В клинике Эклз сразу бросился в регистратуру, расталкивая возмущенных посетителей в очереди.

- Моя жена, - выдохнул он в окошко дежурной медсестре, - Что с моей женой?

- Простите, сэр, имя вашей жены?

- Дэннил. Дэннил Эклз.

- Одну минуту.

Это была самая долгая минута в его жизни. Девушка пробила имя по базе, прокрутила колесико мышки, близоруко щурясь в экран. Дженсен в это время нервно барабанил пальцами по столу.

- Хм, - девушка, наконец, взглянула на мужчину, - Ей сделали операцию, и сейчас она в отделении интенсивной терапии. Сейчас я свяжусь с ее лечащим…

Но Дженсен уже не слушал. Он ринулся в указанном направлении, уворачиваясь от каталок и медперсонала. Но у дверей в заветное отделение его, как и следовало ожидать, перехватили медбратья, по размаху плеч и росту не уступавшие Падалеки.

- Сэр, вам туда нельзя, - спокойно, но все же с нажимом произнес один из них.

- Вы не понимаете, - Эклз попытался высвободиться из их захвата, - Там моя жена! Моя вина…

- Сэр, мы…

- Простите, вы – муж Дэннил? – мягкий голос из-за спины.

Медбратья неохотно отпустили Дженсена. Он обернулся. К нему обращался один из врачей. Стетоскоп стерильно поблескивал у него на шее, а из нагрудного кармашка торчали две ручки.

- Да. Я Дженсен Эклз.

- Лайонел Гольцман, лечащий врач вашей жены.

Он протянул ему руку. Дженсен на автомате пожал ее, невольно отметив то, что рукопожатие крепкое и спокойное.

- Что с ней, док?

Гольцман вздохнул. Встревоженно блеснули глаза за стеклами дорогих очков. На вид ему было едва больше тридцати пяти, хотя, возможно, возраст прибавляли аккуратная бородка и очки в тонкой оправе.

- Она поступила к нам в тяжелом состоянии, но на данный момент угрозы жизни нет. Мы провели довольно сложную операцию, и теперь она на восстановлении.

- А ребенок? – голос Дженсена невольно дрогнул.

Врач тепло улыбнулся.

- Мы спасли жизнь обоим.

Слезы все же покатились по щекам Дженсена. В порыве чувств он заключил Гольцмана в объятья, от чего тот лишь засмеялся и смущенно похлопал его по спине.

- Но ее состояние по-прежнему расценивается как тяжелое. Впереди долгий курс лечения и реабилитации, и мы не можем сказать, как последствия аварии скажутся на здоровье плода. Все-таки срок уже не маленький, двадцать пятая неделя…

- Док, когда я смогу ее увидеть?

Гольцман поправил на носу очки.

- Очнется она, в лучшем случае, через 12 часов, но вы можете с ней посидеть. Доказано, что люди чувствуют присутствие близких, даже находясь без сознания.

Медбратья открыли перед ними двери, и Дженсен с врачом вошли в отделение интенсивной терапии.

Тут даже запах стоял другой. Не пахло ни кофе, ни смесью духов и пота, как у регистратуры. Только ядовитый запах лекарств, от которого моментально пересохло в горле. Гомон общего коридора как отрезало – в отделении стояла тревожная тишина, нарушаемая негромкими репликами медперсонала и неприятным пиканьем приборов жизнеобеспечения, доносившимся из палат.

- Как нам сообщили, ваша жена ехала по 135 шоссе, когда из-за поворота на нее вылетел грузовик, - рассказывал по дороге доктор, - Водитель не справился с управлением.

Дженсен прошиб холодный пот.

- В последний момент ей удалось увернуться от лобового столкновения, что неминуемо привело бы к… В общем, грузовик задел ее по касательной, и она, вылетев с дороги, врезалась в ограждение.

- Господи…

- Хорошо, что сработала подушка безопасности, и потом ее быстро доставили к нам. Мой рабочий день уже закончился, но в клинике кроме меня, не было вчера другого врача, способного справиться с такой операцией. Признаться, даже для меня это было сложно, - Гольцман невесело рассмеялся, - Все-таки я боролся за две жизни одновременно. Операция шла шесть часов. Но мы вытащили ее.

Он улыбнулся Дженсену. И в его улыбке было столько тепла и доброты, что актер в очередной раз испытал муки раскаянья.

Они подошли к палате Дэннил. Сердце Эклза неистово заколотилось, а ком подкатил к горлу, но он смело толкнул дверь.

