Она холодно улыбнулась, без тени юмора, и скрестила на груди руки. Она стремилась держаться независимо, избегая возможных близких контактов — на всякий случай.

— Ты снова обращаешься ко мне накоротке? С чего вдруг? Я давно привыкла видеть трупы, Карло.

— Но не своих друзей.

Улыбка неуверенно затрепетала на ее губах, словно лист дерева на ветру, но в глубине души она не колебалась ни секунды.

— Поставьте видео, директор Бои.

— Значит, предпочитаешь этот путь? А ведь все могло бы быть иначе.

— Я не кукла, чтобы ты вертел мною, как хотел. Ты бросил меня, поскольку я могла испортить твою карьеру. Ты сделал выбор и вернулся в тихую гавань постылой семейной жизни. А теперь я выбираю тихую гавань своего одиночества.

— Почему теперь, Паола? Почему именно теперь, после стольких месяцев?

— Потому что раньше у меня не было сил. А сейчас есть.

Он провел рукой по волосам, начиная понимать.

— У вас с ним ничего не получится, Паола. Хотя он, возможно, и хотел бы.

— Наверное, ты прав. Но это мое решение. А свое ты принял уже давно. По мне уж лучше ответить на недвусмысленные авансы Данте.

Сравнение заставило Бои скривиться. Увидев его гримасу, Паола злорадно возликовала. Она буквально слышала, как возмущенно протестует уязвленное самолюбие директора. Пожалуй, Паола обошлась с ним слишком сурово, но шеф в полной мере заслужил свою порцию унижения, ибо на протяжении долгого времени обращался с нею как с грязью.

— Как пожелаете, dottora Диканти. Я возвращаюсь к роли ироничного начальника, а вы — прекрасной новеллистки.

— Поверь, Карло, так будет лучше.

Бои улыбнулся, разочарованно и грустно:

— Что ж, ладно. Давайте смотреть запись.

Словно движимый шестым чувством (а Паола к тому моменту убедилась, что он им обладает), вошел отец Фаулер. Он держал поднос, уставленный стаканчиками с напитком, который мог сойти за кофе лишь в том случае, если человек, его отведавший, в жизни не пробовал настоящего.

— Угощайтесь. Отрава из машины с кофеином. К вам уже можно присоединиться?

— Конечно, святой отец, — отозвался Бои.

Фаулер украдкой и пытливо поглядел на обоих. Бои казался опечаленным, однако в его голосе проскальзывали нотки… облегчения? Паола, напротив, словно воспряла духом и больше не выглядела потерянной.

Директор натянул резиновые перчатки и вынул диск из пакета. Лаборанты принесли в кабинет из комнаты отдыха столик на колесиках. На столик водрузили двадцатисемидюймовый телевизор и DVD-плейер, из самых дешевых. Бои счел целесообразным устроить просмотр там же, в тесном кабинете дактилоскопии: в конференц-зале были стеклянные стены, и это значило, что запись может увидеть любой, кто пойдет мимо по коридору. К тому времени слухи о загадочном деле, которое вели Бои и Диканти, распространились по всему управлению, но самые смелые домыслы даже отдаленно не напоминали правду.

Пошла запись. Название и титры в начале картины отсутствовали, сразу разворачивалось действие. Съемка была дилетантской, камера нервно дергалась, и освещение оставляло желать много лучшего. Бои установил яркость телевизора почти на максимум.

«Добрый вечер, граждане мира».

Паола вздрогнула, услышав голос Кароского, голос, издевавшийся над ней по телефону после смерти Понтьеро. На экране пока ничего не происходило.

«Мой фильм расскажет о том, как я намерен стереть с лица земли самых благочестивых служителей церкви, выполняя работу тьмы. Меня зовут Виктор Кароский. Я священник латинского обряда, ставший отступником. Много лет я безнаказанно насиловал мальчиков, пользуясь глупостью и попустительством моих бывших начальников. За упомянутые заслуги я был отмечен самим Люцифером для осуществления миссии теперь, в тот момент, когда наш враг Плотник избирает своего наместника на этом комке глины».

