«Совсем оживлённо стало на нашем рейде», – удовлетворённо подумал Доронин.

Не думая больше о Сато, он простился с переводчиком и зашагал к берегу. Навстречу ему шёл капитан рефрижератора, свежий, в белоснежном морском кителе, совсем под стать своему пароходу.

Увидев его, Доронин вздохнул с облегчением. У него было такое чувство, будто он выбрался из тёмного склепа.

– Что вы там возите? Медикаменты? – весело крикнул он капитану. – Или, может, у вас экскурсионный корабль?

– Рыба любит чистоту, – ответил капитан, прикладывая руку к козырьку своей белой фуражки. – Вон смотрите. – Он махнул в сторону чёрного японского парохода, стоявшего на рейде. – Сейчас людей повезёт, а через неделю – рыбу. Потом снова людей. Я этот гроб часто встречаю…

Пока они договаривались о порядке погрузки, на берегу уже готовили рыбу к отправке. Пахло крепким ароматом смолы, звенела на ветру и с хрустом ложилась в ящики белоснежная бумага, устилая дно и стенки. Десятки красных от холода, но всё-таки гибких пальцев укладывали сельдь… Одна за другой накладывались стандартные доски, и дробный стук молотков возвещал, что груз готов. Девушка лет восемнадцати, лицо которой уже было покрыто веснушками, хотя весна только-только ещё наступала, прикладывала к ящикам жестяной квадрат трафарета и с размаху проводила по нему широкой кистью. Ведёрко с краской стояло возле неё.

При виде растущей горы ящиков, на которых поблёскивала ещё не просохшей краской марка его рыбокомбината, Доронин почувствовал волнующую радость. Вот они, первые явно ощутимые плоды напряжённого труда всех этих месяцев!

Ночью Доронина разбудил стук в дверь. Он повернул выключатель, набросил на плечи брезентовый плащ и откинул дверной крючок. На пороге стояла Ольга Леушева. На ней была ушанка и ватник, туго перепоясанный офицерским ремнём. В одной руке Ольга держала чемодан, в другой – хорошо знакомую Доронину, порядком потрёпанную московскую шубку.

– Помогите мне, – поспешно и с тревогой в голосе заговорила Ольга. – Мне нужен катер. Я опаздываю на пароход.

– Какой пароход, куда? – спросонья не понял Доронин. – На рефрижератор? Едете на материк?

– Нет, нет, еду на Курилы, работать, понимаете? Опаздываю, пароход сейчас уйдёт…

Она потянула Доронина за рукав плаща.

– Я сейчас оденусь, – сказал Доронин, захлопывая дверь у неё перед носом.

…Выйдя на пирс, они увидели чудесную картину. Два огромных парохода точно зажгли море. Вода вокруг них пламенела. На рефрижераторе шла погрузка. Плоскодонная баржа, гружённая ящиками с рыбой, стояла, плотно прижавшись к борту парохода. На носу и на корме рефрижератора скрежетали лебёдки. Сильный прожектор ярко освещал баржу.

За пароходами море было усеяно сигнальными огоньками судов. Оно казалось сейчас бескрайным ночным полем, усеянным светляками.

Пирс был тоже ярко освещён прожекторами. Гудели рыбонасосы. Дробно стучали молотки. Сноп света вырывался из порот засольного цеха.

– Прямо не знаю, как вас отправить, – озабоченно сказал Доронин, – видите, какая горячка…

Но он всё-таки отыскал для неё свободный катер, – в конце концов, до парохода было пятнадцать минут пути.

Его отозвали в сторону. Ольга ждала, когда на катере заведут мотор. Неожиданно откуда-то из тьмы возник Венцов.

– Я вижу, всё в порядке, – заговорил он. – Катер нашёлся. Не зря я вас послал к Доронину.

– Да, спасибо, – отозвалась Ольга.

– Значит, едете? – дрогнувшим голосом тихо спросил Венцов.

– Еду, – преувеличенно громко ответила Ольга. – Здесь уже есть врачи, а там – никого.

– Всё вперёд и вперёд, – задумчиво сказал Венцов. – Ну, там-то уж вы остановитесь. Дальше некуда. Океан.

– Не знаю… – покачала головой Ольга и вдруг сказала: – Это лучше, чем висеть под потолком.

– Что такое? – опешил Венцов. Ольга рассмеялась:

– Это так… извините. Есть один смешной рассказ… Я хотела сказать, что для человека, который стремится идти вперёд, нет преград.

