Став очень серьезным, батюшка ответил мне:

- Любовь, Вася, это всецелое приятие человека таким, каков он есть и жертвенность самим собой, даже своей жизнью, для спасения этого человека.

- Про первое, батюшка, то есть про приятие я понял, а что за жертвенность такая? Когда многие мои товарищи на войне за Родину собой жертвовали, это мне понятно, когда мать собой жертвует, спасая дитя свое от лютой опасности, мне тоже понятно, а как я могу в мирное время жертвовать собой за тебя, за товарищей своих?

- Не имей ко всем пристрастия - это уже жертва. Ты любишь человека, придумывая для него какието свойства, которых он и не имеет, и наслаждаешься этими свойствами. Потом, помни слова Господа Иисуса Христа: "кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду, и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся" - в этих немногих словах жертвенность твоя и заключается. А просящим может быть тот, кто просит у тебя не только вещь какую или деньги, но и совет, и доброе слово, и поддержку в трудный час.

Тут на ум мне пришли еще и другие слова апостола Павла: "Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает". Я спросил батюшку об этих словах. Батюшка сказал:

- Наказывать означает вразумлять, разъяснять на примере, что случается в том или другом обстоятельстве. Ты когда дорогу для паровозов строил, наверно видел, что случается, если насыпь не укрепить? Она остается кучей песка и ее легко дожди размывают. Вот так же и господь наказует, то есть вразумляет, учит нас неразумных. А бьет он по делам нашим страстным, дурным. Не карает нас Милосердный Господь, не истребляет. Вспомни, Вася, в русском языке слово наказует и слова указует и показует, пишутся и звучат почти одинаково. Происходят они по вашей грамматике от одного слова казать, то есть являть. Вот Господь и являет сыновьям своим учение или пример, как в каком случае надо поступать.

Придя однажды в мастерские, где я работал, я застал своих товарищей по работе столпившимися вокруг чего то, лежащего на полу. Я подошел к ним и увидел, что посреди них лежит убиравший у нас в мастерских мальчишка-сирота Киёши. Курточка его на груди пропиталась чем то бурым. Поняв, что случилось что-то не ладное, я спросил у своих товарищей - что с ним такое. Они объяснили мне, что Киёши убирался, когда у одного вагона в мастерских выбился из под колеса башмак и вагон качнулся, да так, что его буфер прижал бедного Киёши к буферу другого вагона и у него пошла кровь. Механик мой был сер, как туча, он понимал, что надо звать полицию, начнется расследование и ничего хорошего не будет. Мне было жаль его, он всегда был добр с нами - рабочими, чинящими и паровозы и вагоны. Но еще больше мне было жаль мальчишку, круглого сироту двенадцати лет, живущего при мастерских. Он был задорным огольцом и очень добрым, не озлобившимся на мир из-за своего положения. Сердце мое сжалось, а на глаза навернулись слезы.

Тут меня что то подтолкнуло, я нагнулся, сгреб Киёши как в охапку, и побежал с ним на улицу. Мои товарищи вослед мне закричали, подумав, что я повредился умом, и побежали за мной. Я выбежал на площадь, где в ожидании стояли понские извозчики - дзинрикиси. Там меня нагнали мои товарищи и механик с ними. Он положил мне руку на плечо и сказал, что Киёши уже не помочь, что надо смириться и вернуться в мастерские.

Я резко ответил, что попробую ему помочь, пускай только они прежде помогут нанять мне извозчика. Но это оказалось трудным делом, никто из извозчиков не брался везти меня с окровавленным мальчиком на руках. Наконец мои товарищи сторговались с одним из этих извозчиков за двойную плату, назвав адрес отца Павла.

По дороге я слушал, стучит ли у Киёши сердце, но так и не услышал стука. Подъехав к дому отца Павла, я понесся к нему, думая лишь об одном: хоть бы он был дома. Отец Павел был дома, но народ, бывший у него, отшатнулся от меня с моей страшной поклажей.

