Тогда в нашу комнату вошли Джед и Вайлит, и Сэм отцепился от меня. Джед выглядел плохо, с темными кругами под глазами, как будто он совсем не спал, его неуклюжие руки дрожали, и, поэтому Вайлит, естественно, беспокоилась о нем. Сэм вежливо поинтересовался насчет клопов по ихнюю сторону стены, но Джед, не слушая, перебил его:

— Я молился всю ночь, но слово господне не прозвучало.

— Послушай, Джед… — сказала Вайлит, нежно поглаживая его руку, в то время, как он просто стоял там, двестифунтовый меланхолик, огромный безвредный бык, в каком-то замешательстве, без всякого задора.

— Я должен оставить вашу компанию, — сказал Джед, — такой безнадежный грешник, как я. — Он тяжело и устало сел на мою койку; я помню, как он посмотрел вниз; казалось, он смутно поразился, обнаружив, что его рука лежала на моем мешке, на выпуклости золотого горна, и отдернул руку, словно не имел права касаться предмета, принадлежащего святому отшельнику. — И господь сказал: «Я изрыгну тебя» — вот что он сказал, это написано где-то в книге. И это не все…

— Послушай, Джед, милый…

— Нет, замолчи, женщина. Я должен воззвать к вашему разуму; вот что сказал апостол Симон: «Господь сказал, но я отвернулся». Помните? Вот что он сказал, после того, как отрекся от Авраама, а пророк умирал, висел на колесе на рыночной площади в Нубере. «И повели Симона на рыночную площадь…» — все по порядку, помните?.. — «на рыночную площадь и Симон сказал: Я не знаю этого человека. И его спросили снова, но он ответил: Я не знаю этого человека». И тогда, вы помните, позже, когда Симона повесили на дыбу в тюрьме Нубера, он сказал еще раз те слова, которые я упомянул: «Господь сказал, но я отвернулся»^[69]. Я в таком же положении, друзья. Господь сказал, но я отвернулся. Молния отыщет вас тоже, если я буду с вами, когда она ударит. Я не хочу покидать вас, так как вы так добры ко мне и мы всегда были настоящими друзьями, но вот что я должен сделать, и…

— Ты не должен, — заплакала Вайлит, — не должен рассчитывать, что мы оставим тебя, никто из нас — ни я, ни Сэм, ни Дэйви.

— Я недостойный, — скорбно сказал Джед. — Погряз в грехе.

— Но ты не грешил, — сказала Вайлит. — Все, что ты сделал — это засунул на пару минут, и мне понравилось, меня не беспокоит то, что ты сказал — такой святой человек, как ты, делает это, но это никак не будет грехом, это нечестно, во всяком случае, если это и грех, — именно мне следует гореть в огне…

— О, замолчи, женщина! Твои грехи будут прощены тебе, учитывая, что твоя душа невинна, но не моя, я получил все, данные богом, знания добра и зла и нет мне прощения.

— Хорошо, сойдем завтракать, прежде чем ты примешь решение.

— О, я ничего не могу есть.

Все еще плача, Вайлит сказала:

— Сойдешь вниз и позавтракаешь, черт подери!

17

Паломники уже завтракали яичницей с беконом, ни фига себе! — и, благодаря сбережениям, которые Вайлит носила в своей сумке, мы были в состоянии позволить себе то же самое. Она также настаивала на этом, имея в виду Джеда, так как разделяла мнение, очень популярное среди женской касты, что все печали мужчин на девяносто процентов от пустого желудка.

Столовая в «Черном принце» была такой маленькой, что можно было переплюнуть через нее, и, судя по виду стен, многие прежние постояльцы так и поступали. Там было только пять столов. Трясущийся от старости хозяин гостиницы имел двух-трех рабов для помощи на кухне, но, очевидно, не доверял им прислуживать за столом и занимался этим сам. Воспоминание о хорошо пахнущем, опрятном, просторном «Быке и оружии» побуждало меня с легкостью презирать эту таверну, словно я в самом деле был аристократ.

