Я слышала, как ахнула мама, Мила едва не выпустила букет белоснежных роз, а я громко закричала от отчаянья и боли, роняя слезы на свое свадебное платье, в котором мне не судилось выйти замуж, и стать Анной Фаррелл.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я, то до ужаса ненавидела его за жестокость, то едва ли не умирала от невероятной любви к своему тирану. Но в конце концов я остановилась на том, что люблю его. Люблю до изнеможения, люблю до безумия, люблю его так сильно, что больше не могу думать о себе, о своей гордости, о своих желаниях. Он, только он, все что он хочет, все, что он прикажет, все, на что будет его воля. Я принадлежу ему, я вся, моя душа и мое тело, и те осколки, которые остались от моего сердца – все это только его. Я люблю его и буду любить всегда, он мой единственный мужчина и никого другого я никогда не смогу любить, не то что так же сильно, я вообще никогда и никого другого не смогу полюбить. Я буду любить только его, всегда, до скончания веков, вечно…
Мой холодный, мой властный мистер Фаррелл, мой нежный Микаэль… я снова у твоих ног, я снова ничто пред тобой, я снова лишь твоя безликая тень… Только прикажи, и я приду, я прибегу к тебе, я буду ползти на коленях, только прикажи… Я снова вспомнила, где мое место, я снова покорная, послушная, я твоя рабыня, я готова повиноваться, я готова беспрекословно исполнять твои приказы, я готова умереть или жить, лишь бы только не влачить бессмысленное, жалкое существование вдали от тебя. Мой подобный Богу мужчина, я жажду снова преклонится пред тобой, мой рай у твоих ног, моя жизнь в твоих сильных руках. Я отдаюсь тебе, я покорно склоняю голову, я уважительно опускаю взгляд перед твоим величием, перед твоей властью, силой и могуществом.
Я поднялась с кровати и стала одеваться. Пойду к нему, упаду на колени, стану просить милости. Буду молить о прощении, о пощаде, о снисходительности. К черту гордость – с ним у меня ее никогда не было, и не надо. Пусть относится ко мне как к вещи, как к прислуге, пусть вытирает об меня ноги, пусть унижает, пусть топчет своими начищенными до блеска ботинками. Пусть пользуется мной, а я буду благодарно целовать его руки, радуясь, что смогла быть ему полезной. Я буду такой, какой он хочет, лишь бы только он был счастлив, я буду делать то, для чего и создана – уважать, ублажать, повиноваться своему мужчине. Лишь бы только он был милостив ко мне и принял меня обратно.
– Анна, ты уже встала? – мама вошла в комнату, и я увидела бесконечную грусть в ее заплаканных глазах.
– Мама, что случилось? Ты плакала? – спросила я встревожено, прикрываясь платьем, которое еще не успела надеть.
– Покажи мне! – потребовала она, подходя ко мне.
– Показать что?
– Я все знаю, Мила мне все рассказала, покажи, – она развернула меня и стала осматривать. Только теперь я поняла, что Мила не сумела держать рот на замке и растрепала маме о том, что Микаэль меня бил.
– Господи, мама, уже прошло столько времени – там ничего нет! – раздраженно бросила я, отталкивая ее от себя.
– А это что? – спросила она, притаскивая меня к зеркалу. Действительно, внизу спины еще виднелся одинокий след от ремня.
– Мама, хватит, оставь меня в покое! – потребовала я, не желая видеть этого, не желая вспоминать насилия, побоев, унижения.
– Анна, ты что, совсем потеряла рассудок? Посмотри на это! Смотри! – мама сорвалась на крик и я испугалась, потому что никогда раньше не видела ее такой злой, такой разочарованной и несчастной.
– Мама, это не то, что ты думаешь! – попыталась успокоить ее я. – Мы просто… он использовал это для удовольствия, понимаешь? Это была игра, это несерьезно!
