– Нет, не довелось, не те доходы были. - честно и со смехом ответил Алексей Николаевич. - Ей, видишь ли, наше купечество под ноги золото горстями метало, а откуда же у бедного юнкера… Впрочем, твой муж говорил, что ты тоже неплохо поёшь, правда ли?

– Все цыгане поют помаленьку…

– Не осчастливишь? Я, конечно, не князь, но…- Полозов полез в карман и тут же смущённо вытащил руку. - Ох, да у меня и ни гроша с собой. Я ведь поехал купать лошадей, а тут - шатёр, огонь… Настя покачала головой.

– Оставьте, ваша милость. Вы гость наш. Что вам спеть, песню или романс?

– Ты знаешь и романсы?! Ну, спой, пожалуй… Нет, это ты, верно, не знаешь.

Не обижайся, но он только этой весной начал входить в моду в Москве, – "Твои глаза бездонные"…

– Жаль, гитары нет. - посетовала Настя. И, полуобернувшись в сторону реки, где похрапывали и плескали водой кони, вполголоса запела:

– Как хочется хоть раз, последний раз поверить…

Не всё ли мне равно, что сбудется потом?

Любовь нельзя понять, любовь нельзя измерить,

Ведь там, на дне души, как в омуте речном…

Дым от костра летел в лицо, и Настя пела закрыв глаза. И не видела, как Варька медленно подошла к костру, зажимая под мышкой котёл, и опустилась на траву поодаль. Не видела, как весь подаётся вперёд Полозов, по-детски вытянув трубочкой губы. Не видела, как выходит из реки весь мокрый Илья, на ходу отжимающий подол рубахи. И вздрогнула, и грустно улыбнулась, когда Илья вступил вторым голосом:

– Пусть эта глубь - безмолвная, пусть эта даль — туманная,

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба.

Твои глаза бездонные, слова твои обманные

И эти песни звонкие свели меня с ума.

Не переставая петь, Настя смотрела на мужа в упор. Он тоже не отводил глаз, и ни разу за все полгода, которые Илья провёл в хоре, Настя не слышала, чтобы он пел так, и не видела у него такой улыбки. "Пустили сокола на волю!

Ах, слышали бы наши, отец, Митро…" Сильный мужской голос разом покрыл реку, улетел в тёмное небо, к луне, задрожал там среди звёзд, которые, казалось, вот-вот посыплются дождём на землю, закачаются в реке, словно невиданные водяные цветы… Варька не пела. Молча, без улыбки смотрела в лицо брата; сдвинув брови, думала о чём-то своём.

Песня кончилась. Илья, улыбаясь, подошёл к гаснущим углям, сел рядом с Настей.

– Хороша моя молодая, а, барин? Тебе такая и во сне не приснится!

Это была уже дерзость, и Настя обеспокоенно взглянула на Полозова: не обиделся ли, - но тот по прежнему сидел весь вытянувшись вперёд. В его широко открытых глазах бились блики огня, он восхищённо смотрел на Настю.

– Боже правый, да ведь такой… такого… Да ведь тебе в Большом императорском место, а не в этом шатре! Как же… Куда же вы едете?! Откуда?!

Настя не удержалась от улыбки. Уже открыла было рот, чтобы ответить, но Илья опередил её:

– Изо Ржева в Серпухов.

– Что же вы такого крюка дали?

– С дороги сбились, не местные мы. Первый раз тут едем.

Настя удивлённо посмотрела на мужа, понимая, что он врёт; перевела взгляд на Варьку, но та чуть заметно помотала головой: молчи, мол. Лицо у неё при этом было мрачнее тучи, и Настя почувствовала, как в душе зашевелилось ожидание чего-то дурного. Ей больше не хотелось сидеть у огня и болтать с барином о прошлой московской жизни, и она, поклонившись, встала и отошла к Варьке.

– Куда же ты, Настя! Посиди с нами! - привстал было следом Полозов, но она откликнулась из темноты:

– Прости, барин, некогда.

Варька у самой реки чистила при свете месяца картошку. Настя села помогать. Наугад нашла Варькины холодные, мокрые пальцы.

– Что стряслось? На тебе лица нет! Почему Илья говорит, что мы в Серпухов едем?

– Отстань! - сердито бросила Варька, вырывая руку. - Держи вот картошку! Да не эту, чистую держи… И иди к огню, сиди с ними! Пой, улыбайся!

