Хотя это был определённо другой случай – поцелуй с симпатичным парнем с натяжкой можно было обозвать «неприятностью».

— Я просто не понимаю, чего ты от меня ждёшь, — прерывая молчание, произнесла я.

— Ты ушла с крыши – значит, ты что—то почувствовала. Ведь так?

Я пожала плечами, но Никите явно было этого не достаточно. Он снова сделал попытку коснуться меня, и в этот раз я не отстранилась – его рука обхватила моё плечо немногим выше локтя.

— Рит, пожалуйста. Скажи хоть что—нибудь.

— Это ничего не меняет.

— Что?

— Поцелуй. Это ничего не меняет.

Никита прищурился – я поняла это только по освещённой стороне лица. Он смотрел то ли на меня, то ли куда—то сквозь, казалось, целую вечность, а затем отпустил мою руку и развернулся обратно к компьютеру.

— Ты злишься? — спросила я.

— А у меня должна быть на это причина? — уточнил Никита.

Мы говорили словами, сказанными друг другу минутами ранее, и это выглядело так по—детски, словно мы делили какую—то дорогую игрушку, купленную нам родителями.

— Я не знаю …

Мне было стыдно. Я могла бы сказать всё, что угодно, но вместо этого выбрала самое неблагодарное. Кто вообще решил, что «Это ничего не меняет» законно произносить вслух? К тому же, я откровенно врала: самой себе, Никите, всем существующим и несуществующим богам. Врала о том, что поцелуй ничего не поменял, о том, что сегодняшний вечер ничего не поменял, о том, что Никита Макаров ничего не поменял.

Сегодня, когда он смотрел на небо, я смотрела на него. И я могу поклясться, что мы оба видели фейерверки.

— Это будет очень странно, если я обниму тебя?

Никита не ответил, но и я не просила разрешения – я просто дала ему время на то, чтобы успеть сделать выбор и секундами позже либо оттолкнуть меня, либо позволить мне попытаться хоть как—то загладить неловкость.

Сначала я осторожно положила ладонь Никите на плечо, словно пробуя воду большим пальцем ноги прежде, чем зайти по пояс, и только когда поняла, что он не собирается скидывать мою руку, привстала со стула и обняла его, прижавшись своей щекой к его уху.

И это было нелепо, насколько идеально мой подбородок лёг на его плечо.

Той ночью мне очень долго не удавалось уснуть, и потому я сразу услышала, как Никита, лежащий на стульях двумя партами ниже, начал ворочаться на месте, пока окончательно не встал. Половицы под его ногами неприятно заскрипели, и он шёпотом выругался.

— Я не сплю, — громко сообщила я и села.

— Прости, — ответил Никита.

Он зашагал к выходу. Мгновение спустя раздался щелчок выключателя. В глаза резко ударил свет, и я крепко зажмурилась.

— Ты чего встал—то? — поинтересовалась я, продолжая щуриться.

Нащупав край стола, я сориентировалась по нему, чтобы встать, и лишь только потом осторожно открыла глаза. Никита держался за ручку двери, словно ожидая разрешения на то, чтобы выйти из класса. Пальцами свободной руки он тёр переносицу.

— В туалет, — ответил он, продолжая смотреть в пол.

— Всё хорошо?

Я не понимала до конца, почему решила задать этот вопрос: возможно, что—то в лице Никиты меня смутило, или же мне на какое—то короткое мгновение показалось, что он может уйти и больше не вернуться, хоть это было и не так—то просто в ситуации, в которой мы оказались. Я замерла, ожидая ответа, но его всё не поступало: Никита не поднял на меня глаза, не склонил голову чуть в бок, не почесал подбородок и не протянул своё иронично—снисходительное “Я всего лишь хочу сходить в туалет, Рит”. Вместо этого он нахмурил брови ещё сильнее и продолжил тереть переносицу.

Спустя ещё мгновение, он, наконец, ответил.

— Глаза жжёт. Наверное, из—за линз.

Я охнула.

— Ты не снимал их с самой пятницы?

— Я не думал, что так делать нельзя.

