Но спать после этого я не осмеливалась. Я не хотела лежать с открытыми глазами, глядя в темноту, поэтому встала и вышла на балкон, ступая тихо, чтобы не разбудить Нимру и Кешет, – они спали на соседней кровати, мирно, словно котята. Когда мне бывало не по себе, я предпочитала одиночество.

А в последнее время мне часто бывало не по себе. Мои разум и тело не находили покоя. Даже сама я не понимала, что меня тревожит. Я лишь знала, что слишком часто мне снятся беспокойные сны. Тот сон про жернов по-настоящему испугал меня, хотя я не находила этому объяснения.

«Это всего лишь сон, – прошептала я, – он не может навредить мне». Я смотрела на восточные холмы, возвышавшиеся за городом. Там сумрак рассеивался и начинал теплиться рассвет. Солнечный свет прогонял сны, хорошие и плохие. Солнечный свет мог освободить меня от тяжести холодных оков на запястьях.

Обещание рассвета согревало воздух, помогая мне справиться с моими страхами. Измученная, я снова прокралась к своей кровати и покорилась сну.

Я бодрствовала с полуночи до рассвета, поэтому проспала до позднего утра. Меня, любимого царского ребенка, никто не осмеливался будить.

К тому времени, когда я встала, позавтракала, оделась и услышала от служанок, что отец отправился в южный порт приветствовать гостью из сказочного Савского царства, я уже не могла умолять его взять меня с собой. Я даже не успела бы догнать его на главной дороге. Мое положение царской дочери позволяло мне повелевать лишь в мелочах. В важных делах я была столь же беспомощна, как любая другая девушка. Ни один служивший нам мужчина не рискнул бы мне подчиниться, если бы я достаточно обезумела, чтобы приказать готовить колесницу и запрягать лошадей.

Как и всем женщинам в отцовском дворце, мне оставалось только ждать.

Ждать, следить за всем происходящим и поражаться мысли, что женщина может быть настоящей царицей, способной ездить куда угодно, свободно, как мужчина.

Царский путь начинался под Дамаском и тянулся на юг вдоль Аморейских гор до портового города Ецион-Гевера, где тракт уступал место бездорожью водных просторов. В Идумее, неподалеку от красных стен города Селы, Царский путь и Путь Благовоний пересекались. И там, на самом древнем перекрестке, соединявшем дороги севера и юга, царь Соломон впервые увидел царицу Савскую. И не имело значения, какие сказочные небылицы рассказывали потом об этой встрече двух правителей, какие песни о колдовстве и похоти слагали арфисты. Истинные свидетели того события никогда о нем не говорили. Ведь встреча, состоявшаяся на глазах у стольких людей, не могла таить никаких секретов. Кроме тех, что хранил взгляд царицы.

Или сердце царя.

Соломон выехал из Иерусалима по-царски пышно. Его сопровождало духовенство и стража, старший конюший и казначей. Он приказал снарядить двенадцать возов, груженных изысканными яствами и нарядами. Гранатовое вино, накидки с золотой бахромой, птица, маринованная в медовом соусе, пояса, расшитые жемчугом, – припасы для долгого пути и подарки, чтобы приветствовать царственную гостью.

Он думал, что въедет в ворота Ецион-Гевера и застанет Савскую царицу в доме градоначальника, отдыхающей после долгой дороги из Южной страны. Но на вершине последнего холма перед Селой его колесничий придержал коней – внизу ярким пятном раскинулся лагерь царицы Утра. Этого Соломон не ожидал.

Ему и раньше случалось видеть шатры и жить в них, когда он посещал племена кочевников на границах империи. Но те шатры были прочными, искусно изготовленными из темных тканей и шкур. В тех поселениях тяжело работали и находили отдых. А стоянка царицы Савской под яркими лучами солнца ослепляла; шатры щеголяли всеми цветами радуги, словно посудины, в которых маляр смешивает краски.

Яркие конусы выстроились вокруг центральных шатров, защищая их, а те сияли, словно лунный свет. Их ткань белизной могла поспорить с голубиным крылом. Над самым большим шатром возвышался шест. С него тяжелыми складками свисали знамена из леопардовых шкур.

– Цветасто, – сказал Аминтор, и Соломону оставалось лишь согласиться.

