Тогда пришлось нелегко, ведь никто не понял, почему Давид Великий убегает из собственной столицы от возомнившего невесть что мальчишки. Священники рьяно спорили, не желая рисковать Ковчегом Завета. Чтобы вынести его за стены Иерусалима и убедить остальных священников отправиться в изгнание вместе с царем Давидом, потребовалось все искусство Садока. «Тогда я владел даром слова!»

«Давид – царь, поставленный Яхве. Ковчег – вместилище Яхве на земле, – сказал он тогда, – и я следую за Яхве, Ковчегом и Давидом. Если вы не пойдете, тогда я сам возьму Ковчег, даже если придется впрячься в него, и потащу его, как бык».

«Я вел их, и они шли за мной. И я оказался прав, ведь Господь даровал победу царю Давиду». И главный военачальник Давида, Иоав, убил царевича Авессалома. «Правильный поступок – этот мальчишка не уважал Храм».

Садок нахмурился, поправляя себя: тогда, конечно, не было Великого Храма и каждый мог свободно произносить имя Господа. Но царевич Авессалом все равно был пустым и никчемным юнцом, презиравшим священников и собственных братьев. И слишком он заносился – как и царевич Адония.

Еще один царский сын, метивший на престол. У Адонии хотя бы хватало ума одаривать сладкими обещаниями тех, кто мог послужить его делу. И многие пошли за ним, в том числе первосвященник Авиафар.

«Но я хорошо знал истинную цену Адонии». Как и его брат Авессалом, царевич Адония в глубине души не питал уважения к Господу и Его служителям. Стань он царем, он бы никогда не заботился о священниках, в отличие от Давида. «Царь Давид во время всего своего правления окружал нас почетом и славой. Царь Давид знал, чем он обязан священникам Господа».

Поэтому Садок отвернулся от протянутой руки Адонии, сохранив верность царю Давиду. И снова предчувствия не обманули Садока. Попытка Адонии овладеть короной провалилась. Царевич и поклявшиеся ему в верности оказались низвергнуты во прах. Не стало первосвященника Авиафара. С того дня Садок правил как единый первосвященник Господа Яхве в землях Израиля и Иудеи.

«Тогда я был мудр. Бедный Авиафар! Слишком поспешно он судил, слишком легко отвергал людей». Авиафар всегда презирал Давида из-за его женщин – он считал, что они отдаляют царя от Яхве и на них растрачиваются богатства, предназначенные для строительства Господнего Храма. Зря Садок растолковывал ему пророчества Нафана о том, что царь Давид лишь готовит место для Храма, что следом придет царь, который возведет Дом Господа на земле. Авиафара это не смягчало.

– Пророк Нафан бежит в упряжке царицы Мелхолы, а она ищет славы лишь для Соломона. – Авиафар плюнул тогда на землю, показывая, что ни в грош не ставит пророчества Нафана. – Следующим на троне окажется сын этой потаскухи Вирсавии – вот более истинное пророчество, чем любые слова Нафана.

– Царевич Соломон – хороший, умный мальчик, – старался успокоить Авиафара Садок. Конечно же, зря.

– Царевич Соломон – дитя греха, сын клятвопреступника и легкомысленной шлюхи, – непримиримо возразил Авиафар, – он недостоин царства.

– Яхве решает, кто достоин царства, – ответил тогда Садок, – а Яхве судит не так, как земные мужи.

Авиафар долго смотрел на Садока. Тот неловко переминался под этим внимательным взглядом.

– Да, – промолвил наконец Авиафар, – но, возможно, Он судит, как земные жены.

– Не понимаю, – ответил Садок.

– Конечно. Я и не думал, что ты поймешь.

Так закончился последний его настоящий разговор с Авиафаром. После опрометчиво устроенного пира по случаю коронации Адонии – празднество закончилось, стоило царю Давиду об этом узнать, и сразу же короновали Соломона – Авиафара отправили в изгнание.