— Ты не что, прости? Не думал? Гляньте—ка на него, не думал он! — я всплеснула руками, даже не пытаясь унять внезапный приступ гнева. Я чувствовала себя так, словно несу ответственность за Никиту, и дикое желание отругать этого бестолкового парня на чём свет стоит буквально захлестнуло меня с головой.

И я бы так и сделала, если бы он не поднял на меня свои когда—то чистые и ясные глаза, которые теперь больше походили на два сгустка лопнувших сосудов.

— Господи, — прошептала я и подошла к Никите.

Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы убедиться в том, что ситуация крайне плачевная. Глаза Никиты были пересушены и воспалены.

— Ты с ума сошёл что ли? Так и ослепнуть можно!

Я утрировала, но Никита, который, кажется, привык к тому, что я знаю больше него, мне поверил — я поняла это по тому, как он качнул головой и опустил взгляд, разочарованный своей же собственной глупостью.

— Пойдём, — я схватила Никиту за руку чуть выше кисти. — Я помогу тебе. Захвати ключи.

— Ты не обязана, — Никита повёл плечами. Он стоял на месте, преграждая мне выход из класса.

Я поймала себя на мысли о том, что мне нравится наша разница в росте — забавно было чувствовать себя такой маленькой, но далеко не беспомощной.

— Пойдём, — повторила я, и теперь уже Никита не сопротивлялся.

Я оставила Никиту Макарова у мужского туалета, а сама, как только он исчез за дверью, пустилась бегом по тёмным коридорам школы в сторону медпункта. Влетев в помещение, я на ходу хлопнула ладонью по стене и лишь с пятого раза попала по выключателю. Выругавшись, я принялась вспоминать хотя бы одно название каплей для глаз, но как назло ничего не приходило на ум, а все флаконы, попадающиеся в руки, казались мне неизвестными. И тогда мне не оставалось больше ничего, как хватать всё и без разбора, чтобы уже на месте прочитать этикетки.

Только после того, как я поднялась наверх, запыхавшаяся, с кучей флакончиков разного размера, завёрнутых в подол юбки, я поняла, что забыла закрыть дверь медпункта.

— Господь Всемогущий, — раздалось за дверью мужского туалета. Затем она распахнулась, и я увидела Никиту, согнувшегося над низкой раковиной в три погибели и умывающего лицо. Когда я вошла в маленькое помещение, освещённое одной единственной лампочкой, висящей под самым потолком, он выпрямился, и капли воды, стекавшие по подбородку, начали пачкать его синюю футболку. — Никогда ещё процесс снятия линз не доставлял мне такого адского дискомфорта!

— Бестолочь, — я покачала головой.

Взгляд Никиты скользнул по моей задравшейся юбке и непривычно открытым ногам. Мои щёки вспыхнули.

— Зачем ты принесла столько много всего? — я опустилась на колени на холодный кафель туалетной комнаты для мальчиков. Вся она с пола и до потолка была выкрашена в голубой цвет, и это вкупе с розовыми стенами в туалете для девочек заставило меня всерьёз задуматься о гендерных стереотипах, правящих этой школой.

— Я, вроде как, забыла, какие именно капли нужны, — я выпрямила юбку, и многочисленные флакончики посыпались на пол.

— Забыла? Ты? Да ну не может быть! — Никита присел рядом со мной и схватил в руку первые попавшиеся капли.

— Ты меня напугал немного со своими глазами, — попыталась оправдаться я, но, кажется, только усугубила своё положение — Никита вскинул брови и уставился на меня как на законченную чудачку. — Я подумала, мало ли что—то серьёзное. Ещё не хватало мне потом целый день с твоим трупом провести.

Я заметила, что без линз глаза Никиты выглядели не такими огромными — они больше не заглядывали в самую душу, а, скорее, загадочно в неё поглядывали.

— И не смотри на меня своими красными глазами хронического алкоголика, — попросила я.

Никита демонстративно накрыл лицо ладонями, но я успела уловить однобокую улыбку, в которой растянулись его губы.

Треть растворов оказалась мне незнакома, ещё четверть служила против насморка, а остальные флакончики и вовсе не были подписаны. Единственным, что оказалось полезным для Никитиных глаз, оказался полупустой тюбик, носящий название “Слеза Натуральная”.