Энди, знавшая несколько семей, которые распались в точно такой же ситуации, решила вернуть их к действительности.

– Пожалуйста, подумайте как следует: был ли кто-то из сезонных рабочих, посетителей или сотрудников, кто уехал отсюда на прошлой неделе и с кем она могла бы сбежать?

Хейди покачала головой.

– У нас заезды по субботам, но это было либо за день до того, как мы последний раз видели ее, либо через шесть дней после случившегося.

– А рабочие?

– Насколько мне известно, сейчас никого не осталось, но мы можем проверить список персонала.

Зная о том, что эта информация будет автоматически собрана полицейскими патрульной службы, которые сейчас находились в офисе, Энди решила, что услышала достаточно, и закрыла свой блокнот.

– Я знаю, что мои коллеги произвели так называемый поверхностный досмотр, – сказала она. – Но вы не возражаете, если перед уходом я посмотрю на комнату Софи?

Хейди переглянулась с Гэвином и ответила:

– Не вижу никаких причин для возражений. Правда, мы уже сами искали, но там нет ни записки, ни других намеков на то, где она могла бы находиться.

Энди встала.

– Один последний вопрос, – сказала она, надевая сумочку на плечо. – У вас возникало подозрение, что Софи может принимать наркотики?

Гэвин помрачнел, а Хейди покачала головой.

– Я бы сказала, что выпивка больше в ее вкусе, – сказала она. – В последнее время она несколько раз приходила совершенно пьяной, причем до такой степени, что практически вырубалась, когда попадала домой.

Энди была рада, что ее избавили от дальнейших подробностей – по крайней мере сейчас.

– Хорошо. Не могли бы вы показать мне ее комнату?

Оставив Хейди сражаться с Арчи, который начал вопить во всю мочь, Гэвин провел ее по коридору до последней двери слева. Когда Энди следовала за ним, она попыталась уловить ощущение места, которое могло дать хоть какое-то интуитивное представление о реальном положении дел в семье. Не то чтобы она усомнилась в услышанном – до сих пор у нее не было серьезных оснований для этого, – но супруги Монро были бы не первыми родителями, которые выставили свою дочь на улицу, а впоследствии горько сожалели об этом.

Первым, что заметила Энди, когда вошла в спальню Софи, был красивый плакат, скорее даже фотопортрет, висевший рядом с кроватью, где была изображена шести- или семилетняя Софи со своими родителями. Все трое были одеты в белое, а мать Софи, худощавая женщина со свободно распущенными волосами медового оттенка и добрыми глазами, держала в руках гитару, Софи же, в длинном платье с кружевной отделкой и белыми ленточками, сидела на коленях у отца и застенчиво улыбалась. Образ был настолько завораживающим, что Энди невольно шагнула вперед.

– Хейди нашла человека, который сделал это, увеличив старую фотографию, – ворчливо объяснил Гэвин.

– Очень красиво, – пробормотала Энди обратив внимание на веснушчатый нос Софи и на то, как доверчиво она вложила свою руку в отцовскую ладонь.

– Это гитара Джилли, – сказал Гэвин, взяв инструмент, стоявший рядом с кроватью. Джилли – это мать Софи. – Я заставляю Софи продолжить музыкальные занятия, но она не хочет. Очень жаль, потому что она подавала большие надежды.

– А компакт-диски? – поинтересовалась Энди, указав на маленькую книжную полку.

– Это в основном наши записи с Джилли, еще той поры, – сглотнув, ответил он. – На некоторых Софи поет вместе с нами или сама. Нам было весело слушать их вместе, но теперь она вроде бы не интересуется этими записями.

Энди продолжила осмотр. В целом комната выглядела так же, как у любой другой четырнадцатилетней девочки, повсюду висели плакаты молодежных групп. Она обратила внимание, что на большинстве из них изображены солисты «Вестлайф»[2], что казалось любопытным, принимая во внимание возраст Софи. Вероятно, увлечение исходило от ее матери. Две полки были забиты подержанными мягкими игрушками, на полу в беспорядке валялись предметы одежды и обуви, а подвесная балка играла роль гардероба. Туалетный столик был завален дешевой косметикой, аляповатыми украшениями, гелями и лаками для волос, а сбоку стоял пакет с едой для птиц.

