веселость, он отодвинулся, глядя в высокое небо. – Стояла такая же ночь, как эта. Темная и красивая. Луна и звезды светили так, что, казалось, вот-вот упадут и сожгут мир в своем огне. Мы с Ависагой пришли сюда. Ради сна и отдыха, чтобы сбежать от всего. Мой отец умер, я правил один и…

Он замолчал.

– И корона не давала тебе поднять голову. И не смолкали крики тех, кто хотел, чтобы ты решил то и приказал это.

– А потом они же спорили с моими решениями. Да, так все и было. И вот мы с женой поднялись на башню, и я положил голову ей на колени, и наконец мы оказались одни, в тишине.

Он говорил, а она видела перед собой ту ночь, словно исчезла завеса времени, обнажая прошлое. Соломон, который не находил себе места, такой измученный заботами, что едва мог уснуть. Ависага, которая смотрела не на великолепие пылающих звезд, а в тревожные глаза возлюбленного, лаская своими прохладными руками его изболевшуюся голову…

Билкис придвинулась к нему и обняла. «Я позабочусь о нем, Ависага. Я сделаю все возможное, клянусь». И при этой безмолвной клятве Соломон успокоился в ее объятиях, положив голову ей на плечо.

– И ты заснул, – продолжала она, гладя его по волосам, – и тебе приснился сон.

Он помолчал, затем пожал плечами, словно его слова мало что значили:

– Да. Во сне мне явился Господь и спросил, чем меня одарить – богатством, славой, долгой жизнью, победой над врагами? Он обещал дать мне все, о чем я попрошу. И из всего этого, из всех даров на земле под небесами я выбрал мудрость. – Он снова замолчал, словно слова давались ему с трудом. – Господь сказал, что доволен мной. – Соломон посмотрел на реку звезд, струившуюся в полуночном небе. – А я иногда думаю, Билкис, Господь ли хвалил меня или мое собственное тщеславие?

Он нащупал ее руку и сплел свои горячие пальцы с ее прохладными.

– Вот что приснилось Соломону. Как ты растолкуешь этот сон? Вправду ли я так мудр? Когда-то я считал себя мудрым. Но одно на земле недоступно царям – они не могут правильно судить о своих добродетелях и пороках.

«Тщательно подбирай слова, сестра». Билкис поняла, что этот голос принадлежит Ависаге. Сегодня ее дух сидел рядом, желая еще раз прикоснуться к своему возлюбленному.

– Ты попросил мудрости у своего Бога? А помнишь ли ты, с какими словами обратился к Нему?

– Так ясно, словно видел этот сон час назад: «Даруй мне сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло».

– И твой Бог?..

– Сказал, что даровал мне мудрое и разумное сердце.

– Твой Бог сказал тебе правду, Соломон, ведь именно таково твое сердце. Никогда я не встречала столь доброго человека.

Она даже без шепота Ависаги чувствовала, что это еще не все.

– Как закончился твой сон, любовь моя?

Он долго не отвечал. Она терпеливо ждала, считая звезды.

– Господь дал мне то, о чем я просил, – вымолвил наконец Соломон. – А потом Он сказал, что дарует мне еще и то, о чем я не просил, – все, чего может пожелать великий царь: богатство, славу и долгую жизнь. Но когда Он говорил, то сверкал, словно гладкое серебряное зеркало, стоящее передо мной. И мне показалось, что я смотрю…

– …на твоего Бога?

– …на себя самого. – Соломон закрыл глаза и устало склонил голову на грудь Билкис. – Я был там один.

«И поэтому ты подумал, что твой сон – ложь и твой Бог оставил тебя. Любовь моя, сколько раз я думала то же самое о своей богине, но всегда ошибалась». Она прижалась губами к его лбу и погладила по волосам, которых уже успела коснуться ночная прохлада.

– Ты воистину благословен, Соломон. Немногие получают столь явное доказательство милости своего Бога.

– О чем ты?

– Наконец-то загадка, разгадать которую Соломон Премудрый не может. – Она позволила себе говорить весело. – Что ж, настала моя очередь открыть тебе истину, о великий и мудрый царь.

– И в чем же истина?

– В том, что ты можешь сам воплотить все свои желания. Какой знак может яснее говорить об этом?

