«Последний достойный бой. По-настоящему равный мне противник». Многие ли мужчины могли этим похвастаться? Имело ли значение, что соперник, равный ему в мастерстве, оказался женщиной? «Если бы это могло длиться вечно…»

Но его бойцовский опыт подсказывал, что поединок скоро закончится.

Пот блестел на лбу и на руках его девы-воительницы. Она дышала быстро и тяжело. Веная понимал, что она так же измучена, как и он сам. Но сдаваться она не собиралась. Никаулис сражалась бы, пока от напряжения не начали бы дрожать не только мышцы, но даже сами кости, и пока ее тело не предало бы ее, отказавшись подчиняться.

«И я тоже не сдамся». Веная знал, что не сможет уступить, пока все еще способен дышать. Однако поединок следовало заканчивать как можно скорее, пока от усталости кто-то из них не потерял осторожность и не ранил другого…

Никаулис развернулась и высоко вскинула меч. Он тоже поднял меч, чтобы защититься, а потом опустил его одновременно с Никаулис. Клинки с лязгом скрестились. Веная смотрел в ее глаза. Они сверкали, распаленные битвой. Она улыбнулась, и белые зубы блеснули, словно звериные.

– Никаулис, – Веная старался говорить тихо и спокойно, не хватая воздух ртом, – Никаулис, мы должны это прекратить. Опусти свой меч.

– Нет. Я не сдамся.

– Я не прошу тебя сдаться. Никаулис, никто из нас не победит в этом поединке. Опусти меч, а я опущу свой.

Несколько долгих мгновений Веная боялся, что она не услышала его или не поняла. Потом жестокий блеск в ее глазах погас.

– Я опущу свой меч после тебя, – сказала она.

Ее мускулы дрожали от долгого напряжения, меч трясся в ее руках, с легким звоном упираясь в закаленный клинок Венаи. Военачальник уже не смог бы сказать, дрожь ли это ее измученного тела или его собственного.

– Вместе, – сказал он, – мы вместе опустим мечи. – Она колебалась, и он добавил: – По твоей команде, воительница.

Она кивнула и произнесла:

– Сейчас.

Веная разжал пальцы, и меч упал на горячий песок. Ее меч упал рядом, железо звякнуло о железо. Они стояли над клинками и смотрели друг на друга.

– Ты не победил, царский военачальник.

– Ты тоже.

Амазонка ничего не ответила. Они молча ушли с арены, молча вытерли клинки кусками полотна.

– Хорошего тебе дня, Веная, – промолвила Никаулис и ушла.

Веная смотрел ей вслед, пока она не исчезла в переулке, ведущем к воротам Малого дворца. Он оглянулся на площадку, где они сражались. От их шагов светлый песок покрылся ямками и рытвинами и был весь истоптан. «Нужно его разровнять».

Военачальник спрятал меч в ножны и отправился искать ничем не занятого солдата. Этому беззаботному бедняге предстояло узнать: если шатаешься без дела, тебе его найдут. Хорошие солдаты всегда выглядят занятыми.

– О царица! – Хуррами проскользнула в комнату, где Билкис диктовала послания в Саву. Позолоченная кожаная завеса опустилась за служанкой. – О царица, к тебе пришли поговорить царские женщины. Примешь ли ты их, Солнце наших дней?

Билкис и девушка-писец уставились на Хуррами.

– Царские женщины пришли сюда?

Это означало лишь неприятности.

– А кто из них пришел?

– Царица Меласадна. Она принесла с собой всего одну собачку, завернула ее в шаль, как ребенка. И госпожа Гилада. И царица Улбану. И госпожа Двора. И госпожа Лиоренда.

«Целое посольство из гарема».

Билкис подняла руку, отпуская девушку-писца:

– Я выйду к ним. Проводи их в сад и распорядись, чтобы принесли крепкого вина.

– Как прикажет царица. – Хуррами быстро оглядела госпожу. – Прежде чем царица выйдет к этим женщинам, не хочет ли она одеться более…

– …по-царски? Ты уже начинаешь говорить, словно Ирция. Нет, если уж они пришли, у них явно что-то срочное. Я выйду к ним так.

Проходя через покои Малого дворца в старый сад, она пыталась угадать, что могло привести полдюжины царских женщин на поклон к их главной сопернице. Несомненно, что-то очень серьезное, если забеспокоилась даже безмятежная госпожа Лиоренда. Но египтянка и хушитка не пришли. Дочь фараона, конечно, не обращала внимания ни на какие неприятности, что же касается Македы… «Даже слабоумный не посмел бы задеть змеиную невесту».

