— Бэйкон Хиллс не лучшее место ни для кого, — фыркает Стайлз.

Я ухмыляюсь, а затем одобрительно киваю.

Шериф ставит локти на стол и опускает подбородок на сложенные в замок руки.

— На самом деле, дети, кажется, я знаю, кто бы мог вам помочь. Ник славился не только тем, что исправно работал учителем в школе и любил свою жену больше всего на свете. Он был хорошим другом Хейлов. Вообще-то, я бы сказал, что он был лучшим другом Питера.

Я не верю своим ушам, и, кажется, Стайлз такого же мнения.

— Мистер Стилински, я буду очень благодарна вам, если вы ничего не скажете моей маме. Я должна разобраться во всем сама.

— Ладно. Но лишь до тех пор, пока всё под контролем. А сейчас вы бы ехали домой … К нам, хотя бы. Оконное стекло уже починили, так что постарайтесь в этот раз без драк.

Стайлз смотрит на меня и смеётся.

— Спасибо, сэр. Спасибо вам за всё.

Шериф кивает.

— И отдохните уже, я вас умоляю. Брук, ты выглядишь, как Стайлз, так он хотя бы одержим злым духом!

Я смеюсь, и Стилински младший тоже.

Я удивляюсь, как шериф умудряется держаться сам и держать весь этот чёртов город под контролем.

Наверное, именно он здесь настоящий и единственный герой.

***

— Держи, — Стайлз протягивает мне подушку и простынь. — Внизу есть плед.

— Я помню, — я принимаю вещи из рук парня. — Забыл, я уже один раз практически переночевала у тебя.

Стилински хмыкает.

— Ну, что ж … Спокойной ночи, — добавляю я.

— Спокойной ночи.

Казалось, всё уже сказано, и можно действительно идти спать, но я почему-то продолжаю топтаться на месте.

— Слушай … — зачем-то говорю я, хотя Стайлз всё ещё и так стоит и внимательно смотрит на меня. — Спасибо тебе за все это. Я не знаю, зачем ты это делаешь, но спасибо.

— Я делаю это потому, что ты не должна проходить через всё это одна. Каждому нужна своя стая. Ты знаешь, что бывает с одиночками, с омегами? Они погибают, рано или поздно … А я не хотел бы, чтобы ты умерла. Этот город и без того видел слишком много смертей.

— Твоя правда, — еле заметно киваю я.

— Так что, прошу тебя, перестань закрываться. Хватит прятать всё в голове и сердце.

— Ладно, командир. А ты иди поспи.

Я вижу, как вытягивается лицо Стайлза.

— Мне нельзя … Нельзя спать.

— Что?

— Каждый раз, когда я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, ногицунэ пытается выбраться наружу. Дитон дал мне это, — Стайлз разворачивается спиной ко мне и достаёт что-то из ящика, а затем поворачивается обратно и демонстрирует мне баночку с какими-то таблетками. — Это помогает мне оставаться в сознании.

— Откуда у Дитона наркотики? — спрашиваю я.

— Его сестра, мисс Морэлл, психиатр в школе, помнишь? Так вот, сейчас она работает в дурдоме. Там такого добра, видимо, куры не клюют.

— И как долго тебе нельзя спать?

— До тех пор, пока мы не найдём способ одолеть ногицунэ.

— Ты же понимаешь, что это может занять не один день? — Стайлз кивает. — Тогда, знаешь, что? — я кидаю подушку и простынь на кровать Стилински. — Я тоже не буду спать.

— Ты не обязана.

— Цыц! — я поднимаю палец вверх. — Не обязана, да. Но я делаю это потому, что хочу.

— Ладно.

— Ладно.

— Может, чаю?

— Почему бы и нет.

Стайлз выходит из комнаты, а я тем временем позволяю себе оглядеться внимательнее, чем это вышло в первый раз. Я подхожу к стеллажу, на котором стоят стопки книг, а так же самые разнообразные вещи, разбросанные в хаотическом беспорядке. Тут есть и мяч для лакросса, и несколько дисков с музыкой группы, о которой я даже никогда не слышала, и сломанные наручники (Боже, даже спрашивать не буду, что они тут делают), и ещё куча, вероятно, нужного Стилински хлама.

Затем взгляд цепляется за рамку для фотографий, в которую вставлен рисунок дерева. Я беру её и верчу в руках, внимательно разглядывая ровные линии, прорисованный чёрной ручкой. Когда я разворачиваю рамку, то вижу прикреплённый сзади клочок бумажки с пометкой “Для Лидии”.

