— Лицо—то какое довольное, — заметила я, когда Никита остановился передо мной и продемонстрировал мне с десяток ключей, болтающихся на черном шнурке.

Приглядевшись, я поняла, что это тот самый шнурок, который я ранее заметила на его шее — между ключами проглядывал амулет. Теперь я видела, что он выглядит, словно обычный камень темно—фиолетового, практически черного, цвета.

— Могла бы просто поблагодарить, — Никита ткнул пальцем себе в щеку с намеком на то, что я должна его поцеловать.

Я скрестила руки на груди и приподняла бровь. Никита надул губы.

— Ну и ладно.

Быстро сообразив, какой из ключей подходит, Никита открыл дверь и пропустил меня вперед. Кабинет технологии находился в оранжевом полумраке — вечернее время давало о себе знать, и единственным источником света было заходящее солнце. Выстроенные вдоль стены швейные машинки блестели своими металлическими деталями. С маленькой кухни, скрытой за массивной деревянной дверью с изображением русской печи, доносился запах подгорелой выпечки.

Я щелкнула переключателем на стене у выхода, включая свет. Никита с неприкрытым восхищением оглядывался вокруг, изучая помещение.

— Не понимаю, почему нас сюда не пускают! — воскликнул он.

Под “нас” он подразумевал всех людей мужского пола. Елена Юрьевна, учительница обслуживающего труда, под страхом смерти запрещала девчонкам приводить в кабинет парней, потому что утверждала, что они обязательно что—нибудь сломают или разобьют. И когда Никита, слишком крепкий и неуклюжий, стоял склонившись над швейной машинкой словно слон, забредший в посудную лавку, я поняла ее опасения.

Никита подскочил к столу, на котором были сложены линейки закройщика, схватил треугольное лекало и, вытянув руки вперед, словно собирается им стрелять, наставил его на одну из швейных машинок.

— Сдавайся, чертов десептикон! — завопил Никита и начал издавать звуки, едва ли похожие на спуск затвора и выстрелы.

— Не понимаешь? Серьезно?

Я покачала головой. Никита произвел еще несколько “выстрелов” в швейную машинку, затем почесал острым углом лекала подбородок и положил его на место.

Я чувствовала себя так, словно была ответственна за каждый его неосторожный шаг. Мне хотелось связать Никите руки, чтобы он ничего не трогал, и я старательно сдерживала порыв залепить ему подзатыльник, когда он споткнулся о шнур утюга и чуть не полетел на пол вместе с гладильной доской.

Я сняла сумку с плеча и поставила ее на парту напротив учительского стола. Никита тут же скинул с себя рюкзак, словно только и ждал моего разрешения.

— Ну, и что мы тут будем делать? — спросила я, облокачиваясь на парту.

Никита застыл напротив манекена, разглядывая его, словно инопланетянина. Я повторила свой вопрос.

— Я подумал, что было бы неплохо перекусить, — Никита коснулся бархатной поверхности манекена. — Лично я голоден, как волк.

Стоило только Никите упомянуть еду, как в животе предательски заурчало. Стоило признаться, что это была отличная идея.

— Но почему тогда не столовая? Логичнее было ее вскрыть, там еды больше. Там, — я мотнула головой в сторону кухоньки, — одни соленья, и те не факт, что свежие.

— Логичнее — да. Но не проще. Там чуть ли не каждый шкаф под ключ закрывают. — Никита глянул на меня так, словно я не понимаю элементарных вещей.

Мне показалось, что раньше я уже чувствовала на себе этот взгляд. Не напрямую, но украдкой. Я вспомнила день, когда Варя, побывавшая на премьере второго Стар Трека, пыталась в красках объяснить мне сюжет, но в моей голове он укладывался намного хуже, чем любая теорема по геометрии. Варя вздыхала, но не сдавалась, а мою спину буравил чей —то осуждающий взгляд.

Я тряхнула головой. Огромное количество времени, проведенного в одиночестве, давало о себе знать.

— Ладно, предводитель автоботов, давай посмотрим, что можно найти на кухне, — предложила. Никита удивленно приподнял бровь. — Если мне не интересно, это не значит, что я ничего об этом не знаю.