Не пришла и Наама, и колхидская молодая жена Соломона. «Что ж, они разделились на два лагеря, это ясно. А я должна помирить эти воюющие группы и царя».

Когда царица вышла в сад, уже подали вино, как она и приказывала. Она улыбнулась незваным гостьям.

– Ваш визит – большая честь для меня. Прошу вас, угощайтесь и расскажите мне, чем я могу вам услужить.

«И давайте сделаем вид, что все мы тут – сестры и равны между собой». Когда рабыня наполнила кубок царицы вином, та поднесла его к губам, делая вид, что пьет. Другие, осмелев, тоже начали пить. Это могло помочь им говорить свободнее. Они очень спешили к ней, и привела их какая-то беда. Расплетенные косы госпожи Гилады свисали прядями. Госпожа Улбану пришла босиком. На щеках Меласадны виднелись потеки сурьмы – она только что плакала. Шаль, в которую она кутала щенка, была порвана. Собачка выглядывала из складок, белая, как жемчужина, а ее носик и глазки блестели, словно агаты.

– Пейте, – снова сказала Билкис, делая вид, что пьет сама.

Затем она отставила кубок и улыбнулась. Наклонившись, она погладила щенка по голове, а тот облизал ей пальцы. Она взяла каждую женщину за руку и поцеловала в щеку.

– А сейчас, сестры, поделитесь со мной своими тревогами и расскажите, как я могу помочь вам.

Все посмотрели на Меласадну. Она, сдерживая всхлипы, заговорила:

– Все началось с того, что Пирип, щенок, побежал за царевичем Халевом. Это сын госпожи Дворы, хороший мальчик, добрый к собакам…

Билкис мягко задавала вопросы, придавая смелости рассказчице, хотя уже успела понять, что произошло: помогли долгие годы правления и множество дел, разобранных на царских судах. Царевич Халев и щенок стали играть. Они попались на глаза Ровоаму, а тот поймал щенка и решил отдать его царице Даксури.

– Она поклоняется божеству, которое требует, чтобы ему каждое новолуние приносили в жертву собак!

Конечно, царевич Халев бросился к матери, которая, в свою очередь, поспешила к Меласадне, а та смело отправилась к госпоже Даксури, чтобы вырвать Пирипа из ее рук. В результате вспыхнувшей ссоры Меласадна и ее подруги выступили против матери наследника и ее союзниц. Вскоре дело зашло так далеко, что в Женском дворце разгорелась самая настоящая война, которую никто не мог остановить, и казалось, что дальше будет только хуже.

– Никто не может навести порядок. Если бы только царица Мелхола была жива!

«Судя по тому, что я успела узнать, царица Мелхола скорее приказала бы зашить вас всех в мешки и сбросить с городской стены, чем позволила бы тревожить Соломона!» Она мрачно улыбнулась этой мысли, но сказала лишь одно:

– Это очень печально, сестры мои. Чего бы вы хотели от меня?

Все женщины заулыбались, радуясь, что она приняла на себя руководство. Царица Меласадна прижала к груди щенка и попросила:

– Поговори с царем. Он ценит мир превыше всего. Он положит всему этому конец.

«И каким же образом, сестра?» Впрочем, этого она вслух не произнесла, лишь улыбнулась и заверила, что сделает все возможное. Услышав это ничего не значащее обещание, царица Меласадна и госпожа Гилада заулыбались. Билкис вздохнула. Вмешательство чужака часто приносило больше раздора, чем покоя. Но она дала слово. Она действительно собиралась поговорить с царем и надеялась не слишком его опечалить.

Билкис рассказала об этом деле так мягко, как только смогла, но не имела возможности подсластить суть своих слов. И, как она и боялась, царь счел виновным не Ровоама, и не колхидскую царевну, и не кого-либо из женщин, которым не хватало ума жить спокойно и не подливать масла в тлеющий огонь, вызывая пожар. Нет, царь обвинил во всем себя:

– У меня ничего не получилось, Билкис. Я не знаю, что сделал не так. Я справедлив ко всем женщинам, никого не выделяю перед другими и одинаково отношусь ко всем своим сыновьям. Почему же тогда в моем доме не больше мира, чем было в отцовском?