«Не следовало ему идти против сына царицы Мелхолы. Нет, царь Соломон ведь был сыном госпожи Вирсавии. Странно, почему это постоянно вылетает из головы! Я старею, память играет со мной». Как бы там ни было, все знали, что царевич Соломон так же дорог царице Мелхоле, как если бы она сама его родила. «Да и вправду, он похож на нее намного больше, чем на госпожу Вирсавию». Значит, Авиафар поступил вдвойне безумно, бросив вызов не только царю, но и царице.

«Поэтому я мирно сижу сейчас здесь, окруженный почетом, а первосвященник Авиафар умер вдали от царского двора. Бедный Авиафар!»

«Да, но, если я не проявлю мудрость, скоро придется сказать “бедный Садок”». Нега самодовольства развеялась, когда Садок вернулся к своей дилемме. Ахия – пророчествовал он или нет – начал создавать сложности. «Кто знает, что придет в голову такому человеку?»

Садок решил, что предупредит царя Соломона. Осторожно и тактично – первосвященник не хотел нарушать ровного хода царской жизни.

А также своей.

Утро для царя началось плохо. Соломона попросили рассудить спор между двумя женами. Речь шла о рабыне. Каждая из цариц утверждала, что девушка должна служить ей. И царь оказался в затруднительном положении, придумывая решение, способное удовлетворить хоть одну женщину, не говоря уже про обеих. А дальше день становился все хуже и хуже. Управляющий попросил принять его и начал жаловаться на дворцовых поставщиков провизии. Об этом пронюхал главный надзиратель над царскими приставниками и пришел следом – умолять царя о снисхождении к этим же поставщикам.

Однако во всем этом потоке жалоб хуже всего оказался визит Иеровоама, надзирателя за сбором ненавистных всем податей и рекрутским набором. Царю удалось проявить милость к управляющему и успокоить расстроенные чувства главного надзирателя, и теперь он надеялся на передышку, но нет – тут же ему доложили, что Иеровоам нижайше просит царя явить ему милость и уделить несколько мгновений. Соломону ничего не оставалось, кроме как согласиться, хотя после разговоров с Иеровоамом он всегда чувствовал горечь.

– О царь, люди из колена Данова отказались выдать тысячу мужчин, которых я потребовал у них для строительства дорог. Прошу у царя разрешения сурово покарать их.

– Правда? – удивленно поднял брови Соломон. – Я не слышал об этом мятеже.

– В конце концов они выдали людей, но перед этим ставили под сомнение царский приказ.

– Не важно, ставили они под сомнение приказ или нет. Если сейчас тысяча человек строит дороги, то колено Даново подчинилось, разве не так?

– Да, но они спорили и отказывались, пока я сам не выступил против них. Они должны понести кару за своеволие.

Иеровоам выпрямился, словно копье проглотил, возмущенный одной только мыслью, что люди смеют оспаривать его распоряжения. Не будь он так хорош в своем деле, за которое почти каждый день подвергался поруганию, Соломон давно назначил бы на его место другого.

«Ведь он не только усерден, но и честолюбив». В самом по себе честолюбии нет ничего дурного, но, как и огонь, это хороший слуга и плохой господин.

Соломон подавил вздох и взялся за сложную задачу вразумления Иеровоама. Предстояло спасти своевольное колено Даново от скоропалительной кары, не задев при этом болезненную гордость сборщика податей. Тот возразил, что снисхождение может показаться слабостью, и Соломон ответил лишь одно:

– Я не слаб, ты тоже, и, если колено Даново открыто восстанет, придется ему об этом узнать. Но карать людей лишь за высказывания? Нет.

И вот теперь, едва ему выпало немного времени, чтобы изучить новые карты Шелкового пути, с огромным трудом добытые его шпионами, уединение царя снова нарушили:

– О царь, первосвященник просит принять его.

«Господи, что на этот раз?» Соломону иногда казалось, что старик постоянно чего-то хочет. Справедливости ради, Садок чаще всего просил для других, а не для себя. Однако выглядело все так, словно первосвященник считает царскую казну бездонной, а средства – неисчерпаемыми.

– Хорошо, пусть войдет, – с тихим вздохом кивнул Соломон.

Отложив карты, которые собирался изучить, царь заставил себя улыбнуться первосвященнику:

– Добро пожаловать, Садок. Скажи мне, чем царь может послужить первосвященнику сегодня?