– След от удара, который не проходит более двух недель, это очень серьезно! Ты совсем глупая? Не понимаешь? Это не шутки, Анна! Он поднял на тебя руку однажды, и все мы стерпели, но это повторилось! И повторится снова, и снова! Я не для того тебя рожала, чтоб какой-то ублюдок над тобой издевался! Ты мой ребенок, моя кровь и плоть, ты мое все, я не переживу, если с тобой что-то случится! – мама уже плакала, а я просто опешила от того, что происходило, от того, как расстроена она была. А если бы она увидела меня сразу после того, как он меня избил? Тогда, когда на мне живого места не было… Она бы придушила его собственными руками, за то, что посмел поднять руку на ребенка, которого она сама ни разу не ударила. Мама рыдала, поглаживая мой шрам, так, словно хотела исцелить меня, так, словно хотела забрать себе мою боль, и мне стало так жаль ее, потому что я понимала ее, но в то же время, я так привыкла быть битой, что для меня это давно стало нормой. Да, Микаэль избивал меня, бил сильно, жестко, больно, и что с того, если мне из его рук даже наказание сладко?
Мама обняла меня, стала целовать, громко рыдая и всхлипывая. Она долго не могла успокоиться и мы просидели с ней несколько часов, прежде чем мне удалось убедить ее в том, что все было не так плохо, как выглядело со стороны. Мне пришлось ей все рассказать, все, с самого начала, все, кроме моего самого большого позора. И когда я вслух проговорила все это, то заметила, что на самом деле хорошего было не так много, счастливые моменты можно было сосчитать на пальцах, а вот плакала с ним я едва ли не каждый день… Я словно прозрела, я будто увидела все со стороны, и мне стало стыдно за себя, за то, что терпела, за то, что после всего этого, все равно хотела быть с ним, хотела вернуться. Насколько же я была слабой, никчемной… не удивительно, что он не уважал меня, я и сама себя не уважала. Он относился ко мне, как я сама к себе относилась. Я говорила, что я ничто, и так оно и было, я унижалась, а он унижал, он бил, а я позволяла, он был моим тираном, а я его жертвой… Во всем был виноват не только он, мы вдвоем, одинаково несли ответственность за произошедшее. У нас были зависимые отношения: ему нужно было само утверждаться за чей-то счет, а мне было нужно, все то, что он со мной делал, я получала от этого удовольствие, мне это нравилось, пока все не зашло слишком далеко. Теперь же, я, наконец, осознала, насколько ненормальными были наши отношения, всегда, с самого начала и до конца. Теперь я прозрела, и мне расхотелось продолжать любить его слепо.
– Анна, если ты собиралась к нему – и думать забудь, – подытожила мама. – Я тебя никуда не отпущу, я не позволю тебе уничтожить свою жизнь. Я буду рядом, мы переживем это вместе, и я обещаю, что не с ним, но ты будешь счастлива. Ты узнаешь, что такое настоящая любовь, когда тебя ценят, оберегают, когда о тебе заботятся. Все это будет, но не с ним. Я не позволю, я никогда не дам своего благословения. Я никогда больше не поверю ему, потому что однажды он смотрел мне в глаза и обещал, что никогда тебя не обидит, а сам… Все наладится, вот увидишь, только дай мне слово, девочка моя, пообещай, что не вернешься к нему!
– Обещаю, – согласилась я, ради мамы, ради ее спокойствия, ради того, чтоб она больше не плакала. Ради мамы и ради себя. Я впервые приняла правильное, взвешенное решение, закончить отношения с Микаэлем Фарреллом, оставить в прошлом его жестокость и его холод, раз и навсегда перевернуть эту страницу своей жизни. Теперь мне хотелось, чтоб меня не наказывали, а просто любили, мне хотелось стать счастливой, пусть и не с ним.
По щекам потекли слезы, едва я успела проснуться. Я встала и открыла шкаф, достала коробку и долго решалась, не зная, стоит ли ее открывать. Потом все же открыла, и, не обращая внимания на гулко бьющееся сердце – достала свое свадебное платье. Пятнадцатое июля… Этот день должен был стать самым счастливым в моей жизни, я должна была идти к нему, клясться в любви, обещать всегда быть рядом… должна была услышать его клятву, его обещание любить меня и беречь, хранить мне верность и никогда не оставлять… Вместо этого я ушла, а он отпустил, и никто из нас больше не собирался делать первый шаг к примирению, больше никто никого не собирался возвращать. Мы расстались, разошлись, наша одна на двоих судьба, наша любовь, наши совместные мечты, все рухнуло, все превратилось в пепел, все исчезло. Внутри меня зияла огромная дыра, на том месте, где раньше был он, я была опустошена, я была потеряна, сломлена.