Таверна «Бык и оружие», в то время еще прекрасное кирпичное здание, существовала, по крайней мере, сто лет. Рассказывали, что вокруг нее, когда ее строили, было намного больше расчищенной земли, и отец старого Джона распродал большую ее часть с огромной выгодой, после того, как воздвигли новый частокол, чтобы приспособиться к расширению города, и стоимость земли возросла. В «Быке и оружии» наверху имелось не менее пятнадцати спальных номеров для постояльцев, не считая комнат для старого Джона с мадам и Эммии, где я оставил свое детство. Внизу располагалась грандиозная кухня с двумя кладовыми и прекрасным погребком, с баром, и огромной столовой с дубовыми угольно-черными балками и столами, свободно вмещавшими тридцать человек. Наверно, лучше всего я помню прохладный бар и произведение искусства над ним, настоящую картину, написанную вручную, переполненную людьми в странной одежде, некоторые оседлали железнодорожные поезда, толпы других ехали в автомобилях или разбрасывали бомбы, но все они собрались вокруг, поклоняясь ужасно громадной обнаженной фигуре с выпученными глазищами и громадной грудью, похожей на выступ под подбородком. Она сидела там, поджав ноги по-турецки, скаля свои огромные белые зубы, и ей поклонялись, — поэтому вы догадались, что это было изображение фестиваля св. Бра в Древнем Мире. На картине намалеван разрешающий церковный знак колеса, иначе старый Джон не мог бы демонстрировать ее. Церковь не возражает против произведений искусства такого толка в надлежащих местах, при условии, что картина приличная, благоговейная и разоблачает Древний Мир как переполненный, скабрезный притон.

Но в «Черном принце» в Восточном Перкенсвиле, черт возьми, единственной настенной фреской в столовой было пятно, размером с мою голову, на стене, где алебастр отпал и ни у кого никогда не было достаточно раствора, чтобы восстановить его. Я хочу сказать, единственная приличная фреска. У них имелись, конечно, другие виды картин в уборной во дворе. В одной нашей книге из Древнего Мира упоминаются некоторые подобные картины, найденные в раскопанных развалинах Помпеи: стиль нисколько не изменился.

Паломников было семеро, как обычно — думают, что число семь счастливое: у Авраама было семь апостолов — в неделе насчитывается семь дней — и так далее. К северу от моря Хадсона группы паломников часто направляются в места, менее святые, чем Нубер, — обычно это гробницы, отмечающие места, которые, как говорят, посетил Авраам и где он проповедал, и эти группы, особенно в Нуине, многочисленнее, часто оживленные и полны веселья. К ним присоединяются странствующие студенты, ради озорства и компании, и подобная толпа может, в самом деле, произвести радостную суматоху на дорогах. Группа в «Черном принце» была не такой — несомненно, на первом месте у них была религия, у всех, кроме Джерри, но по виду его родителей создавалось впечатление, что на него снизойдет хоть какая-то святость, когда они доберутся до Нубера. Другие паломники остались в моей памяти почти безликими — три женщины и один мужчина. Одна из женщин была молодой и довольно хорошенькой, но все, что всплывает в памяти, — это впечатление робости и слишком белое лицо; думаю, одна из двух старших женщин являлась ее матерью или тетей.

— Развалины, принадлежащие городу Древнего Мира, называвшемуся Олбани, которые мы видели несколько дней назад возле современного села с таким же названием, — сказал отец Фэй, — это последнее, что встретим на нашем пути в Нубер. — Он также хорошо справлялся с беконом, как на такого кроткого человека. — В этом регионе, который мы сейчас пересекаем, в древние языческие времена, говорят, в основном располагались фермерские хозяйства, поэтому нельзя ожидать никаких значительных памятников. — Баритон^[70] отца Фэя, низкий, плавный, удивительно сильный, побуждал меня думать о незагустевшем меде, капающем на сдобную булочку, и когда я взглянул снова, чтоб меня поимели, если они не ели булочек, настоящих кукурузных булочек, только что вынутых из печи, так как я видел поднимавшийся пар, когда Джерри разрезал булочку и шлепнул на нее масло. — По-настоящему гористая территория Кэтскил была оставлена в древние времена, как и теперь, более или менее в своем естественном состоянии.

— Я часто задаю себе вопрос, сэр, — сказал отец Джерри, — об источнике процветания Кэтскила. Трудно ожидать благосостояния в горной стране.