– Какой угодно, – мрачно ответил Соломон.

– Если бы я не знала, что в моих объятиях лежит Соломон Премудрый, я подумала бы, что это какой-то глупец.

Улыбаясь, она отстранила его и обхватила его лицо своими надушенными пальцами. От них исходил аромат корицы и розы.

– Скажи мне снова, о чем ты попросил своего Бога, любовь моя.

– О разумном сердце и способности правильно судить.

– Хорошая просьба для молодого царя. Конечно, такие слова очень понравились твоему Богу.

– Чего же еще я мог просить? Разве я не владел и так золотом и драгоценными камнями без счета?

– Ты мог бы попросить громкой славы или смерти врагов. Ты мог бы молить о том, чтобы твое имя стало великим.

– Зачем? Если нет мудрости, чтобы хорошо править и справедливо судить, царь – лишь глупец. Глупец, даже обладая богатствами и славой, лишится их.

Щеки его горели под ее пальцами, словно она своими прикосновениями разжигала огонь.

– Ты мог попросить счастья, Соломон. – Она скользнула пальцами к уголкам его рта, провела по изгибу губ. – Ты мог попросить любви.

Он со вздохом взял ее за руки.

– Мужчина должен сам завоевать себе славу и выковать счастье. Что же касается любви – боюсь, даже Господь не может ее даровать.

Она снова привлекла его к себе, и некоторое время они лежали молча. Звезды в вышине горели белым огнем. За стенами дворца слышались звуки ночи, словно песня призраков или шепот.

– И, зная все, что ты рассказал мне, ты продолжаешь сомневаться в милости своего Бога? – спросила она наконец.

– В какой милости? Несмотря на Его обещание, мне, как и любому человеку, пришлось бороться, чтобы различать добро и зло и чтобы судить справедливо.

– В этом и заключается смысл твоего сна, Соломон. Когда ты смотрел на свое отражение, это твой Бог послал тебе знак, что ты уже и так наделен тем, о чем просил. Что тебе не нужно искать мудрости, ведь ты и без того одарен ею вдоволь.

– Таково твое толкование этого сна? – Соломон смотрел в бескрайнее ночное небо. – Ты очень добра, царица моего сердца.

– Это не доброта, любимый, это правда.

Она прикоснулась кончиком пальца к его лбу, к точке между бровями, где скрывался третий глаз, око, способное заглядывать за пределы этого мира в прошлое и будущее.

– Ты видишь ясно. Может быть, слишком ясно, Соломон, любовь моя, единственный мой! Ты и впрямь думаешь, что о мудрости просят глупцы и негодяи? Если так, то ты еще больший глупец, чем они!

Он наконец-то улыбнулся, на миг возвращаясь от своих призраков к ней.

– Величайшие цари – всегда величайшие глупцы, Билкис. И нет худшей глупости, чем говорить, когда следует молчать.

И, зная, чего он желает, она раскрылась перед ним, защищая собой от страхов, которые преследовали его во сне и омрачали его дни наяву. Она молча боролась с этим демоном, даруя Соломону единственный щит, способный укрыть от сомнений. «Возьми мою любовь. Возьми дары любви. И верь в себя так же, как верит в тебя твой Бог. И, когда я покину тебя, вспоминай меня, возвращаясь сюда. Пусть мой призрак гуляет по этому саду вместе с Ависагой. Мы обе будем ждать среди вечных звезд, когда ты наконец придешь к нам».

Вина за случившееся частично лежит на мне. Я недооценила Ровоама. Считая его тупоумным и жестоким, я не понимала, насколько ярко пылает в нем ревность, как отчаянно он желает заполучить то, что принадлежит мне, – отцовскую любовь.

Не знала я и о том, что он завидует моей близости к царице Савской. Я никогда не думала одновременно о царице и брате. Царица занимала все мои мысли и душу, а о Ровоаме я вспоминала лишь при необходимости.

Я всегда знала, что Ровоаму не хватает ума, но даже я не считала его глупым настолько, чтобы осмелиться украсть моего коня. Брат считал, что все решает сила, но как ему пришло в голову, будто он сможет ездить на Ури, наделенном не меньшей гордостью, чем он, и намного бóльшим благородством?