Богу молись, чтоб из Ильи этот бес к утру выскочил! И не спрашивай меня, бога ради, ни о чём!!!

Ничего не понимая и совсем растерявшись, Настя ушла в шатёр и сидела там, жадно прислушиваясь к разговору Ильи и Полозова. Понемногу она начала понимать, и по спине забегали морозные мурашки.

Илья никогда не скрывал того, что он конокрад. Его таборное занятие даже прибавляло ему уважения у хоровых цыган, среди которых было много страстных лошадников. Цыганки недоверчиво спрашивали у него:

"Неужели ты коней воровал?" "Было дело…" - смеясь, отвечал он. Но одно дело - шутить и смеяться там, в Москве, и совсем другое - здесь, когда ты уже жена таборного цыгана, и у него горят глаза, и ничего, кроме пары барских вороных, он уже не видит и знать не хочет… Так вот почему Варька так сокрушалась, что они разбили шатёр у конского водопоя… Она не хотела, чтобы брат даже видел чужих лошадей.

– Настя, выйди к нам! - от голоса мужа, донёсшегося снаружи, она вздрогнула. - Иди, спой для барина!

Настя закрыла лицо руками, с отчаянием чувствуя, что не только петь, но даже просто смотреть на Илью она сейчас не сможет. Но муж позвал снова, и Настя различила в его голосе жёсткую нотку, и поняла: надо идти.

– Здесь я, Илья. - она откинула полог, улыбнулась широко, как в ресторане, перед выступлением. - Что же петь? Как ваша милость прикажет?

Засиделись до полуночи. Месяц уже закатился за деревню и пустое поле сплошь затянуло седым туманом, когда гость собрался уезжать. Угли догорели и подёрнулись пеплом, от реки потянуло холодом. Настя, уставшая после целого дня дороги, не успевшая даже поесть, едва держалась на ногах и уже из последних сил желала сидящему верхом Полозову:

– Будьте здоровы-счастливы, Алексей Николаевич! Рады были вам петь!

– И тебе счастья, красавица! Скажи своему мужу: тебе в телеге этой не место, пусть в город, в хор везёт тебя! - Полозов улыбнулся Насте, чуть склонившись с седла, тут же выпрямился, гикнул, - и вороной легко тронул с места. Кобыла помчалась за ним. Вскоре силуэты всадника и лошадей слились с чёрной полосой дороги.

Илья сидел возле углей, поджав под себя ноги, и жадно уплетал картошку из остывшего котелка.

– Принесла же нелёгкая гаджа… - пожаловался он с набитым ртом. - Ни пожрать, ни поспать по-людски. Настька, сядь поешь, пока я всё не подобрал… Да что с тобой?

– Ничего. Устала.

– У, глупая, ну так спать ложись! Варька, ты где там?

– Здесь. - послышался глухой голос. Варька, не поднимая глаз, тащила из шатра свою старую перину и подушку. Настя заметила, как брат и сестра обменялись взглядами, после чего Илья резко отвернулся, бросил ложку в траву и ушёл в шатёр. Варька в сердцах сплюнула, легла на перину и с головой накрылась шалью. Настя осталась одна. Рядом тоненько звенели комары, на лугу сонно гукала какая-то птица. Настя нашла в темноте ложку, брошенную Ильёй, собрала посуду, сложила её в таз, отнесла к реке, кое-как помыла, борясь со сном. И оставив таз у телеги, полезла в шатёр.

– Настя, ты? - раздалось из темноты. - Иди ко мне. Скорей, ну?..

Уже в полусне она нырнула под руку мужа, прижалась, вдыхая запах крепкого лошадиного пота, дёгтя и полыни, обняла Илью, - но он уже спал.

"Может, обойдётся ещё… Наутро забудет…" - успела подумать Настя. И тут же заснула тоже.

*****

Настя проснулась оттого, что кто-то тряс её за плечо:

– Вставай! Вставай! Уезжаем!

Она вскочила, выползла из шатра. Снаружи было ещё темно, поле тонуло в тумане, реку с ракитником тоже словно затянуло молоком, утренние звёзды неохотно таяли над дальним лесом. Со стороны деревни сонно проорал петух, ему отозвался другой. Над крышами едва-едва розовело. Примятая трава и листья были покрыты мелким бисером росы. Сырой холодок заполз под кофту, Настя поёжилась. Поискала глазами мужа.