И вот в канун пасхальной недели, то ли в среду после полудня, то ли в четверг поутру, испанцы подняли паруса и отбыли с той земли, немало там поживившись; впрочем, жители Кампече тоже остались ими довольны. И вот они снова поплыли вдоль берега вниз, и через 10–12 лиг увидели другое большое селение и пристань под названием Чампотон, последний слог долгий; его украшали каменные дома с такими красивыми каменными же скульптурами, что их можно было бы смело установить в Испании. Предводитель Франсиско Эрнандес и большая часть его людей сошли на берег; навстречу им вышло множество индейцев со своим оружием и с металлическими топориками, которыми они, видимо, обрабатывали поля, и стали знаками спрашивать испанцев, чего они хотят, а наши отвечали, что ищут воду. Тогда индейцы объяснили, что нужно идти в сторону селения и по пути им встретится река, так что воды у них будет вдоволь. Испанцы пошли в указанном направлении, дошли до большой поляны (такие поляны мы вслед за индейцами острова Эспаньола называем саванна) и увидели там тщательно обложенный камнем колодец; дальше они не пошли, а, заметив неподалеку большой двор, дом и множество зобастых кур, решили здесь заночевать. На следующее утро, когда они еще оставались на упомянутом поле или саванне, к ним подошли несколько индейцев и среди них один с золотыми четками на шее — должно быть, их царь или главный сеньор. Франсиско Эрнандес знаками спросил у него, не хочет ли он продать свое ожерелье или, как мы там обычно говорили, получить за него выкуп, и стал показывать тому знатному индейцу одну нитку цветных стеклянных четок за другой, но четки эти нисколько ему не понравились; так вместе с другими он и ушел. А через некоторое время испанцев окружили, как им показалось, не менее тысячи индейцев, которые, видимо, решили, что раз их гости просили воды, но, напившись вдоволь и набрав сколько хотели, не уходят, значит они уходить не собираются; а люди они диковинные и свирепые, с бородами, и явились на тех огромных судах (к тому же индейцы видели и слышали, как бородатые пришельцы стреляли из пушек, изрыгавших огонь и гром, так что казалось, будто разверзлись небеса и разбушевались стихии, и поэтому мечтали дождаться часа, когда избавятся от столь опасного соседства); и вот разъярившиеся индейцы с луками, стрелами и щитами, которые были у них в форме полумесяцев и украшены золотом, бросаются изгонять пришельцев, сопровождая атаку звуками трубы, звоном колокольчиков и дикими криками. Испанцы, не в состоянии выносить этот крик и полагая, что обнаженных индейцев одолеть будет нетрудно, выходят им навстречу во главе с Франсиско Эрнандесом, который, как мы уже говорили, был человек решительный и не робкого десятка, и вступают с ними в бой. Четыре часа сражались те и другие с немалой отвагой: испанцы рубили мечами, кололи копьями, вспарывали индейцам животы, поражали их из арбалетов, и поле было усеяно мертвыми индейцами, но остальные не сдавались, а продолжали разить испанцев своими стрелами. Стоило одному из испанцев выйти вперед без щита, как его немедленно поразили стрелы в живот, и он тут же умер; а когда другой, стремясь доказать свою храбрость, вылез вперед, они убили и его, и вскоре почти все испанцы были ранены. Увидев, что дело плохо, они стали отступать к своим шлюпкам, и это было бы лучше сделать с самого начала, когда индейцы только подошли к ним, чтобы изгнать со своей земли; ведь воды, которой они просили, им дали и напиться, и с собой взять, но вода была лишь предлогом для вторжения на чужую землю и в чужие владения; а в том, что индейцы не соглашались терпеть испанцев на своей земле, не было для них ничего оскорбительного, но так как они пришли не с добрыми намерениями, а со злобными, о которых было сказано выше, и были не в состоянии бросить столько золота, которое уже считали своим, то они и начали тот бой, надеясь покорить индейцев огнем и мечом, как это не раз случалось в других местах, ибо им не внове было вторгаться в чужие земли и владения, опустошать их и грабить, а людей уводить в неволю; итак, почти все испанцы были ранены и стали отступать к своим шлюпкам, а индейцы с криками и воплями их преследовали, нанося им новые и новые раны; поскольку же на берегу было очень вязко, и шлюпки чуть не потонули в грязи, да к тому же раненые едва