— Вау, — произнес Никита и прикрыл рот ладонью, словно оказался страшно поражен.

— У нас есть две банки консервированных огурцов, три картофелины, открытый пакет молока, — Никита прервался, чтобы понюхать его, а после добавил: — Кажется, свежее.

Мы стояли вокруг небольшого стола, на котором виднелись жирные следы чьих—то пальцев, друг напротив друга. Я добавила к пожиткам Никиты пакет обветренного печенья с шоколадной крошкой, найденный мной за фарфоровыми блюдцами.

— Можно сварить картошку и съесть ее с огурцами. А потом молоко с печеньем на второе блюдо.

— А на десерт тебе придется бежать за ключами от туалета, — отметила я.

— Ха—ха—ха, — Никита приложил руку к животу и задрал голову назад, словно действительно смеется.

— Можем не трогать молоко, если не хочешь, — продолжил он, когда поймал на себе мой усталый взгляд.

— Против молока ничего не имею. Против огурцов — да.

Никита кивнул и убрал банки с соленьями обратно на подоконник.

— Картошку? — спросил он.

— Как хочешь, — я пожала плечами.

Никита молча скинул картофелины в раковину и включил воду. Я села за стол, демонстрируя тем самым полной отказ от какой—либо деятельности, взяла с ближайшей полки, до которой смогла дотянуться, чашку и принялась вертеть ее в руках.

За окном, тем временем, становилось все темнее, и вместе с полумраком, опускающимся на город, мне становилось все неуютнее. Мне казалось, что я делаю что—то действительно противозаконное — словно это не меня по ошибке заперли в школе, а я сама устроила взлом с проникновением. Никиту же это совсем не беспокоило. Он выглядел так, словно находится у себя дома, а я просто пришла к нему в гости.

— Рит? — позвал Никита, и я подняла на него голову. — Не напрягайся так, а то вена на шее лопнет.

— Я пытаюсь, — честно ответила я. — Просто я не каждый день попадаю в такие ситуации. Чтоб ты знал, я вообще редко в каких—либо ситуациях участвую. Для меня поход в кино — победа над собой.

— И как тебе живется в таком ритме морской водоросли?

— Спокойно.

Никита дернул головой в неопределенном жесте. Наверное, ему стало меня жалко. И я не винила его в этом — иногда мне и саму себя пожалеть хотелось.

— Не поможешь мне? — Никита поднял вверх мокрую руку с кухонным ножом.

— Не в состоянии справиться с тремя картофелинами? — возмутилась я, но все—таки, встала и подошла ко второй раковине. Никита протянул мне свой кухонный нож и скинул в мою раковину самую большую картофелину.

— Твои родители не поднимут панику от того, что их дочурка пропала без вести? — спросил он, слегка толкнув меня плечом.

— Мать уехала со своим дружком отдыхать в Италию. Не думаю, что ей есть особое дело до того, во что вляпалась ее непутевое и бестолковое чадо.

Я бросила взгляд на Никиту. Он поджал губы.

— Неважные отношения с родителями?

Я неоднозначно мотнула головой, словно не поняла вопроса. Мне не хотелось жаловаться на свою жизнь человеку, которому это мало интересно.

— Мои отношения с братом едва ли можно назвать идеальными, — сказал Никита, когда так и не получил ответ на свой вопрос. — Я не понимаю, чего именно он от меня хочет: он знает, что я не могу вкладываться в учебу в полную силу, но все равно давит словно пресс в тысячу тонн, — Никита скинул почищенную картофелину в кастрюлю с водой, стоящую на плите, а затем продолжил: — Я домой прихожу только ближе к ночи, чтобы прямо с порога завалиться в кровать и не выслушивать монологи Жени на тему моей бесполезности.

— Мне кажется, моя мать ведет настольную книгу под названием “1000 и 1 косяк моей тупой как валенок дочери”.

— Женя еще год назад продал права на свою настольную книгу “Что делать, если твой брат — человек дождя” Михалкову. Скоро фильм выйдет.

— На вручение премии “Кинотавр” позовешь?

— Боюсь, с любовью моего брата ко мне, “Кинотавр” мы будем смотреть с парковочного места.