Подошёл Доронин. Катер наконец завели.

– Ну, можете ехать, – сказал Доронин. – А помните, – улыбаясь, добавил он, – как Весельчаков пытал вас тогда на пароходе, все насчёт жениха спрашивал? Может, теперь на Курилке его нашли?

– Нет, что вы! – поспешно ответила Ольга.

В полутьме никто не заметил, что она покраснела. Едва Доронин вернулся в свою комнату и прилёг, как его опять разбудили.

– Товарищ Доронин, Андрей Семёнович, к телефону! – истошно кричал в коридоре чей-то голос.

Доронин побежал в контору.

Трубка была снята и лежала на столе. Схватив её, он крикнул:

– Доронин слушает…

– Привет, товарищ Доронин, – сказала трубка. – Так, говорите, рыба пошла на материк? Начали погрузку?

Доронин сразу узнал Русанова, хотя никогда не разговаривал с ним по телефону.

– Пошла, товарищ Русанов! Уже двадцать тысяч центнеров погрузили.

– Поздравляю, – сказал Русанов, – а теперь поговорите с вашим прямым начальством.

«Наверное, кто-нибудь из главка», – подумал Доронин, досадуя, что разговор с Русановым уже окончен.

В трубке загудело, и далёкий, но ясный голос сказал:

– Товарищ Доронин? Здравствуйте. У телефона Грачев.

– Заместитель министра? – с удивлением переспросил Доронин.

– Он самый.

– Когда вы приехали, товарищ Грачев?

– А я никуда не приехал, – рассмеялась трубка, – я сижу в Москве, у себя в кабинете!

– Здравствуйте, товарищ Грачев, – взволнованно сказал Доронин. – Докладываю, что на сегодняшний день погружено двадцать тысяч центнеров рыбы. Выполнено около восьмидесяти процентов плана весенней путины. Лов и погрузка продолжаются.

– Спасибо. В чём испытываете нужду?

– Нужду? – переспросил Доронин. – Мы столько от вас получили – флот, кадры…

– Не увлекайтесь. Подумайте, в чём вы нуждаетесь, и срочно сообщите нам.

– Будет сделано, – ответил Доронин. – Ещё будут вопросы?

– Ещё один. Сейчас уже ночь. Почему вы не спите? Авралите?

– У нас уже утро! – улыбаясь, ответил Доронин.

– Верно, верно, – ответила трубка, – ну, счастливого дня!

Голос смолк, снова раздалось ровное гуденье, и Доронин положил трубку на рычаг.

Он вышел из конторы. Тьма рассеялась, огни пароходов потеряли прежнюю яркость. На душе у Доронина было очень легко. Ему захотелось побыть одному, и он зашагал в сторону сопок.

Земля уже почти очистилась от снега, и только бело-розовые вершины сопок ещё напоминали о зиме. Шумели вечно-зелёные сосны, шуршала под ногами прошлогодняя трава…

Доронин уше давно научился различать шорохи леса, хруст валежника, шуршание травы, журчание узких, стремительных речек. Деревья перестали казаться ему одинаковыми, а крики лесных птиц – однообразными…

Сахалинская природа, то ласковая, то суровая, то пышная, то скудная, незаметно покорила Доронина, и он всем сердцем полюбил её.

И вот он стоит на склоне невысокой, покрытой зелёным лесом сопки и пристально смотрит в море. Пароход, тот самый, что отправился на Курилы, медленно удаляется на юг.

«У нас уже утро…» – повторяет про себя Доронин, и перед его глазами проплывает необъятная наша страна. Крупные, яркие звёзды горят над южным морем… Пустынны московские улицы… Красный флаг развевается над белым кремлёвским зданием… Бледная весенняя ночь опускается на спящий Ленинград…

«А у нас уже утро! – говорит себе Доронин. – Мы первыми в стране начинаем великий трудовой день…»

«Родина, страна моя! – думает он. – Какое великое счастье ощущать тебя всегда рядом!… Ни снега, ни океан, ни лесные чащи – ничто не может разлучить нас с тобой!»

Доронин напряжённо вглядывается в море, и ему кажется, что он различает сквозь утренний туман очертания судов, направляющихся к сахалинскому берегу.

«К нам, к нам, – думает он. – Это спешат к нам люди, сильные, смелые, овеянные всеми ветрами нашей советской земли. К нам посылает их родина!…»