Молодуха вспыхнула, торопливо отошла к костру. Старик проводил её довольным взглядом. Весь табор был семьёй деда Корчи, и если число своих детей он помнил твёрдо - двенадцать, а подсчитывая внуков, колебался между четырьмя и пятью десятками, то невесток, зятьёв, племянников и правнуков не пытался даже перечислить. Упомнишь их всех разве?
Здоровы - и слава богу.
Митро опустился на вытертый до основы, уже покрывшийся росой ковёр.
Из уважения помолчал, дожидаясь, пока старик раскурит трубку, отыскал глазами Варьку. Та возилась над котелком у соседнего шатра. Поймав взгляд Митро, несмело улыбнулась и тут же, спохватившись, сжала губы, прикрывая некрасивые, выпирающие вперёд зубы. Митро бросил ей подобранную картошку. Варька ловко поймала её в фартук, высыпала в помятое ведро, понесла к огню.
Дед Корча выпустил изо рта клуб дыма. Покосившись на Митро, чуть заметно усмехнулся.
– Вижу, опять за тем же приехал.
– За тем же, - не стал отпираться Митро. - Голос… Голос её жалко, понимаешь, морэ[4]? Не в обиду будь сказано, только кому он тут нужен?
– Что, в хоре своих голосов не стало?
– Почему, есть… - Митро не мигая смотрел в бьющееся пламя. - Что Смоляко говорит?
– Илья-то? А что он скажет… Не знаешь его? Одни кони в голове. Весной на Кубани стояли, так он целый косяк откуда-то пригнал. Тем же месяцем на ярмарке сбыли, большие деньги взяли. Меняет, продаёт - настоящий цыган!
Зачем ему в город?
– Кофарить[5] и в Москве можно.
– А как же, слышали… - в сощурившихся глазах старика пряталась насмешка. - Как понаедут в табор хоровые, в золоте все, носы до небес задирают - господа! А сами такие же кофари[6], как наши. Ещё и не знаешь, кто на ярмарках громче орёт. У ваших-то голоса покрепче!
Митро пожал плечами, промолчал. Над полем спускались сумерки. С недалёкой речушки потянуло туманом, в небе робко, по одной зажигались первые звёзды. Мимо шатра, смеясь и болтая, пробежала стайка девушек - рваные юбки, босые ноги, увядшие ромашки и васильки в спутанных косах. Одна из них окликнула Варьку, и та, вскочив, кинулась следом. В посвежевшем воздухе отчётливо слышалось стрекотание кузнечиков.
Со стороны реки донёсся нарастающий конский топот. Дед Корча подмигнул Митро:
– Вон скачут. Поговори с ним сам, может, послушает.
Из тумана, ворвавшись в очерченный костром круг света, галопом вылетели всадники. С десяток молодых цыган, ещё мокрых, взлохмаченных, на ходу попрыгали с лошадей, и тишина разбилась смехом, криком и ржанием.
– О, Митро! Арапо! Чтоб тебе золоту счёт потерять, здравствуй!
– Будьте здоровы, чявалэ[7]. Чтоб ваши… - начал Митро обычное приветствие и, перебивая самого себя, вдруг со страстным стоном выдохнул: – О, дэвлалэ[8], дэвлалэ, дэвлалэ-э-э…
Одним могучим прыжком он вскочил с ковра. С расширившимися глазами сделал несколько шагов к лошади, которую сдерживал под уздцы один из парней. Зажмурившись, схватился за грудь, словно ему не хватало воздуха.
Цыгане вокруг понимающе усмехнулись, отошли, давая посмотреть.
Это был красивый чагравый[9] жеребец с тонкими, сильными ногами, крутой шеей и густой нестриженой гривой. Ещё разгорячённый после скачки, он не желал униматься, перебирал копытами, просился на волю, умоляюще кося на хозяина фиолетовым блестящим глазом. Жадный, опытный взгляд бывалого кофаря мгновенно определил: порода! Митро проворно залез под брюхо коня, завертелся там, восхищённо вздыхая. Дрожащим от нежности голосом запросил:
– Но-о-ожку, дай, ножку, ножку… Ах ты, душа моя, красавец, солнышко…
Ах ты, маленький, серебряный мой… Всех бы баб за тебя, сестёр всех отдал бы… Ни одна, сорока, не стоит… Илья! Смоляко! Где взял?!!