Шаги на лестнице и дребезжание посуды дают мне понять, что Стилински возвращается.

— Это ты рисовал? — спрашиваю я, когда парень только и успевает, что переступить через порог своей комнаты.

В его руках поднос с двумя чашками и тарелкой с печеньем.

— Нет, Лидия, — отвечает он, ставя еду на компьютерный стол. — Как позже оказалось, это был неметон.

— Оу, — произношу я, ставя рамку на место. Один вопрос так и вертится у меня на языке, но я боюсь, что это может прозвучать не совсем тактично, и потому решаю зайти с другой стороны. — Между вами что-то есть?

Стайлз протягивает мне кружку красного цвета. От её содержимого идёт пар, а так же приятно пахнет мятой.

— Ты имеешь в виду нормальные, полноценные, взаимные отношения? — я делаю глоток чая, затем киваю. — Тогда, нет.

— Но ты всё ещё любишь её так же сильно, как и последние десять лет, да?

Стайлз не торопится отвечать. Он аккуратно берёт вторую кружку с подноса и тоже делает глоток. Я вижу, как он щурится, когда обжигающая жидкость попадает на язык. Затем он, несмотря на то, что кружка горячая от содержимого, плотно обхватывает её двумя руками, словно пытается согреться. Его взгляд направлен перед собой, но в пустоту.

— Не знаю. Наверно. Вероятнее всего.

В свою очередь, я практически на сто процентов уверена, что он не “наверное”, а точно её любит. И всегда будет.

Сколько я себя помню, этот мальчишка с лицом, покрытым причудливой россыпью родинок, и янтарными чистыми глазами всегда любил рыжеволосую красавицу. Но при этом, он не был похож на тех страдальцев, которых показывают в кино — он всегда знал, что ему ничего не светит, но, тем не менее, никогда не сдавался. Помню, как однажды случайно услышала часть разговора Скотта и Стайлза, где он сказал: “Чувак, она не игнорирует меня. Я просто до сих пор не появился на радаре её жизни. Вот увидишь, всё ещё будет!”.

— Когда Дитон рассказывал про обряд, что вы совершили для спасения родителей, он упоминал о ком-то, кто бы смог вернуть вас обратно. Эмоциональная цепь, или … Якорь. Ведь она твой якорь, не так ли?

Стайлз кивает, а затем снова делает глоток.

— Всё равно, многое изменилось с тех пор, как вы вместе танцевали на зимнем балу. С тех пор, как уехал Джексон. Даже я это вижу. Не теряй надежды, приятель, всё ещё будет!

Я произношу это, а у самой на душе, почему-то, скребут кошки.

Мне не нравится смотреть на такого Стайлза — задумчивого, грустного, несчастного.

Даже когда он не спит несколько суток из-за ногицунэ, он и то выглядит бодрее, чем сейчас, когда я затронула тему Лидии.

— Эй, ну, не грузись, — я делаю глоток, и чай обжигает моё горло. — Не стоило мне об этом начинать разговор. Лучше ты спроси меня о чём-нибудь.

Стайлз медленно переводит взгляд на меня.

— Да, нет, всё нормально. Просто в последнее время, я не могу с уверенностью сказать, что вообще способен думать о чём либо, кроме собственной смерти. Потому что пока, это — единственный способ одолеть ногицунэ.

— Даже думать о таком не смей. Никто больше не умрёт.

Я опускаю кружку на пол. От сказанных Стайлзом слов мне становится грустно. А вдруг, действительно, другого способа нет? Вдруг, Стайлз больше никогда не станет прежним?

Я забираюсь на кровать с ногами и обхватываю колени руками.

Мы оба молчим, потому что знаем, что не стоит ждать чуда. Только сказки и детские истории заканчиваются хэппи—эндом. А таким, как мы, счастливый конец не положен.

Иллюзий больше нет. Но есть ли надежда?

Не знаю, сколько времени мы проводим вот так, сидя рядом друг с другом, погружённые каждый в свои собственные мысли.

Минута. Десять. Может, даже час.

Но когда я, наконец, отмираю и тянусь к кружке на полу, чай оказывается холодным.

“Вы не сможете убить меня”.

Чужой голос в моей голове раздаётся словно гром среди ясного неба, отчего я дёргаю рукой и переворачиваю кружку.