Замещающая

Когда раздался звонок, это был первый раз за двадцать два года, когда я услышал о Мэйте. Странное это чувство - взять трубку и услышать на другом конце кого-то, кого считал... ну если не мёртвым, то пропавшим. Тем, с кем уже не повстречаешься. Исчезнувшим.

"Привет. Это Мэтс. Мэтс Хелльберг"

"Мэт?"

"Да. Как дела?"

"Хорошо всё, хорошо. Как ты?"

Трёхсекундная пауза. За это время несколько разных сценариев успевают проскользнуть в моих мыслях. Я знаю, что что-то случилось осенью 1982-го. Что-то, что подразумевало, что Мэйт не сможет вернуться в школу. Больше я ничего не слышал. Что-то стряслось, и скорее всего эта проблема никуда не делась. И потому эта пауза заставляла меня чувствовать себя неловко.

"Мне нужно тебе кое-что рассказать. Мы можем встретиться?"

"Ну, даже не знаю..."

"Пожалуйста. Это важно. Ты единственный, кому я могу рассказать".

"О чём?"

Ещё одна пауза. Я посмотрел на часы. "Клиент всегда мёртв" начинался через пару минут, последний эпизод сезона, и я не собирался упустить ни секунды.

"Тебе никогда не был интересно, что произошло?"

"В смысле?"

"Со мной"

"Ну, вообще да, но..."

"Это не то, что ты думаешь. Даже близко не то, что ты можешь предположить. Мы можем встретиться?"

Осенью 82-го в классе стояла жаркая дискуссия, на тему того, что в действительности случилось. Мэйт убил человека, Мэт совсем съехал с катушек и угодил в психушку. После рождества его уже практически забыли. Жизнь шла дальше. Кажется, я размышлял о нём периодически, так как я был наиболее близок к нему, если вообще можно быть близким к кому-то вроде Мэта. Но даже я забыл про него. Как и все, повторял я себе.

И всё же совесть покалывала меня. Не за то, что я сделал или не сделал, когда нам было тринадцать, а за то, что забыл о нём. Поэтому я ответил: "Ок, да. Где и во сколько?"

"Сможешь заехать сюда завтра? Ко мне?"

"Где ты живёшь?"

Он назвал адрес квартиры в Роксте. Я сразу решил, что это жильё, организованное ему лечебницей. Как выяснилось, я был прав.

Было ровно двадцать минут десятого, так что я пропускал только титры. Но прежде чем мне удалось повесить трубку, Мэт спросил: "Слушай, у тебя сохранилась фотография с классом?"

"Какая?"

"Последняя. Шестой класс".

"Я не знаю. Может быть".

"А можешь поискать и принести с собой? Это важно".

"Ок"

Мы попрощались и повесили трубки.

Дэвид и Клэр курили гашиш, Нейта ожидала операция, а я не мог отвлечься от мысли о фотографии класса. Во-первых, где она, и сохранилась ли вообще? И, во-вторых, что в ней такого особенного?

Как только серия закончилась, я спустился в подвал и начал розыски по архивам моей жизни: трём коробок от бананов, наполненных фотографиями, письмами, журналами, видиолентами и всем тем барахлом, что начинает рано или поздно коллекционировать человек моего склада ума.

Я задержался немного на концертной программе "Black Celebration Tour" Depeche Mode. Страница за страницей тянулись бессмысленные идолы, которых я перерисовывал в свои школьные учебники. И фотография Мартина Гора, который был моей иконой. Жаль, что у меня не было вьющихся волос. Но всё это было в 85-86 годах. Я зарылся глубже.

Я провёл там целый час. Нашёл то, что искал, принёс фотографию наверх в квартиру, сел за кухонный стол и начал её изучать.

Ничего необычного на ней не было. Особое внимание я уделил Мэтсу. На нём была футболкка с Iron Maiden, его волосы были длиннее, чем у кого-либо из класса, включая девочек. На его запястье - шипованный браслет. Если смотреть на фотографию не зная ничего больше, то можно решить, что он был самым суровым членом класса.