Дэннил лежала на широкой больничной кровати. Ее почти не было видно за маской и трубками. Но на то, что было видно, нельзя было взглянуть без слез. Лицо было в порезах, темная ссадина на щеке, руки все в ушибах и синяках. Голова перебинтована. Капельницы хищно присосались к венам. Нервная кардиограмма зеленой молнией вспыхивала на мониторе, рядом перещелкивались какие-то цифры.

- Побудьте с ней немного, а потом зайдите ко мне. Нужно обсудить лечение, - врач легко похлопал его по плечу и вышел.

Дженсен остался со своей женой наедине.

- Дэнни? – хрипло позвал он, хоть и понимал, что она под наркозом и не слышит его, - Дэнни?

Его голос - непривычно громкий и хриплый в стерильной тишине больничной палаты.

Ни движения. Все так же вспыхивает кардиограмма да пищит монитор.

Дженсен опустился на стул рядом с постелью.

- Дэнни, я не хотел так, милая, я не хотел так, - он уткнулся лбом в ее пугающе холодную руку.

Дэннил не отвечала, оставаясь равнодушной к страданиям мужа.

- Дэнни, прости меня, прости, слышишь? – срывающимся шепотом молил Дженсен, сжимая руку жены, - Моя вина, моя вина…

Ему хотелось выговориться, хотелось сбросить давящее чувство, что мучило его душу.

- Дэнни, Дэн, прости, прости за… за Мишу. Я не знал, что будет так, - словно в забытье бормотал он, сжимая холодные пальцы Дэннил, - Это было просто наваждение, я знаю, я должен быть с тобой, я буду с тобой, обещаю! Я больше никогда не изменю тебе, слышишь, я буду правильным, хорошим мужем! Я буду любить тебя, обещаю, я все сделаю, только не умирай, пожалуйста…

Страх сковывал разум, но хуже всего было то, что в глубине души Дженсен боялся не того, что Дэннил умрет, а того, что после этого он всю жизнь будет винить в этом себя и свою порочную связь с Коллинзом. Даже в такой ситуации он не мог не думать о своей любви, о своей истинной любви. И за это Дженсен лишь сильнее ненавидел себя и неистовее молил о прощении.

Он рассказал ей все. Все с самого начала. Он искренне каялся в своей измене, но не искренне – в любви к другому. Он каялся перед ней, перед судьбой, перед Богом, но в глубине души не хотел прощения. Потому что там, на каменном дне своего сердца, он знал, что теперь будет несчастлив в любом случае: если она умрет – из-за чувства вины, а если останется в живых – из-за того, что уже никогда не забудет печальную синь чужих глаз и настойчивое тепло запретных губ.

Полночи он промаялся у постели Дэннил, остававшейся равнодушной к его исповеди. Под утро пришел Гольцман и, проявив ласковую настойчивость, проводил его в комнату отдыха, где Дженсен смог выпить чашку кофе и поговорить с врачом о лечении.

Для себя он уже решил, что останется рядом с женой, пока та не пойдет на поправку. Он был уверен, что каст пойдет ему на встречу – Миша, наверняка, уже всем рассказал, и съемки на время остановили. Что ж, внеочередной хиатус, но причины на самом деле более чем серьезные. Все будет нормально.

Эклз оказался прав. Уже на следующий день ему позвонили почти все, кого он оставил на площадке. Джаред вообще звонил почти каждый час, интересуясь состоянием Дэннил и, что, по его мнению, было не менее важным, состоянием самого Дженсена. Карвер сообщил, что съемки заморозили. Фанатам пока не сообщали, все ждут решения Дженсена, говорить зрителям или нет. Сингер все порывался приехать и поддержать, но актер вежливо отказался. И только Миша не позвонил ни разу. Это больно задевало Дженсена, но он лишь сильнее сжимал зубы и повторял про себя: «…и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого…»

Но на этот раз Господь оказался глух к его молитвам. Потому что через четыре дня в клинику приехал Коллинз.

Дэннил к тому времени уже стала приходить в себя. Она просыпалась на пару часов в день, но убойные дозы медикаментов не позволяли ей долго находиться в сознании. Но в эти недолгие часы Дженсен держал ее за руку и ласково звал по имени. Но Дэннил почти ничего не говорила, и все старалась отвести взгляд от мужа. В глазах, замутненных препаратами, стояла боль и обида. Неужели… неужели она все слышала? И запомнила? Дженсен боялся и надеялся на это одновременно. Но спросить прямо боялся. Сама же Дэннил хранила молчание.