— Меня беспокоят их нравственные принципы, — сказал Николай Петрович, — их беззаботность, равнодушие ко всему. Готовы ли они к ударам судьбы?!

Эта старинная фраза о судьбе понравилась мне, и я выступил с речью, где нарисовал образ современного молодого человека, отталкиваясь от своего Витьки. Второй бокал вина помог проявиться моему ораторскому дарованию, и мне удалось противопоставить старое славное поколение подвижников и гуманистов новому поколению деловых и черствых молодых людей. Мне казалось, что я говорю хорошо и убедительно и буду иметь успех у всех этих отцов, оторвавшихся на часок от воспитания своих детей, чтоб опрокинуть чарочку. Но никто не обратил на меня внимания — все были заняты разбором своих собственных неурядиц.

— А может быть, мы чего-то не знаем про них? — вяло закончил я свой обличительный монолог.

— Я как раз сегодня решил кое-что узнать, — сообщил Николай Петрович.

— Каким образом?

— Откровенно говоря, не самым лучшим… Вообще-то я не шарю по карманам своих детей, но сегодня утром мой Санька забыл на столе блокнот… Соблазн был слишком велик… Я, правда, не обнаружил там работы мысли… Только имена и телефоны, имена и телефоны: «Петька, Вадька, Витька, Валерка…» Я выбрал первый попавшийся номер и позвонил. Дело в том, что у меня и у моего Саньки абсолютно одинаковые голоса. А лексикон их я давно освоил…

— Очень интересно, — сказал я.

— И, скажу вам по секрету, я кое-что разнюхал. Знаю, например, что они вчера «шикарно» провели время. Я так и спросил: «Здорово мы вчера, да?» — и тот простофиля ответил: «Шикарно…» Теперь вот думаю-гадаю, что это значит…

Я почувствовал, как где-то в глубине моего тела поднимается маленький легкий дымок — это была совесть, я узнал ее горьковатый вкус.

— Больше того! — весело воскликнул Николай Петрович. — Мы условились встретиться. Я, естественно, предполагал лишь издали посмотреть на него. — Николай Петрович с сожалением развел руками. — Но этот тип не пришел.

— Пришел, — сказал я.

Николай Петрович отставил свой бокал и внимательно посмотрел на меня. Потом он как-то странно захихикал, но сразу остановился.

— Пришел?

Я кивнул головой.

— То есть как?

— Очень просто.

Мы рассмеялись. Сначала он, потом я, потом оба вместе, потом стали внимательно разглядывать друг друга, словно знакомились вторично.

— Здорово получилось, — неуверенно сказал Николай Петрович.

— Да, неплохо, — вяло согласился я.

— Просто анекдот, — закричал Николай Петрович, совсем развеселясь.

— Ловко это мы с вами… — поддержал его я.

Мы были в восторге друг от друга — нам очень хотелось, чтобы все это было смешно. Мы еще долго продолжали резвиться, и заказали еще вина, и стояли уже на пороге «брудершафта», когда заметили, что наш винный салон опустел, а мимо открытых дверей побежали люди, накапливаясь на противоположной стороне улицы. К этому времени мы уже стали понимать друг друга с полуслова и тоже побежали, расспрашивая прохожих, что случилось, и пылая гражданским гневом по поводу неупорядоченности уличного движения.

— А может, его спасут, — предположила какая-то женщина в платке.

— Кого? — спросил я.

— Мальчишку. Он ведь прямо под автобус кинулся. Раззяву этого отпихнул, а сам…

Я тоже был возмущен раззявой, чуть не попавшим под автобус, и ринулся в толпу. И тут я заметил, что люди стали расступаться передо мной, как будто знали что-то, чего я еще не знал, а милиционер почему-то козырнул мне. В эту минуту я отрезвел, и мне стало страшно.

Я перебежал дорогу и остановился у маленького плацдарма, где произошло несчастье.

Он лежал у самого тротуара. Громадная синяя морда автобуса нависла над его нестриженной, лохматой головой; недалеко, на земле, валялась маленькая замшевая кепочка. Какой-то человек сидел рядом на корточках и держал его руку.

