Услышав о чае, Лиза едва не скривилась. Она, как и Альдо, терпеть не могла «британский брандахлыст», предпочитая ему итальянский кофе, горячий и бархатистый.

Покинув Королевскую академию художеств, Лиза взяла такси и назвала шоферу адрес Мэри.

Мужем подруги был Дональд Макинтайр, сын генерала Макинтайра. Когда муж приезжал из Индии, он и Мэри занимали апартаменты в доме генерала, отведенные им своему наследнику. Кроме внушительного особняка на Портленд-Плейс в Лондоне у отца Дональда был еще родовой замок в Шотландии. Но Мэри нравилось жить в Челси, старинном лондонском квартале, где поселилось немало артистов и художников. Французам Челси казался подобием Монпарнаса, слившегося с Сен-Жермен-де-Пре[12]. Мэри купила в Челси очаровательный особнячок из розового кирпича по соседству с Чейни-Уок и прогулочной аллеей вдоль Темзы и устроила в нем мастерскую. Она не подозревала, что второй такой особнячок, только еще более старинный, который был построен Екатериной Брагансской[13] и в котором когда-то жил художник Данте Габриэль Росетти, приобрел Адальбер Видаль-Пеликорн.

Случилось это, когда была найдена гробница Тутанхамона – величайшее потрясение для египтологов всего мира, – и Адальбер, не захотев увеличивать число постояльцев «Савоя», но страстно желая наблюдать вблизи за всеми событиями, перенес свои пенаты в Лондон.

Мэри была слишком занята живописью и понятия не имела, что делается у нее в квартале, но Лиза знала о покупке побратима, потому что у Альдо в особняке друга появилась своя комната. Потом Адальбер пережил очень печальную историю, занимаясь поисками химеры Борджа. Бедный египтолог чуть ли не навсегда поссорился со своим побратимом, став рабом обольстительной Лукреции Торелли[14], чья красота и дивный голос могли сравниться лишь с ее жестокостью и низостью. Особняк стал свидетелем многих драматических моментов. Избавившись от наваждения, Адальбер запер свой лондонский дом на ключ, предварительно сделав в нем ремонт, чтобы уничтожить все следы трагедии своей жизни…

От мужа Лиза знала, что Адальбер не продал свой особняк и не сдавал его, он стоял запертым, и Альдо, когда ездил по делам в Лондон, останавливался по-прежнему в «Ритце».

В своем особняке Мэри, на первом этаже, устроила для себя мастерскую, просторную, светлую, с окнами на север. Мягкий свет падал на помост и старинное кресло, предназначенное для моделей. Второе такое же стояло возле мягкого дивана. В напольной китайской вазе пламенели розы, расставленные здесь и там, изящные безделушки не скрывали, что хозяйка мастерской – женщина.

Четыре спальни, гостиная, столовая и библиотека с богатейшей коллекцией книг по искусству – вот жилое пространство художницы Мэри Уинфельд.

За порядком в доме следил Тимоти, мужчина пятидесяти лет с величественной осанкой. Он умел принять любое высочество согласно протоколу и с должной эффективностью избавиться от назойливых любопытных, желавших пообщаться с «великим художником», а таких, надо сказать, было совсем немало.

Вторым лицом в доме была Гертруда, подававшая чай в любое время дня и ночи, чей талант к изготовлению всевозможных булочек неизменно радовал Мэри и ее редких гостей.

Третьим лицом была Мэйбл, горничная, невообразимо гордая тем, что приближена к знаменитой художнице, и поэтому преданная своей хозяйке душой и телом.

Дополняла штат прислуга, приходящая убираться.

Лиза заменила чашку чая согревающей рюмкой виски и погрузилась в чтение последних «критических» статей. Она продолжала читать, когда вернулась Мэри и устало опустилась в кресло напротив нее, тоже попросив принести ей рюмку виски.

– Не знаю, правильно ли я сделала, отправив тебя домой, – начала со вздохом Мэри, пригубив напиток. – Представь себе, Академия художеств неожиданно стала сценой самых неожиданных событий!

– Ничуть не удивлена. Уверена, что причиной тому невыносимая леди Ава.

– Конечно! Но она встретила достойного соперника.

