Дядька, мамин брат, все подтрунивает: вот и будешь, мол, как америкосы - они только комиксы и читают.
Что бы понимал... А у Марика и американские комиксы есть. Уникальные, 60-х годов: Тарзан, зомби, мир динозавров. Еще дед покойный отцу привозил. И нарочно переводить отказывался: чтобы сам, со словарем, глядишь, и в английском продвинется... А отец потом Марику подарил, смеялся: "Береги. Они, может, когда больших денег будут стоить".
И Марик бережет: запирает ящик с сокровищами на ключ. Не из-за денег, конечно. Просто там - самое-самое. А еще то, что рисовал сам, давно: Кошки-Ниндзя, Капитан Паленая Борода, мутанты всякие... Глупость, детские подражалки, даже стыдно. Но выбросить жалко, и отец хвалил всегда: "Творческая натура!" Впрочем, Марик давно уже не рисует...
Достать? Глянуть пока тихо?
Но тут из Лилькиной комнаты слышится сонное:
- Ма-а-ам?.. Мам, я хочу молс из вишенок!
- Ага, из шишенок... - Марик скрипит зубами и яростно сморкается. Чертов грипп!
Запирает заветный ящик, прячет подальше ключ.
Первая половина дня проходит терпимо: Лилька лопает печеньки и смотрит своих Смурфиков. Но потом приходит врач, и Лильку сбивает с настроя.
- Я буду тебя лечить! - заявляет она, обматывая братнину ногу куском бинта; тычет в лицо кукольной ложкой: - Тепель пей лекалство!
- Отстань...
У Марика раскалывается голова, его знобит, ему хочется тишины, хочется лечь и спать, спать, спать...
- Ах так? Тогда уколы буду колоть!..
Он не отвечает, не двигается, не открывает глаз. Лилька ползает вокруг, копошится, накрывает его какими-то тряпочками, распевая: "Ты любовь мояяяяя, как я люблю тебяяяя, навсегда, навсегда навсегдаааа" (получается "насида" - любимое Лилькино слово). Потом начинает обмазывать его маминым кремом.
- Зачем? - вяло возмущается Марик.
- Ты обголел на ужасном пожале. Ты плинц и ты меня спасал. Ты весь поголелый, но я все лавно тебя буду любить. Всида!
- Лучше пусть я там и сгорел, - бурчит Марик. Отирается рукавом и переворачивается лицом вниз.
- А сегодня восклисенье? - спрашивает вдруг Лилька.
- Понедельник.
- А завтла восклисенье? А папа завтла плиедет?
- Нет. Через неделю. Если сможет...
- Холосо, - соглашается Лилька и продолжает пение и врачевания.
А у Марика перехватывает горло и сами собой сжимаются кулаки...
Она ничего не помнит. Считает, что так и надо, так и должно быть... Что отец всегда приходил только раз в две недели - через воскресенье. Что мама всегда встречала его сухим: "У вас три часа. И никакого пива при детях".
Не знает, что волосы у мамы на самом деле темно-рыжие... Они были такие красивые, пушистые, длинные; когда Марик смотрел через свет, представлял, будто они из тонюсеньких медных проволочек, и это они сами и светятся...
Но Лилька помнит маму только такой: коротко стриженной, перекрашенной в блондинку. Резкой, стремительной. Маму, которая всегда спешит: коротко смеется, бегло целует, быстро принимает решения...
Лилька не помнит отца веселым, радушным, смелым. Не знает, что он звал маму "Моя Комета", а она его - "Маркарониной". Потому что тоже Марк, и потому что такой худой и длинный... Но отец тогда был сильным, восемнадцать раз мог подтянуться. И Марика тоже вешал на турник, считал: "Три... четыре... Ну же, Макароныч, давай! На рекорд!"
Нет. Она знает его лишь таким: болезненно тощим, с полуседой щетиной, с дергающим щеку тиком и привычкой быстро отводить взгляд.
И уверена, что так и надо...
- Ласскажи сказку.
- Давай лучше еще мультик включу?
- Не хочу. Надоело. Ласскажииии!
- Тебе спать пора вообще-то... - Марик смотрит на часы: полседьмого. Кошмар. Лучше уже и не укладывать.
Лилька - на кухне, вытаскивает кастрюли, сковородки, выставляет на плиту, сажает в них игрушки.
- Это будет кололевская кухня и там зажалили быка для пила.
- Э, не трожь! Нельзя! Газ!
- И еще гусей и лебедей, и все гости объелись и...