Но я сразу увидел, что это не Витька. Я слышал, как в конце улицы возник тоскующий нетерпеливый звук, потом на противоположной стороне остановилась машина с красным крестом и кто-то показывал шоферу, как лучше подъехать к пострадавшему. Но это был не Витька! Из машины выбежали санитары с носилками и молодой человек в халате, без шапки. Подойдя к мальчишке, он сначала посмотрел на него, прищурив глаза, словно примеривался, с чего начать, потом наклонился и осторожными медленными движениями стал ощупывать его тело. Но я уже знал, что это не Витька!! Я увидел, как мальчишка открыл глаза и с интересом посмотрел на доктора.

— Как? — спросил я.

— Нормально, — ответил врач.

«Господи, — подумал я, — он тоже так разговаривает». Сейчас я увидел, что врач немногим старше своего пациента, — у него были рыжие волосы и веселые глаза.

— Не волнуйтесь, папаша, — добавил он, — склеим его.

— Старикашка-то хоть жив? — спросил мальчишка.

— Жив, куда он денется, — сказал врач.

— Здорово я гробанулся?

— Нормально.

— Хрустнул?

— Ничего. Оформим тебя, будешь как новый.

Они хорошо понимали друг друга, мне же казалось, что разговаривают два иностранца. Паренек попытался повернуться на бок, и я увидел на его руке часы, точь-в-точь как у моего Витьки — на широком ремешке с металлическими бляшками, но они были разбиты. Неподалеку, окруженный любопытными, стоял тот самый «старикашка», о котором спросил паренек, и рассказывал подробности происшествия. Впрочем, он вовсе не был старикашкой, по крайней мере мне не хотелось считать его таковым, потому что он был примерно моего возраста, может быть, даже немного моложе. Рассказывая, он одновременно прижимал к себе и успокаивал плачущую женщину — по-видимому, это была его жена.

Санитары стали укладывать раненого на носилки; я увидел, как он поморщился, но ничего не сказал.

— Из родных есть кто-нибудь? Можно проводить до больницы, — объяснил врач.

— Родных нет, но если нужно, я поеду.

— Не обязательно. — сказал рыжий доктор, а мальчик удивленно посмотрел на меня:

— Хиляй домой, папаша. Все нормально.

— Ладно, — сказал я. — Не пищи!

Я увидел, что рядом со мной стоит Николай Петрович — мой сегодняшний приятель и собутыльник, но он мне почему-то показался старше, чем был там, в шалмане, когда мы веселились.

— Тебя как зовут? — спросил он у мальчика.

— Вам-то не все равно?.. Генкой зовут.

— Больно тебе, Генка?

— Не в том дело. Мне завтра курсовик сдавать, а этот тип все сорвал.

— Кто? — спросил я.

— Да хмырь этот, который чуть под мотор не попал.

Санитары подняли носилки и понесли. Задняя дверь машины была уже открыта, они поставили носилки на рельсы и стали их задвигать. От врача мы узнали, что у Генки перелом тазобедренной кости и вывих плеча. Мелкие ушибы и царапины не считались, случай был, по медицинским нормам, средней тяжести, не слишком интересный, — там предпочитают сложные переломы, являющиеся материалом для научных конференций и диссертаций.

Мы возвращались по темной уже улице, и казалось, что прошло бог знает сколько времени с той минуты, когда мы познакомились у газетного киоска. Но прошло не более двух часов. Погода за это время изменилась: ветер утих, чуть подморозило, произошло обычное для наших широт быстрое и резкое изменение атмосферного давления. Мы оба чувствовали это и в другое время всласть поговорили бы о своих хворобах, но теперь шли молча. На Кировском проспекте, у гастронома, стояла длинная очередь за ананасами.

— Подбросили к концу месяца, — сказал Николай Петрович.

— Да.

Разговор не клеился. Что-то ушло от нас, что-то мешало заговорить в обычном тоне умудренных, жизнью родителей: классическое противопоставление поколений, исторгавшее из нас такое количество безукоризненных сентенций, ласкавшее своей несомненностью, удовлетворявшее нашу постоянную жажду к поучениям, вдруг перестало действовать, словно то, что случилось, остановило нас и заставило подумать о наших мальчиках.

На углу Николай Петрович остановился:

— Мне сюда.