Ава, как всегда экстравагантно элегантная – чего нельзя было отнять у леди, так это умения одеваться, подчеркивая свою воистину неувядаемую красоту, – быстро обошла всю выставку, а затем застыла перед портретом своей кузины. Она созерцала его несколько минут и наконец громко провозгласила:

– Можно ли носить самый прекрасный бриллиант на свете с такой похоронной физиономией? Великолепный «Санси» заслуживает не такой унылой хозяйки. Хорошо, что его украли. Он должен украшать самую прекрасную женщину на земле!

– Вас, например, – отозвался кто-то из толпы, очевидно, знавший ее.

Впрочем, кто не знал леди Аву?

– Именно! Именно меня! Уж я бы носила невероятный «Санси» с куда большим блеском. Бриллианты, обладающие историей, должны украшать коронованных особ и необыкновенных красавиц. А прекрасный «Санси»…

– Не «Прекрасный Санси», а «Большой Санси».

– Что?! Кто это сказал?

Толпа, стоявшая перед портретом, сгорая от любопытства, расступилась, и к леди Аве подошел высокий юноша. Блондин в безупречном костюме от лучшего портного и с моноклем в левом глазу. Отдавая дань хорошему воспитанию, он поприветствовал леди легким наклоном головы и представился:

– Питер Уолси.

По ходу рассказа Мэри пояснила Лизе, что Питер Уолси, младший сын лорда Картленда, страстно увлечен искусством и историей.

– Он и мной восхищается от души. Славный мальчуган, который рядится в светского денди. Не скрою, что он мне очень по душе. Тебе тоже понравится, и уж точно, позабавит.

– Что-то мне в последнее время не до забав, – вздохнула Лиза. – Но рассказывай дальше, ты остановилась на знакомстве.

– Да, Питер представился, а потом, сославшись на труды известных корифеев по части исторических драгоценностей, сделал достоянием гласности следующее.

– С вашего позволения, леди Риблсдэйл, – сказал он, – я смею утверждать: перед нами знаменитый бриллиант «Большой Санси», а вовсе не «Прекрасный Санси».

– Как это не прекрасный? Что вы хотите сказать?

– Хочу сказать, что существует два камня – этот, в пятьдесят пять каратов с какой-то малостью, и второй, размером гораздо меньше, но окрашенный в розовый цвет. Этот камень удивительной красоты и носит имя «Прекрасный Санси».

Новые сведения с большим трудом доходили до леди Авы.

– И где же находится второй бриллиант? – наконец спросила она.

– В Германии, я думаю. Но если честно, понятия не имею. Я вообще о нем больше ничего не знаю.

– И он также называется «Санси»?

– Да, потому что в конце шестнадцатого века он тоже находился в коллекции сеньор де Санси. Кроме того, у двух бриллиантов есть и еще кое-что общее: впоследствии они оба находились в сокровищнице Французской Короны.

Леди Ава продолжала сомневаться в словах юноши и нашла новый довод:

– Если бы это было правдой, «Прекрасный Санси» кто-нибудь бы нарисовал! Появился бы какой-нибудь портрет принцессы или королевы…

– Он есть! – уверенно заявил молодой человек. – Жена Генриха IV, Мария де Медичи, которая с ума сходила по драгоценностям, купила его в тысяча шестьсот четвертом году за двадцать тысяч золотых экю, а стоил он вдвое больше, и после коронации в тысяча шестьсот десятом украсила им свою корону, что удостоверяет ее портрет художника Пурбуса. Бриллиант принес королеве счастье, в ближайшие дни ее супруг Генрих погиб от кинжала Равальяка, и она оставалась регентшей до совершеннолетия своего сына, Людовика XIII. Правда, поставив над собой отвратительного Кончини.

– Питер – истинный кладезь знаний, – не могла не восхититься Лиза. – Мне хотелось бы познакомить его с Альдо, тем более что, похоже, леди Ава не самая любимая его женщина. И чем же закончился разговор у портрета?

– Тем же, чем и кончаются все разговоры с леди Риблсдэйл: она, передернув плечами, повернулась к юноше спиной и удалилась с выставки. А что касается Питера… То, кажется, он как раз к нам и пожаловал! И ты сейчас с ним сама познакомишься.