– Действо, устроенное царицей для царя, – заметил он.

В ответ на его слова Аминтор засмеялся, а Веная чуть заметно улыбнулся. Остальные пристально смотрели на лагерь царицы, серьезные, словно судьи.

– Что ж, вот царица Савская, – сказал Соломон. – Предстанет ли царь Израиля перед ней сразу или подождет…

– …дальнейшего развития событий? – подсказал Аминтор.

– …приглашения, – закончил Соломон. – Или пробраться в лагерь царицы тайком? Может быть, захватить ее врасплох во время купания?

Раздалось покашливание Елихорефа.

– О царь, не думаю, что это мудрое решение. Лучше отправить вперед посланцев, чтобы они объявили о прибытии царя, а затем подождать, что заявит в ответ царица.

– Именно так. – Дафан, снабжавший писца всеми необходимыми для работы материалами, как всегда, соглашался с ним. – Решения следует принимать взвешенно и осмотрительно.

«Взвешенно и осмотрительно! Если ждать решений от Елихорефа и Дафана, то скорее небо упадет на землю, чем что-то удастся сделать».

Соломон поднял руку, останавливая их:

– Не вижу причин, по которым нам не следует приближаться к лагерю царицы. Она проделала очень долгий путь, чтобы встретиться со мной.

– Но царь мой и господин… – начал было Елихореф, и Соломон вдруг почувствовал, что с него довольно.

«Довольно торжественности и чванства. Довольно мужчин, церемонно превозносящих любую мою глупость. Довольно женщин, встречающих улыбкой мои самые грубые ласки…» С этой мыслью Соломон выхватил поводья у своего остолбеневшего колесничего.

– Твой царь приказывает своим придворным продолжить путь к лагерю царицы Савской. А Соломон едет вперед один.

Он бросил взгляд на колесничего и приказал:

– Сойди на землю.

Тот заколебался было, и тогда Соломон добавил – тоном, резанувшим слух, словно удар хлыста:

– Немедленно.

Колесничий спрыгнул, и Соломон подстегнул норовистых коней. Два жеребца ринулись вперед, обрадовавшись движению.

Когда удалось их смирить до ровного галопа, Соломон решился оглянуться и увидел, что даже этому неслыханному приказу все подчинились. Все, кроме двоих. Аминтор и Веная, отделившись от каравана, следовали за царем, каждый на свой лад. Аминтор мчался на своей кобыле, раздобытой у кочевников пустыни, словно соревнуясь с ветром. А Веная просто пустил своего коня спокойной рысью, неуклонно преодолевая расстояние и зная, что рано или поздно Соломон остановится.

«Я бы различил их, даже будь они в лиге от меня». Соломон снова обернулся к своей упряжке, заставляя ретивых жеребцов замедлить бег, чтобы Веная и Аминтор смогли его догнать.

– Нет, я не сошел с ума, – сказал Соломон, прежде чем Веная успел раскрыть рот.

– Царь может сходить с ума, если это ему по душе, – ответил военачальник, и Аминтор засмеялся.

– Иногда немного сойти с ума – величайшая мудрость, – Аминтор потрепал свою кобылу по лоснящейся от пота шее, – но еще большая мудрость – держать при себе друзей…

– Только не добавляй «о царь», – предостерег Соломон, – я устал от этих слов.

– Ясно.

Аминтор и Веная обменялись взглядами, которые Соломон очень хорошо понял. Их глаза говорили: «Царь дурачится. Наша задача – веселить его и удерживать от беды».

– Не бойтесь, – вздохнул Соломон, – обещаю, что не совершу ничего безрассудного. По крайней мере, ничего более безрассудного, чем уже совершил.

– Не понимаю, чего ты хочешь добиться. – Веная взглядом обшаривал склоны холмов, следя, словно сокол, не шевельнется ли где-то тень.

Аминтор широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами:

– Соломон Премудрый под видом скромного колесничего хочет застать царицу Утра врасплох и завоевать ее сердце…

– Тебе бы сочинять песни, критянин. Господин мой, не следует медлить, нужно позаботиться о лошадях. – Веная кивком указал на дорогу, ведущую вниз, в узкую долину, где раскинулся ожидавший их лагерь.