Цыгане негромко рассмеялись, но Смоляко[10] даже не улыбнулся. Лишь пожал плечами и любовно отёр круп коня рукавом ещё мокрой рубахи. Он, как и его сестра Варька, не был красив. Крутые скулы, жёсткий подбородок, большой нос с горбинкой, мохнатые брови, сросшиеся на переносице, делали Илью старше его двадцати лет. В чёрных чуть раскосых глазах с голубоватым белком никогда не мелькало улыбки. Тёмная, редкая даже для цыган смуглота лица полностью оправдывала прозвище. В курчавых волосах парня ещё блестела вода, на груди, чуть ниже худых, сильных ключиц, светился крестик на истлевшем шнуре. С минуту он молча наблюдал за копошащимся под брюхом жеребца Митро. Затем спросил:
– Заночуешь там, брат? Скажи, Варька подушку принесёт…
Цыгане грохнули хохотом. Взлохмаченный Митро выбрался на траву, встал, не сводя с коня глаз.
– Меняешь?! Душу положу! На колени встану!
Илья мотнул головой, но Митро не унимался:
– Двух донских трёхлеток за него дам! Завтра на Конную приходи, поглядишь! Золото, а не кобылки, не пожалеешь! Дорогой ты мой, всё, что хочешь, отдам! Ну - по рукам?
Илья отвернулся. Митро подозрительно сощурился, прикидывая - не пытается ли тот набить цену. Но некрасивое лицо парня не выражало ничего.
Митро, разом сгорбившись, опустился на траву, огорчённо вздохнул. Долго молчал. Наконец, собравшись с силами, выговорил:
– И чёрт с тобой. Сам катайся… Менял или так взял?
– Взял под Орлом, у гаджа[11]из усадьбы, - в голосе Ильи проскользнула чуть заметная хвастливая нотка.- Остальных продал. А этого… Ну не могу его менять!
– Ещё бы… - Митро, не выдержав, снова встал, ласково погладил большую голову жеребца, бережно выпутал из гривы комок репейника. - Только таких лучше сразу сбывать, а то мало ль что…
– Месяц прошёл. Не найдут.
С лошадей разговор сам собой перешёл на московскую конную торговлю; в него охотно вступили и другие цыгане, кружком рассевшиеся у шатра деда Корчи. Над табором совсем стемнело, перед каждой телегой легли дрожащие круги света. Костры догорали, обращались в угли. По лицам цыган прыгали красные блики. Варька сидела у котелка, задумчиво мешала в нём ложкой.
Поглядывая на шевелящиеся у полога шатра тени, запела:
Ай да, мири[12]доля, мири бедная…
Пропадаю мэ, ромалэ, боже мой…
Сильный низкий голос поплыл по табору. Разговор у шатра прекратился.
Митро оторвался от чагравого жеребца, обернулся, пристально посмотрел на Варьку. Вполголоса подтянул:
Пропадаю ни за что, хорошая моя…
Варька просияла и забрала вдруг так высоко и щемяще, что Митро, смущённо осёкшись, умолк. Кто-то другой, от соседнего шатра, подхватил песню, затем вступили ещё несколько голосов. Цыгане один за другим подходили к углям. Песня поплыла в чёрное поле, высоко над которым стояла луна. Митро слушал, закрыв глаза, силясь проглотить вставший в горле комок.
"Ах, чёрт… Ах, чёрт…" - повторял он про себя. По спине бежали мурашки.
– Что, в Москве не так поют?
Митро вздрогнул, очнулся, повернулся на голос. Стоящий рядом Илья не пел. В темноте его лицо казалось совсем чёрным, ярко блестели белки глаз.
– Знаешь, чяво[13], кто ты? - помолчав, спросил Митро.
– Ну?
– Пень безголовый. Не обижайся. Тыщу раз я тебя просил! Сам знаешь, сколько наших на конных барышничают. Без лошадей не останешься, не бойся. А то, что Варька в хоре большие деньги будет получать, - забожиться могу.
– Опять? - сердито спросил Илья. - Я тебя тоже прошу - хватит с этим!
Варьку - в город? Перед пьянью в кабаке кривляться? За деньги?!
– Да ты рехнулся?! - взорвался Митро. - Кто её кривляться заставит, голова дубовая! Мозгами-то пораскинь, чяво, я дело говорю, а ты!.. Ну и сиди здесь, лошадям хвосты крути! Что ты здесь имеешь, сам скажи… Телегу эту? Шатёр драный? Две клячи на трёх ногах?!
– Клячи?! - взвился Илья. - У меня - клячи?! Сам ты на трёх ногах!
Митро вскочил. Они стояли грудь к груди у догорающих углей, уже готовые вот-вот сцепиться. Но дед Корча негромко покряхтел, не поднимая головы, и Митро сразу пришёл в себя.
