Коля с Мишей легли на топчане, сбитом Ковалем еще двадцать лет назад. Прокоп вышел и плотно прикрыл двери в бордей. Дождь усиливался, переходил в ливень. Только сейчас Коваль вспомнил о лошадях. Те стояли, понуро опустив головы. Опалка, подвешенная немцем, была пуста. Коваль распряг животных, перекинул посторонки через спины и повел коней к Поварской Елене, соседке напротив.

Завел коней под крытый навес, где раньше держали овец. Привязал к яслям и лишь потом постучал в дверь. Люнька ответила не сразу. Узнав по голосу Коваля, открыла. Коваль коротко объяснил:

- Коней привязал под навесом. Жалко животных.

Вернувшись в хату, вошел к немцам. Кивком головы попросил ездового выйти. Объяснить, где кони, не мог. С чердака спустилась Кася. Вызвали немца, знающего польский язык. Так поэтапно объяснили немцам, куда на ночь помещены кони.

Девятого июня утро выдалось солнечным, несмотря на то, что улицей и огородами еще неслись мутные потоки воды. Ручей во дворе Поварских превратился в бурную речку, несущую на долину охапки смытой соломы, объедки кукурузы, вымытую траву.

Коля направился домой, на отцовское подворье. Он уже знал о расстреле односельчан и с тревогой вошел в хату. Все были на месте. Только Петро, старший брат, ═тихо сказал:

- Мог бы и передать кем-либо, где ты и что с тобой.

До обеда Коля с братьями очищал от ила двор, выносили и складывали у ворот принесенный потоком мусор. К обеду братья знали имена погибших сельчан. Коля задумался. Хотелось вернуться к Прокопу, там Люба. Но там и немцы. У них в доме немцы не остановились. Его сомнения разрешило сообщение соседа о том, что прошлой ночью в центре села пьяным немцем была изнасилована молодая женщина.

Коля поспешил на долину. Во дворе Прокопа было спокойно. Немцы по очереди брили друг друга. ═Один, сидя на завалинке что-то наигрывал на губной гармони. Из бордея доносились удары молота и звон наковальни. Прокоп с Мишей еще с утра разожгли горн и работали в поте лица. У двери высилась горка готовых петель и задвижек, за которыми сегодня должны прийти. Жизнь продолжалась...

Ближе к вечеру Коля попросил разрешения переночевать в бордее. Пожав плечами, Коваль предложил:

- Можешь спать с нами, на чердаке. Места хватит всем.

Почувствовав что краснеет, Коля отрицательно покачал головой.

Ближе к вечеру Коваль заметил, что Коля вытащил из-за горна старых тесак, откованный Ковалем еще в молодости. Опробовав пальцем остроту, Коля долго чистил и затачивал тяжелый нож на мелком кругу. Ещё раз попробовав остроту лезвия, аккуратно подвесил тесак за топчаном у изголовья. Потом накинул на ручку старую тряпку, чтобы было незаметно. Коля вздрогнул, когда раздался спокойный голос Прокопа:

- Выбрось дурости из головы! Погубишь себя и всех. Даст бог, не покинет нас его милость...

После ливня просохло. Земля в огородах покрылась хрупкой корочкой. После покоса стерня зазеленела молодой сочной травой. Кася, привязав к ланцуху (цепи), кольцом охватывающему рога коровы, длинную веревку, поручила двенадцатилетней Фране пасти корову на позеленевшей стерне. С утра, когда стерня была ещё мягкой от ночной влаги, ═Франя вышла в суконных тапках, сшитых Ковалем. После обеда девочка решила пасти корову босиком.

Сначала было приятно. Стерня, казалось, не больно покалывала пятки, нагретая земля согревала ступни. К концу дня Франя ═пасла корову и внимательно смотрела, куда ставить ногу. Высохшая стерня колола немилосердно.

Наскоро помыв вечером ноги, Франя проворно забралась на чердак. Спать легли рано. Среди ночи всех разбудил громкий Франин стон и плач. Ноги горели, их разрывала дикая пульсирующая боль. Проснулись от крика и немцы. Солдат, знающий польский язык поднялся по лестнице и громко спросил Касю:

- Что там у вас? Почему девочка плачет?

Кася объяснила. Немец спустился и скоро снова поднялся по лестнице. Позвал Касю, дал две таблетки и сказал выпить обе сразу. Скоро боль прошла. Все уснули и спали до утра. Только Коля, которого разбудили крики Франи, долго ещё стоял в бордее у двери. Рука его сжимала тяжелый тесак. ═Парень прислушивался к малейшему шороху в доме и на улице...

