- Эх, жаль Мишки нет, - вздохнул внезапно продюсер, а сердце Дженсена неприятно сжалось в груди при имени Коллинза, - Вот бы кто мог поделиться радостями отцовства. Жаль только, что у них так все вышло… Ну, с Вики… Ты же знаешь, они вместе со школы, а тут такое…
Сингер все что-то кряхтел и сокрушительно качал головой, а Дженсен вновь почувствовал, как невидимые нити ответственности узлами опутывают его душу.
*
Остаток европейской конвенции смазался в сознании Эклза: бесконечная круговерть из панелей, интервью, автограф-сессий, поздравлений фанатов с «очешуенным известием» и их же лицемерных сокрушений по поводу «печального краха» в семье Коллинзов. Каждый вечер Дженсен звонил в Америку и разговаривал с женой. Они строили планы. Придумывали имя будущему ребенку. Мечтали о переезде в большой дом где-нибудь на берегу Флориды… Дженсен, слушая щебечущий голос Дэннил, представлял, как она сидит в кресле на залитой предвечерним светом террасе и накручивает пряди волос на палец. Вокруг Эклза же царил сумрак позднего вечера. Тени сгущались в углах номера, но Дженсен не зажигал свет. В темноте было спокойнее. Безопасней. Легче прятать свои мысли.
В который раз Дэннил предлагала связаться по скайпу, и в который раз Дженсен отказывался, ссылаясь на разряженный ноутбук. Он просто не мог смотреть в глаза своей жене, потому что даже тогда, когда они говорили о будущем малыше, Дженсен думал совсем не о ней. И после того, как удовлетворенная беседой Дэннил вешала трубку, Эклз еще долго крутил в руках свой телефон, вновь и вновь отыскивая в «Телефонной книге» номер Миши, но так и не нажимая «Позвонить».
Две недели конвенций были самыми долгими и самыми бессмысленными в жизни Дженсена. Еще никогда работа не казалась ему настолько рутинной. Он пытался оправдываться про себя, что его усталость и раздражение связано с тем, что слишком многое свалилось на него в последнее время, что он беспокоится о жене… Но дело было вовсе не в этом. Никогда еще он так сильно не нуждался в Коллинзе: в разговоре с ним, в его словах, в его поддержке, в его голосе, в его печальных глазах, в тепле его рук, в его опьяняющих поцелуях… И вот, когда он был нужен больше всего, его не было! Дженсену было даже как-то непривычно работать без него – Миша был с ними с четвертого сезона, но Эклзу казалось, что Коллинз был всегда. Настолько близки они стали.
Во время своей европейской командировки Дженсен сделал для себя открытие. Он не знал, какая любимая группа Дэннил. Миша слушал «System of a Down». Какой любимый цвет жены? У Миши – зеленый. Миша любит маслины, он может целую банку съесть. Водить машину он научился в четырнадцать. Впервые поцеловался в позорные шестнадцать. Во время грозы он любит выключать свет и слушать раскаты грома. Когда выигрывают его любимые «Нью-Йорк Янкиз», он откупоривает бутылку шампанского. Он променяет поход в кино на чтение книги, но никогда не откажется от предложения «прошвырнуться на свежем воздухе». Он умеет скакать на лошади, но в тайне боится этих своенравных животных. Когда он о чем-то задумывается, он непроизвольно чуть щурится. Быстрое движение, подаренное и Кастиэлю. А какие глаза у Дэннил? Серые? Зеленые? Он не помнил. Зато помнил, что глаза Миши на ярком свету голубые. В неверном освещении на съемочной площадке серые. А в полутьме гостиничного номера, когда Мишу переполняет страсть, они глубокого синего цвета, как бездна ночного неба… Дженсен открыл для себя, что Мишу он знает гораздо лучше жены. Понимает его глубже. Не то, чтобы Дэннил ничего такого ему не рассказывала, или он сам не замечал, как она ведет себя во время той же грозы… Просто это оказалось неважным. Незначительным. И Дженсен это забыл. Когда он осознал это, прямо во время очередного полуночного трепа с женой, горькое чувство стыда поднялось внутри. Это было так несправедливо к матери его будущего ребенка!.. Он почувствовал себя последней сволочью. Он осознал это почти с