Как это странно и просто – тебя нет, и поэтому ты есть.

Первое время я искал её, шатаясь по барам, дискотекам и ресторанам. Но тщетно.

Наверное, я был болен, потому что в один из вечеров, заявившись ко мне с двумя литрами конины и тремя куклами с ногами от ушей, Алик сказал, что будет меня лечить.

Продолжалось это не долго, и я успокоился так же быстро, как и загорелся. Всё стало на свои места. Я знал, это неизбежность, и я всё равно увижу её. Завтра или через год – какая разница? Важен конечный результат, а не то, сколько и каким образом к нему идти.

Я по-прежнему был предоставлен сам себе, и Алик по-прежнему ублажал своих партнёрш на моей кровати. Время не спешило одаривать нас щедротами неожиданностей и крутыми поворотами судьбы. Даже сосед за стеной слушал всё ту же «Анну» – музыку этих двух повёрнутых, – только пластинка была другой, и серое пятно на моём потолке стало приобретать зеленоватые оттенки.

Иногда я вспоминал о ней, но искать уже не пытался. Мы тащим крест на Голгофу и, подобно Сизифу, пыхтим и надрываемся, толкая наверх свой валун жизни. Но, в отличие от него, наш путь заканчивается на холме, и мы там непременно будем. Нас ждут. Быть может, я встречу её в садах Эдема, и ясность сознания возможно обрести только в мистике?

Я не думаю, что старая, побитая морем и временем, шхуна похожа на Ноев ковчег, а тем более на холм, где сын плотника стал Богом. Обычное, правда, несколько экстравагантное кафе под парусами. Когда-то она, рассекая морские волны и, гонимая упругим ветром, гордо называлась парусником. А теперь тут, выброшенная, но аккуратно «причёсанная», красуется у берега моря, зазывая заезжих ротозеев приобщиться к духу антиквариата и безбрежной морской романтики. Но Montgomery в этой сырости не устарел, и дедушка Богомил, войдя в этот дом, наверняка, остался бы доволен.

В кают-компании безлюдно. Если не считать обдолбленную, но мастерски танцующую девицу, меня и бармена сего заведения – Мойшу Идзевича, то в помещении никого.

Мойша Идзевич – еврей старой одесской закваски, но кофе у него всегда отменный. И он иногда угощает меня, зная, что я ценю его способности в области приготовления этого напитка.

Сегодня я не подхожу к стойке, а забиваюсь в угол, что потемней и, утопив своё тело в кресле, жду появления официанта. Сей чудотворец, почему-то напоминающий старый фрегат, появляется на горизонте незамедлительно и со скоростью звука приближается ко мне. Вместе с ним доносятся звуки рок-н-ролла. Наверное, он действительно носится со скоростью звука. Тут любят рок-н-ролл. Он почти всегда звучит здесь. Именно поэтому меня принесла сюда нелёгкая.

Заказав свою обычную дозу коньяка и чашечку кофе, я закуриваю и приступаю к процедуре, именуемой ожиданием. В центре небольшого дансинга молодая особа танцует рок-н-ролл. Она филигранно владеет своим телом, не обращая внимания ни на вновь прибывших зрителей, ни на то, что она в своём страстном танце совершенно одинока.

В сущности, вся наша жизнь ничто иное, как ожидание. Сейчас я жду кофе, потом буду ждать, когда он остынет, потом… Мы постоянно чего-то ждём. Дара любви или автобус на остановке. Какая разница? В суете дней, сами того не подозревая, в ожидании проводим всю свою жизнь. Мы просто ждём смерти. Боимся, но ждём.

Коньяк подан и выпит, кофе остывает, девочка танцует (сколько можно?), я бесцельно смотрю в чашку с кофе. Мне нравится вот так сидеть и смотреть на кофе, не преследуя совершенно никакой цели.

Официант-фрегат кружит надо мной, как стервятник. Чтобы он меня не клюнул, я заказываю себе ещё одну порцию коньяку и вновь начинаю думать о том, что жизнь и ожидание – синонимы.

В последний оплот рок-н-ролла завалилась свежая партия любителей морской романтики и горячительных напитков. Когда в помещении людей немного и тебе никто не портит настроение своим обществом, то невольно обращаешь внимание на вновь прибывших.