Мы с батюшкой, не говоря ни слова, прошли к нему, батюшка все понял, мы стащили с Киёши всю одежду и положили на пол. Отец Павел осмотрел мальчика и всего ощупал, потом проговорил:

- Плохие его дела.

- Он умер? - спросил я.

Отец Павел очень медленно ответил мне, я понял, что он все время молится за Киёши:

- Сердце у него не бьется, но Господь даже апостолам своим сказал: "не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти". Помолимся, Вася, о его выздоровлении, а я немного подавлю на него пальчиками.

- Какое выздоровление, батюшка? - воскликнул я - над ним впору отходную читать, а не о здравии молиться.

- Повременим с отходной, - спокойно сказал батюшка - ты пока, Вася, молись, а я его легонько пощупаю.

И начал батюшка куда то там, по телу мальчика пальчиками тыкать. Я на это уже не смотрел, а по слову батюшки только молился о Киёши.

Вдруг Киёши дернулся, и батюшка сел рядом со мной и сказал:

- Ну, вот и все плохое позади, Господь не забирает его душу, видно, надобно ему еще пожить. Видно молитва твоя до Бога дошла.

Батюшка был серьезен, а я остолбенел. Пришедши в себя, я выпалил:

- Батюшка, так это ты воскресил его!

- Нет, Вася, - промолвил батюшка - это Господь не стал забирать жизнь мальчика по молитвам его Ангела Хранителя и по твоим молитвам, а я так просто - косточки его щупал.

Верую, конечно Сам Господь воскресил Киёши, но не по моим молитвам, а по молитвам отца Павла. После этого Киёши крестился с именем Иоанн, а через два года поступил в какое то училище. Мнится мне, после этого он должен стать хорошим христианином.

Мой сосед Харуто, парень лет двадцати пяти, работавший со мной в одной мастерской и живший в комнатенке рядом с моей, раз спросил меня:

- Куда ты каждый день ходишь? Ты постоянно трезв, неужто к блудницам бегаешь?

- Нет, - ответил я ему, - я к священнику хожу, духовному наставнику моему, а тебя догадка твоя обманула.

Вспомнил я как сказал мне отец Павел слово от святых отец (кажется, Аввы Дорофея): "Не надо доверять своим догадкам, потому как внешние якобы греховные поступки могут скрывать под собой великую святость". Вспомнил в тот раз батюшка житие Василия Блаженного: "Сей святой Василий ходил по городу совсем нагой, не прикрывая ничем свой срам. Это было весьма греховно на Руси той поры. Многие осуждали его и смеялись. Но святой Василий без затруднений проникал в души людей и видел все их помыслы и наклонности. Так под греховной внешностью скрывался великий святой" Батюшка тогда отметил: "Не о мнении святой отец говорит, а о догадке, которая рождается от пустого думанья"

- Хорошие слова, наверное, какого-нибудь буддистского мастера, да и сам ты к такому мастеру ходишь?

- Нет, - ответил я, - я хожу к христианскому священнику.

- Расскажи мне про эту веру - попросил Харуто.

Стал я ему рассказывать, а все больше из Евангелия читать, вместе с ним. Евангелие уже было переведено на японский владыкой Николаем, а потому затруднений с переводом у меня не было. Особенно его заповеди Блаженства тронули. А однажды Харуто сказал мне:

- Ты как монах живешь - один.

Слова его запали мне в душу, и я рассказал о них отцу Павлу, присовокупив, что имею желание принять постриг.

Отец Павел помолчал и сказал медленно:

- Да, уже пора. Я поговорю с владыкой Николаем о тебе.

Отец Павел говорил с владыкой обо мне, и владыка дал свое благословение на мой постриг.

Вскоре Харуто уехал в свою деревню, а потом написал мне в письме, что принял святое крещение, где то в Киото, с именем Петр и стал христианином. Так дороги наши разошлись и мы с рабом Божиим Петром более никогда не свиделись.

- Батюшка, как мне готовится к принятию пострига? - спросил я отца Павла.