С одной стороны, это было так. С другой - совсем иначе.

Он бы суров в своей неуязвимости. Никто не наезжал на него. Не потому, что он мог дать сдачи, он был тощий, худой как десятилетний ребёнок, но его как будто окружала аура, ощущение того, что он, не задумываясь, вырвет тебе глаза, если повздоришь с ним.

Ему было нечего терять.

На момент создания фотографии прошло два года после того, как его мать и старший брат погибли в автокатастрофе. Мэтс пропустил так много по школьной программе, что в итоге вынужден был остаться на второй год - так он и оказался в нашем классе. Его стиль, одежда, что он носил, на самом деле принадлежали его брату, Конни. Его отец не разбирал комнату Конни, просто на смог заставить себя это сделать, так что Мэтс мог получить из неё всё, что ему хотелось.

После аварии его отец скатился на дно. Я нечасто заходил к Мэтсу и помню его отца лишь как нечто постоянно сидящее в кресле. Нечто серое. Однажды я спросил Мэтса: "А чем вообще твой отец занимается?"

"Ничем. Ничем не занимается. Просто сидит дома".

Больше я вопросов не задавал. Но запомнил отца Мэтса главным образом как привидение в телесной форме. Человеческая масса, не более. Они вроде бы сводили кое-как концы с концами, но я тогда не уточнял. В двенадцать лет таким особым не интересуешься.

Я осмотрел фото класса. Мы стояли близко друг к другу на клочке газона около флагштока. Я не знал, что стало ни с кем из них. Я знал, как зовут каждого. Кроме учительницы. Она была замещающей, была с нами всего две недели и стояла слегка в стороне от класса, желая казаться непричастной.

Все эти имена. Бесцельно высеченные на коре моего мозга, чтобы не быть забытыми никогда. Как будто мы ещё жили в деревнях, где имена людей, с которыми ты ходил в школу, становятся именами тех, с кем ты работаешь, охотишься, на ком женишься, наконец. Но теперь всё иначе. Теперь это просто имена.

Ульрика Берггрен, Андреас Милтон, Томас Карлссон, Анита Кёйли.

Уехали, развеялись на все четыре стороны, забылись. Только имена остались. Нечего и говорить об этом. Так мы живём теперь: каждый должен подвинуться, чтобы уступить место кому-то новому. Постоянно.

Они такие, нижние слои вещей в старых коробках: там меланхолия, неопределённое чувство потери. Ты роешься внизу, и оно выплёскивается наверх.

На следующий день была пятница. Мы договорились, что я заеду к Мэтсу в шесть, и я не планировал там задерживаться. В девять утра в субботу должен был прийти Лабан. Лабан - это мой сын, ему десять, и он бывает у меня через выходные.

Он был причиной, почему я не был в восторге от идеи встретиться с Мэтом в пятницу. Я стараюсь, чтобы пятницы проходили радостно, стараюсь не впадать в уныние. Ни какой выпивки, никаких мрачных мыслей. Субботним утром я должен быть в лучшей форме, быть не хуже других пап-на-каждый-второй-выходной. Мне кажется, я неплохо справляюсь. Но я чувствовал, что Мэйт обременён чем-то, что могло легко напутаться и на меня, чего я не желал. И своих проблем хватает.

Так или иначе, я доехал на метро до Рокста и побродил вокруг среди многоэтажек, прежде чем найти нужный дом. Уже на этом этапе бремя начало тянуться к моим ногам. Есть нечто депрессивное в небольших многоэтажных районах. Просторные районы вроде Риссне другое дело, в их безумии есть что-то грандиозное, свой собственный мир. Но комки вроде того что в Рокста - просто уродливы.

На доске внизу у парадного входа фамилия Хелльберг встречалась дважды, но я догадался, что Мэйт был тем, чья фамилия была собрана из более свежих букв. Они выглядели новенькими с иголочки. Недолго, похоже, он успел тут прожить.