Абсолютная чернота на экране сменилась полумраком. В кадре появился окровавленный человек с низко опущенной головой, привязанный к вертикальным опорам, похожим на колонны в крипте церкви Санта-Мария ин Траспонтина. Диканти с трудом узнала в несчастном кардинала Портини, первую жертву, чье тело она даже не видела, поскольку Vigilanza заботливо его кремировала. Портини слабо стонал. Кароский держался за кадром, видно было только острие ножа, вонзившееся в левое плечо кардинала.

«Перед вами кардинал Портини, который уже устал кричать. Портини сделал людям много добра, и мой Господин ненавидит его смердящую плоть. Сейчас вы станете свидетелями того, как я прерву его бренную жизнь».

Лезвие ножа скользнуло к горлу, замерло, примериваясь, и перерезало его точным молниеносным ударом. Изображение померкло, потом экран засветился вновь, показав следующую жертву, привязанную к известным колоннам. Это был Робайра, испуганный до смерти.

«Позвольте представить кардинала Робайру, который трепещет от ужаса. Его душа исполнена света. Настала пора вернуть светоч Создателю».

На этот раз Паола не выдержала и отвела взор. Камера равнодушно снимала, как нож вырезал глазные яблоки из глазниц Робайры. Одинокая капля крови брызнула на объектив. Страшнее зрелища инспектор еще не видела. Молодой женщине стало дурно, ее желудок взбунтовался. Картинка опять сменилась, и на экране возникло то, чего Паола боялась больше всего.

«А вот младший инспектор Понтьеро, верный последователь Рыбака. Ему поручили выследить меня, но бесполезно человеку мериться силами с Князем Тьмы. Теперь младший инспектор истекает кровью».

Понтьеро смотрел прямо в камеру с обезображенным до неузнаваемости лицом, но не сломленный. Он молчал, стиснув зубы, но глаза его сверкали яростью. Нож перерезал ему горло плавно, медленно, и Паола снова отвернулась.

«Кардинал Кардозу, опора всех обездоленных земли, ничтожных и отверженных. Его любовь к ближним на вкус моего Господина хуже гнилой бараньей требухи. Он тоже мертв».

Позвольте, сценарий явно менялся на ходу. Вместо кинохроники зрителям показали фотографии Кардозу на одре скорби. Всего преступник предъявил три снимка. Цвета на фото были удручающе блеклыми, с зеленоватым оттенком. Кровь казалась неестественно темной. Демонстрация фотографий заняла секунд пятнадцать — по пять на каждую.

«Ныне я намерен убить еще одного святого, благочестивейшего из благочестивых. Найдутся дерзкие люди, кто осмелится мне помешать. Но они разделят печальную участь тех, кто умер на ваших глазах. Церковь трусливо скрывает от вас их смерть. Так дальше продолжаться не может. Спокойной ночи, граждане мира».

С жужжанием диск остановился, и Бои выключил телевизор. Паола была белее мела. Фаулер в бешенстве сжимал челюсти. Несколько минут все молчали. После беспредельной жестокости увиденных сцен требовалось время, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Паола, на которую кровавая вакханалия произвела наибольшее впечатление, тем не менее заговорила первой:

— Фотографии. Почему фотографии? Почему не видео?

— Потому что он не мог снимать, — ответил Фаулер. — В Доме Святой Марфы не работают камеры и любая аппаратура «сложнее электрической лампочки», как сообщил нам Данте.

— И Кароский об этом знал.

— Что за бред он нес насчет дьявольского наущения?

У Диканти снова возникло знакомое ощущение какой-то неправильности. Отдельные части головоломки явно не стыковались между собой, картинки не получалось: где-то скрывался подвох. Видеозапись пробудила в ней уснувшие до поры смутные подозрения и наводила на разнообразные размышления. Паоле было необходимо как следует выспаться и отдохнуть, а затем спокойно посидеть и подумать. Речи Кароского, Улики, оставленные на трупах, все вместе указывало в одном направлении. И если ей удастся ухватить за кончик нити, она сумеет размотать клубок. Пока им катастрофически не хватало времени.

«И конечно, черта с два я высплюсь».

— Фиглярство и драматические бредни Кароского о дьявольских кознях волнуют меня в последнюю очередь, — подчеркнул Бои, предвосхитив ход мыслей Паолы. — Намного важнее, что он бросает нам вызов, подначивая задержать до того, как он прикончит очередного кардинала. А время идет.