- Лилька!
- Я поналоску...
Ничего не слушает, дрянь упрямая! А вентиль на стояке сломан, газ не перекроешь. Мама все обещает вызвать газовщика, но...
- Лилька нельзя! Там... там дракон!
- Да-а?.. И он охланял плинцессу? Ласскажи!
Вот - главная беда. Был бы хоть брат, куда ни шло. А у этой одни сюси-пуси на уме, ей даже Россомаха с постера - "злой мишка". К комиксам, к его тайному миру, Лильку, понятно, и близко нельзя допустить.
А от розовой сладчатины Марика воротит. Хочется прям вот назло, что-нибудь жесткое, лютое.
Раз наплел ей про Бугимэна - утащит, мол, тебя, если будешь еще мои вещи без спросу брать. Отлично напугал: неделю по ночам с рёвом вскакивала... Потом придумала, как тот встретил фею, и та его расколдовала, сделала добрым, и как они друг друга полюбили...
Понятно, короче.
Две не пересекающиеся вселенные. Принципиально.
- Отстань... Да хватит уже... - ворчит Марик.
В другое время просто выгнал бы ее пинком с кухни, и все. Но сегодня неохота ругаться, сопротивляться...
Лильку так и тянет к конфоркам, и Марик сдается:
- В высокой горе, в самой глубокой пещере хранилось величайшее в мире сокровище. И охранял его дракон. Небольшой. Дракончик такой. И звали его Вонюк...
- Хи-хи!
- Да! Потому что от его ужасно-вонючего дыхания самые храбрые рыцари и даже кони под ними мигом падали замертво. И никто не смел войти в пещеру, где он жил...
Марик кое-как рассовывает по местам сковородки и кастрюли, проверяет ручки на плите.
- А дальше?
- А потом нашелся самый отважный смельчак. Он выждал, пока дракон Вонюк крепко заснет, и прокрался в его пещеру. Там жутко воняло, и было темно и не видно, где же сокровище. И тогда смельчак достал огниво, чтобы зажечь факел, чиркнул и - бу-ум! - вся гора взорвалась! Это драконий газ вспыхнул - он же горючий...
- А длакон?
- Взорвался. Все взорвались, и сокровище тоже сгорело, - сворачивает историю Марик. - Но с той поры драконы узнали, как им делать пламя, и каждый стал носить с собой зажигалку. Теперь они могли сжигать целые замки и есть на обед жареных принцесс. Вот так.
Против ожидания Лилька хохочет.
- А как их потом побездали?
- Огнетушителем, конечно. Подлетали на ковре-самолете и пускали струю пены прямо дракону в пасть. А когда он падал на землю, перекрывали у него на попе вентиль, чтобы газ больше не шел, и тогда дракон становился мирным, и на нем можно было ездить, как на слоне.
- И летать!
- Не, - зачем-то возражает Марик. - Без газа они уже не летают, только пешком.
Смотрит на часы: четверть восьмого. Продержаться бы еще часа полтора...
Марик садится на пол. Сил нет совершенно, тело как кисель - наверное, поднялась температура. Ему даже хорошо, и как-то уже пофиг на все, и больше не знобит. Полтора часа - и можно будет завалиться спать...
Он расслабляется и продолжает говорить, говорить. Как-то само собой выходит.
Про волшебного дикобраза Мече-Носца, у которого каждая иголка была как самый острейший меч. (Лилька с почтением возвращает на место вытащенные из ящика ножи.) Про принцессу Морозиллу, которая отвергла сто самых прекрасных принцев-женихов, искавших ее руки, и за это была проклята и обречена вечно делать лед и мороженое для угощения на чужих свадьбах. (Лилька отступает от дверцы морозильника.) Про волшебника, который мечтал сделать пилюли, исполняющие любое желание, но оказалось, что они помогают только от насморка. (Лилька послушно пьет лекарство.) Про кашу, которая сама запрыгивала в рот и очень обижалась, если ее выплевывали... Про страну Чумазиков и Грязнозубых... Про Хранителя Подушек...
Чушь слащавая. Но пусть хоть так...
А ночью ему является Наруто. Кивает с усмешкой: "Э! Думаешь, так ты обуздаешь своего демона?" А как? - хочет спросить Марик. Но глаза Наруто уже наливаются красным, лицо коробится, он начинает превращаться... Но не в девятихвостого демона-лиса, а в того дурацкого дикобраза. Ощетинивается иглами-мечами и убегает, позвякивая...