Утром боли в Франиных ногах возобновились, казалось, стали еще сильнее. Особенно больно горела пульсирующим огнем правая пятка. Франя с трудом, с помощью Каси и сестер спустилась вниз и сразу опустилась на пол в сенях. В дверях показались немцы. Один из них наклонился. Внимательно осмотрел ступни девочки и покачал головой. Потом что-то сказал по-немецки. Один из солдат сдернул с кровати простынь и вышел на улицу.

Простынь расстелили на лужайке перед домом. Когда знаками показали, что надо лечь, девочка от страха закричала. Солдат по-польски попросил Касю уговорить Франю лежать спокойно. Франю уложили лицом вниз и согнули ноги в коленях. Франя продолжала кричать. Немец с губной гармошкой опустился перед Франей на колени и достал из кармана инструмент. Стал наигрывать какие-то мелодии. Франя прислушалась. Немец играл все громче.

Второй солдат достал маленький перочинный ножик и стал вытаскивать один за другим острые осколки стерни. Наконец немец облил обе Франины ноги какой-то жидкостью из темной бутылочки. Франя снова закричала. Потом ступни намазали какой-то мазью и перебинтовали. Снова дали таблетку. Скоро Франя успокоилась. Всё это время Коля с Мишей через низкое оконце бордея внимательно наблюдали за процессом лечения.

На следующий день немцы снялись с постоя и готовились к отправлению в сторону фронта. Немец, лечивший Франю, подошел к хлопотавшей у дворовой плиты Касе. Достав бумажник, вынул фотографию и повернул её к Касе, что-то подробно объясняя по немецки. Кася поняла, что на небольшой фотографии были изображены сам солдат, его жена и двое маленьких детей. Мальчик и девочка...

С тех пор прошло ровно семьдесят пять лет. История села не донесла до нас сведений о подробностях жизни нашего героя в оккупации. Известно лишь одно. До лета сорок четвертого он ежедневно ходил к Ковалю на работу, совершенствуя навыки кузнеца и терпеливо дожидаясь Любиного двадцатилетия... До чего медленно тянется время!...

Четверг, двадцать четвертого августа сорок четвертого... В тот день линия фронта перекатилась через тихую Елизаветовку незаметно, без боев. Кровопролитные бои шли во время Ясско-Кишиневской операции гораздо южнее... Бендеры, Аккерман, Вилково, Кагул, Кишинев... 26 августа вся территория Молдавии была занята Советскими войсками. 27 августа боевые действия были перенесены на территорию Румынии.

А в понедельник, 28 августа, в коридоре только открытого Атакского полевого райвоенкомата стоял в очереди один из первых добровольцев района девятнадцатилетний Николай Яковлевич Единак. Однорукий майор был озадачен напористостью добровольца, миновавшего сержанта и лейтенанта и пробившегося на прием к нему, военкому. Устав таких отношений не предусматривал.

Родом с бывшей оккупированной территории, необученный, без практической подготовки добровольный новобранец требовал определить его в авиацию либо в разведчики. Не зная, как избавиться от настойчивого добровольца, военком пообещал подумать. Попросил подождать в коридоре.

В это же время к военкому зашел старший лейтенант, заместитель начальника по технической части аэродрома временного базирования с левого берега Днестра за Могилев-Подольским. Требовались призывники для подготовки команды технического обслуживания. На аэродроме базировалась разведывательная эскадрилья одномоторных самолетов АН-2 (кукурузник). Лейтенант искал новобранцев, мало-мальски знакомых с техникой, слесарным делом, мотористов и водителей.

История умалчивает об этапах профессиональной подготовки нашего героя. Известно, что уже через неделю красноармеец Единак Николай Яковлевич в разведывательной эскадрилье стал незаменимым. Но чаще он вылетал на разведывательное задание в качестве топографа, фотографа, а, при необходимости, и механика.

Середина сентября сорок четвертого... Над нижней частью Елизаветовки стал кружить на доселе невиданно малой высоте АН-2. Многие жители такое чудо увидели впервые. Наконец, выбрав направление, самолет, быстро увеличивающийся в размерах, заходит на посадку. Самолет сел на длинную полосу, занятую уже созревшей, но еще не убранной кукурузой. Сбивая высокие кукурузные стебли, рассеивая вокруг зерна разбитых пропеллером и крыльями початков, самолет сел на огород моей бабы Явдохи и остановился в нескольких метрах от плетеной изгороди виноградника моего деда Михася.