передвигались, а матросов с ними не было и дотащить их до лодок было некому, то прошло немало времени, пока им удалось отчалить; всего там полегло 20 испанцев, а предводитель и остальные уцелевшие вернулись на корабль полумертвыми: еще бы несколько минут, и ни один не унес бы оттуда ноги. Сам предводитель получил, как мне помнится, более тридцати ран и был в тяжелом состоянии, о чем, среди прочих вещей, он мне написал, ибо я был при дворе, который в то время находился в Сарагосе, в провинции Арагон. Вернувшись на корабль и залечив кое-как свои раны, испанцы сняли с брига оружие и снаряжение, а затем сожгли его, потому что он дал течь, а людей, чтобы вычерпывать воду на ходу, не хватало, тем более что дело это нелегкое. И вот на остальных двух кораблях они возвратились на остров Куба и вошли в порт Каренас, который теперь зовется Гавана, откуда в свое время они начинали свой поход, а поскольку корабли дали сильную течь и служить им больше не могли, они их бросили, и те затонули, а испанцы отправились в город Сантьяго, где находился Дьего Веласкес; Франсиско Эрнандес стал там лечить свои тяжелые и запущенные раны, от которых он сильно страдал, и на это потребовалось много времени. А Дьего Веласкес, конечно, немало опечалился, узнав, что погибло столько испанцев, а остальные были ранены; однако принесенные ими вести о том, что на тех островах много земли и богатств, и несметное число индейцев, и дома из камня и извести, чего они никогда дотоле не видывали, породили у него надежды и доставили великую радость, так что он утешился и стал готовить к отправке другую армаду, больше прежней, и во главе ее решил поставить молодого идальго из Куэльяра, откуда и сам был родом, по имени Хуан де Грихальва, человека умного и добронравного. Дьего Веласкес любил его как родного, хотя по крови, как полагают, они ни в каком родстве не состояли. Узнав об этом назначении, Франсиско Эрнандес очень огорчился, считая его несправедливым и оскорбительным, так как первую армаду он снарядил на собственные деньги (если только можно утверждать, что они в самом деле принадлежали ему) и на деньги Кристобаля Моранте и Лопе Очоа, каждый из которых внес свою долю, и именно он открыл те земли и богатства, и испытал немало опасностей на море и на суше, и в конце концов получил столь тяжкие раны; поэтому-то он считал это предприятие своим и не допускал мысли, что оно может быть передано кому-либо другому, и решил отправиться к королю, чтобы пожаловаться на Дьего Веласкеса, и написал мне об этом в Сарагосу, где, как уже упоминалось, я в то время находился; полагая меня своим другом, он доверительно писал, что Дьего Веласкес незаконно присвоил плоды его трудов и что он намерен пуститься в путь, как только оправится от ран и накопит денег на расходы, а пока умоляет меня поведать о его обиде королю. Однако в то время как он собирался отправиться в Испанию, бог решил переселить его в лучший мир, чтобы он дал отчет о других, еще больших обидах, которые сам чинил индейцам Кубы; ведь они ему служили, а он сосал из них кровь и на этой крови снарядил свои суда, чтобы захватывать безвинных людей, которые мирно жили в своих землях; но самый тяжкий его грех, за который, без сомнения, держал он особый ответ перед божьим судом, и за который, кстати сказать, с него спросилось еще перед смертью, составляли те богопротивные дела, которые он учинил в землях Юкатана, ибо он убил и вверг в адов огонь души многих индейцев; а ведь уйди он из чужих земель, раз хозяева земли этого требовали, то ему простились бы многие грехи. В самом деле, разве Франсиско Эрнандес сеял мир, и добро, и милосердие, и справедливость, и дружелюбие в той вновь открытой земле Юкатан? Разве он явился туда как добрый и желанный сосед? Что должны были думать эти индейцы о нас и какое уважение могли они испытывать к нашей христианской религии, если люди, именовавшие себя христианами, причинили им столько вреда и бед только за то, что они не захотели терпеть пришельцев в своих землях, считая их людьми подозрительными и опасными, а ведь у них были все основания считать, что этот визит принесет им одни лишь несчастья, ибо так случалось повсюду, где появлялись испанцы. Итак, наш праведный друг Франсиско Эрнандес, который по благочестию был вполне равен большинству других испанцев, скончался…