Ну, вот. Я же говорил, что мы встретимся. Ивана… Похоже на то, что, сама того не подозревая, она пришла ко мне. Правда, не одна, а в обществе двух мальчиков довольно внушительных размеров. Я не знаю, что там и как, но коньяк мне не помешает, и официант появляется вовремя. Благодарно принимая от него рюмку, я опрокидываю её в себя и посылаю его за графинчиком. Меня мучает жажда. Я хочу пить.

Пока он где-то ходит, я решаюсь выйти из своего укрытия. Обдумывая некоторую неуклюжесть своего положения, я направляюсь к стойке, чтобы поздороваться со старым Мойшей. Сухо кивнув в ответ на моё приветствие, он молча подаёт мне кофе. А я думаю, как бы мне подойти к ней? И желательно так, чтобы меня не помяли её молодчики. Не хотелось бы оказаться в объятиях этих крепышей.

– Ты когда-нибудь видел, как ночью падают листья?

Нет. Картин ночного листопада я не наблюдал. Но я молчу. Зачем ей об этом знать?

– Почему ты молчишь? Ты не хочешь спросить, почему я ушла?

– Значит, были на то причины. Оставим. Но зато я могу предложить тебе хороший кофе. К тому же идти никуда не надо, – я чуть было не сделал знак монументальному Мойше, но она вовремя заговорила:

– Ты знаешь? Мне кофе больше нравится в домашней обстановке.

– А твои мальчики? – я с неприязнью подумал о том, что драки мне, если и удастся избежать, то не в этот раз.

– Эти?! – она рассмеялась тем самым смехом, который может принадлежать только искренним и добрым людям, – это мой двоюродный брат с другом. Они затащили меня сюда, чтобы попить кофе, но мне кажется, что кофе – напиток домашний.

– Тогда поедем?

Я с ужасом подумал о своей конуре. Вчера там вновь побывал Алик, и побывал он там не один.

– Ко мне.

– ?!

– Я живу одна.

Осень. Я забыл сказать, что уже осень. Масса зелёных огоньков предлагала свои услуги.

Мы поменялись ролями. Теперь я сижу в кресле, наслаждаясь музыкой Grappelli, а она возится на кухне. Оказывается, она слушает хорошую музыку.

Кофе. Коньяк. Ещё кофе и ещё коньяк. Бесцельная болтовня о том, кто и как провёл этот год. Поддерживая беседу, я думаю о том, что хорошо тут. Спокойно и хорошо. Кажется, этот дом я знаю с детства, а с ней был знаком всегда. И никуда не хочется уходить. Боже! Как же давно я не чувствовал себя настолько легко и умиротворённо. Вечность, обретаемая в покое, подобна сладкому сну. Сколько прошло времени? Когда всё это началось? Неизвестно. Но точно знаешь, что не должно кончаться. Время летит так, что за ним невозможно уследить. А может быть, оно замирает, боясь помешать тиканьем своих неугомонных стрелок. И тогда часами, отмеряющими тебе положенное, становится коньяк.

С того момента, как мы переступили порог её дома, минуло бутылки на полторы. Мысль стала крайне затуманенной, но я, всё же удерживая её нить, решаюсь приступить к заключительной фазе своего визита. Ничего не говоря, раздеваюсь и заваливаюсь (хотелось бы мне написать «ложусь», но не судьба) на кровать. Меня заботливо укрывают и оставляют на некоторое время одного. Пространство розовато-серого цвета целиком владеет мыслью. Наверное, я отсюда никогда уже не выйду. Тут пахнет теплом и домом.

Она вошла в комнату и, подойдя, присела на кровать. Затем, встав, сняла с себя халат и стала причёсываться. Наверное, именно с таких великие писали свои картины. Она недолго испытывала моё терпение. Ночь. Я бы хотел, чтобы она не кончалась. Но конец, как и начало, присущ всему. Завершается ночь и наступает утро. Солнечное осеннее утро.

Она робко приоткрыла дверь и заглянула в комнату, потом исчезла, чтобы появиться вновь с чаем и огромной глыбой шоколада в руках. Дотронувшись до моего плеча, разбудила.

– Сколько сейчас?

– Вставай, уже десять. За мной сейчас должны зайти.

Ну, что мне до них и до того, что за ней сейчас кто-то припрётся. Впрочем, я не без благодарности принимаю два протянутых мне блюдца. На одном чай, на другом шоколад. Что за идиотская привычка, подавать чай в постель? Я не в силах удержать в руках это изобилие. Приходится вставать, одеваться и, лишь после паузы, запачканной табачным дымом, приступать к трапезе.