мазохистским наслаждением, и стоило лишь Дэннил отключиться, Эклз тут же сбросил с себя одежду. Вспомнил, как Миша навис над ним тогда, вспомнил его сильное тело, матово светящееся в сумраке ночи. Горячими руками Дженсен провел по своим бедрам. Он представил, что не сам гладит себя, а что это руки Коллинза беззастенчиво скользят по его возбужденному телу, то касаясь затвердевших сосков, то мимолетно оглаживая окаменевший член. Дыхание стало неровным, Дженсен закусил губу и сильнее зажмурился: он представлял себе Мишу, его тепло, его запах, его вкус. Воспоминания фантомом оживали в его сознании, не сдерживаемые ничем. Миша в его воображении был снова нежен и страстен, а в его темно-синих глазах отражались любовь и покорность. Дженсену хотелось зарыться пальцами в темные вихры волос своего «ангела», но под рукой были лишь простыни, которые он и комкал, дрожа и толкаясь в собственную ладонь. Его тело покрылось испариной, но чужое тепло не согревало его - лишь ветер из приоткрытого окна морозил кожу. Сладостная истома накалялась внизу живота, приправленная горечью тоски и одиночества. Когда жемчужная сперма плеснула из напряженной плоти, вспыхнул перед глазами Эклза образ Миши, тот, когда они стояли под ярким весенним солнцем у дверей съемочного павильона, как раз перед сценой с поцелуем. Солнечные зайчики прыгали по плащу «Каса», а Миша чему-то задумчиво улыбался, спокойный и счастливый, забывший все свои невзгоды…
В эту ночь, впервые за долгие годы, Дженсен беззвучно плакал от бессилия в оглушающей тишине холодного номера, на другом конце света от самого дорогого человека.
*
Когда самолет с участниками конвенции сел в Лос-Анжелесе, Дженсен уже смирился со своей судьбой. Минутная слабость той ночи прошла, оставив место равнодушной покорности судьбе. В жизни не всегда получается брать то, что хочется. И иногда надо просто поджать губы и отвернуться, чтобы не сойти с ума и не похоронить себя в несбыточных мечтах.
Дэннил была среди встречающих. Она, как верный Хатико, ждала его у терминала все в том же платьице, в котором и провожала, словно все пятнадцать дней не покидала своего поста. Она с беспокойством вглядывалась в прилетевших, и когда, наконец, заметила мужа, лицо ее озарила счастливая улыбка.
- С возвращением! – она повисла на Дженсене, - Мы очень скучали!
Она теперь всегда говорила «мы», словно то, что поселилось в ее животе, уже имело хотя бы сердце.
- Я тоже скучал, - Дженсен как бы и не соврал. Он же не сказал, по кому.
Они пошли на выход. Эклз махнул рукой друзьям на прощание.
- Бедный Миша, - внезапно задумчиво произнесла Дэннил. Дженсен напрягся.
- Такой кошмар, - продолжила она, прижимаясь к его руке, от чего неудобно было тащить чемодан, - Они с Вики столько лет прожили вместе… И бедняжки Мейсон и Уэст. Почему всегда страдают дети?
Она посмотрела на него снизу вверх. У нее были серые глаза. Но Эклз через десять минут это уже забудет.
- Ну бывает, милая, - перед ними с шорохом разъехались двери аэропорта, и в лицо дохнул морской теплый ветер.
- Это так грустно… Как он? – Дэннил спрашивала искренне, сочувствуя тому, кто на самом деле выжил ее из сердца мужа.
- Ну как… Держится молодцом. Ты же знаешь Мишу, - Дженсен отвечал немного сухо, потому что ему сложно было разговаривать с женой о Коллинзе. Но Дэннил продолжала сверлить его взглядом, ожидая подробностей взволновавшей ее темы.
- Я сам только-только узнал, - соврал он, - Для меня это тоже новость. Неприятная, но что ж поделать? Жизнь.
Дэннил, очевидно, не понравился философский подход мужа. Она надулась, задумчиво вглядываясь в лазурную даль чистого июньского неба.
Дженсен складывал сумки и чемоданы в багажник их пикапа, когда жена немного обижено спросила:
- Ну ты хоть с ним говорил об этом?
- Почти нет,- Дженсен хлопнул крышкой багажника, - Один раз. По телефону.
- И?
- Что «и»?
- Что он говорил?
- Ничего не говорил. Сказал, что некогда и бросил трубку.
Дэннил вздохнула.