Выглянув в окно, Энди увидела кормушку, висевшую так близко, что можно было дотянуться до нее с подоконника.

Изголовье узкой кровати было обтянуто светодиодной гирляндой, а у стены выстроились ворсистые подушки, к которым прислонилась улыбающаяся тряпичная кукла в рваной одежде и с красными фетровыми щечками. Энди почему-то стало грустно. Она понимала, что это чувство вызвано не куклой, а самой комнатой, хотя и не могла разобраться, почему именно помещение так на нее подействовало. Энди размышляла, какие тайны хранились в этих стенах, свидетелями каких сцен они были, когда юная девушка пыталась примириться с одиночеством и с тем фактом, что ее мать больше не вернется. Энди легко могла представить картину этой внутренней борьбы.

Подойдя к окну, она раздвинула тюлевые занавески и посмотрела на входные ворота кемпинга. Поскольку комната находилась на уровне земли, было совсем нетрудно забраться на подоконник и выскользнуть наружу, не потревожив никого внутри, особенно если обитатели дома находились на кухне в задней части строения.

Она повернулась к Гэвину, который обшаривал ящик стола.

– Не могу найти ее фотографии, – грустно заключил он. – Ничего, кроме нижнего белья, фантиков от сладостей и прочего мусора. Погодите, а это что такое? – Он вытащил полоску с четырьмя снимками, сделанными в фотографической будке, и хмуро посмотрел на нее. – Да, это она.

Подойдя ближе, Энди увидела девушку-подростка с таким же миловидным лицом, как и на школьной фотографии, томными темно-голубыми глазами и пухлыми губами, но на этих снимках ее шелковистые светлые волосы были пронизаны фиолетовыми прядями, как будто она специально попыталась испортить их. Вместо нежной улыбки появились разные гримасы и жесты, которые, как подумала Энди, должны были казаться забавными или, возможно, оскорбительными.

– Можно мне взять их? – попросила она, и Гэвин отпустил полоску.

– Почему бы и нет? – отозвался он, по-прежнему глядя на фотографии. – Но я не хочу, чтобы вы приобщали их к делу или что-нибудь в этом роде. Она на самом деле не такая – или, во всяком случае, никогда не была такой.

– Хорошо, мы ничего не будем делать без вашего согласия. – Не было смысла объяснять ему, что средства массовой информации не проявят никакого интереса к делу на этом этапе расследования, когда все указывало на непослушание подростка, который пытается добиться бо́льшего внимания со стороны родителей.

Тогда почему же ей не удается избавиться от неприятного ощущения, что за этим кроется нечто большее, чем она видит сейчас?

Ты должна отступить в сторону, – убеждал ее внутренний голос. – Не вмешивайся. Пусть кто-нибудь другой займется этим делом.

Бросив последний взгляд на комнату, она поблагодарила Гэвина, пообещала вскоре связаться с ним и вернулась к своему автомобилю. Несколько секунд она неподвижно сидела за рулем, глядя на окно Софи и представляя, как девочка насыпает семена в кормушку и смотрит на прилетающих и улетающих птиц. Или вылезает на улицу и залезает обратно в дом при свете луны. Или закрывает занавески, чтобы отгородиться от остального мира.

В конце концов она достала свою рацию и связалась с Барри.

– Где вы? – спросила она.

– Только что вышли из клуба. Как прошло с родителями?

– Я озабочена, – призналась она. – Ты знаешь, что ее мать умерла четыре года назад?

– Да, они сказали мне. Это имеет отношение к делу?

– Возможно. Ты нашел что-нибудь интересное?

– Ничего убедительного. Ни один сотрудник, временный или постоянный, не уезжал отсюда в течение прошлого месяца. Проверка смены посетителей могла стать полным кошмаром, но, слава богу, управляющая аккуратно ведет записи.

– Кто-нибудь видел девочку после воскресного вечера?