Анатолий Николаевич поперхнулся. Откашлявшись, с недоверием уставился на деда. Весело подумалось:

- Фантазирует дед после двухсот граммов.

Дед до этого никогда не рассказывал о своем пребывании на Дальнем Востоке. Все знали, что дед Прокоп в первую мировую воевал на германском фронте.

Каково же было удивление Анатолия Николаевича, когда через год, приехав на автомобиле в Уссурийск, остановился на городской площади. Справа стоял Никольск-Уссурийский Никольский собор, слева старинные казармы красного кирпича.

Однако долго служить на берегу Ханки Прокопу не пришлось. На западе уже полыхало пламя первой мировой войны. 25 августа 1914 года Япония объявила войну Австро-Венгрии. Вступление Японии в войну на стороне Антанты позволили России перебросить Сибирские и Дальневосточные корпуса на европейский плацдарм военных действий.

Обратный путь проходил уже морским путем. Глубокой осенью 1915 года вышли из Владивостока, пересекли Японское море, обогнули Юго-Восточную Азию, Индию и вначале февраля 1916 года вошли в воды Красного моря.

Последовал Суэцкий канал, Средиземное море, в котором, как узнали позже, германская подводная лодка потопила пароход с однополчанами, вышедший из Владивостока двумя неделями раньше. Проходя между островами в Эгейском море, чудом избежали столкновения с немецкой морской миной. Рогатую смерть вовремя заметил вахтенный и, рискуя сесть на мель, пароход обошел опасный участок моря.

Ранней весной 1916 года показались ночные огни Одессы. До утра стояли на рейде. К полудню сошли на берег. После формирования объявили отправку на Юго-Западный фронт. Ехали в насквозь продуваемых теплушках.

В Жмеринке вагон прицепили к составу, идущему на юго-запад. На закате медленно проехали мимо здания станционного вокзала. Сердце Прокопа сжалось. Могилев! Сюда он не раз приезжал он закупать для кузницы металл и инструменты. Поезд катился медленно, почти шагом.

Мост через Днестр казался необычайно длинным. Плавный поворот направо и снова знакомая станция - Волчинец. Не останавливаясь, поезд медленно полз вверх вдоль правого берега Днестра. По ходу справа по нескольким тусклым огонькам внизу угадывалась Наславча. После Наславчи поезд двигался между холмами извивающейся змеей. На крутой петле, ведущей направо, тревожно заныло в груди. В двух-трех километрах слева оставалось его родное село Гырбово. Неужели навсегда?

Окницу проехали не останавливаясь. За Секурянами железная дорога, извиваясь, шла лесом. За лесом поезд внезапно остановился. Последовала команда срочно выгружаться. На широком лугу близ села Сербичаны разобрались поротно и повзводно.

Скоро их поезд с длинным рядом пустых теплушек покатил обратно. Паровоз толкал теплушки задним ходом, потушив прожектор. Кто-то развел костер из собранных сухих сучьев. Тут же последовала команда потушить. Боялись лазутчиков. Линия фронта была уже недалеко.

До рассвета войска рассредоточились в густом лесу. Весь день отдыхали. Как только стемнело, колонна двинулась на запад. Рассвет встретили в разбросанных дубовых рощах за селом со странным названием Кроква. Снова привал.

С наступлением темноты двинулись. Через несколько километров миновали известные "Четыре корчмы". Справа в семи километрах оставался Хотин. Под Бояны прибыли задолго до рассвета, прямо на левый фланг Юго-Западного фронта.

Сообразительного, безошибочно принимающего решения, невысокого, физически сильного Прокопа приметил начальник дивизионной разведки. До мая местами вспыхивали вялые позиционные бои. Разведчики, бывало, не снимали сапог по двое суток. То надо было захватить "языка", то уточнить расположение артиллерийских позиций.

Однажды разведгруппа сопровождала одетых в штатское пожилого мужчину и молодую женщину до самого берега Прута за Новоселицей. На крутой излучине реки их ждали двое в лодке.

22 мая начался знаменитый Брусиловский прорыв, закончившийся глубокой осенью. С фронта Прокоп вернулся в мае восемнадцатого года, демобилизовавшись после заключения Брест-Литовского договора. На груди его позвякивали два георгиевских креста, а в солдатском рюкзаке лежала бережно завернутая книга с личным вензелем уже свергнутого царя.

В селе Прокоп узнал, что парень, вместо которого он был мобилизован, через год все же был взят на фронт. Погиб он под Белостоком, задохнувшись газами, примененными германской армией. В первое же воскресенье Прокоп пошел в церковь, поставил свечку. Попросил священника вписать имя погибшего в поминальный список убиенных. До конца службы стоял, низко склонив голову.

Больше двух лет работал кузнецом. Владеющий русским, украинским и молдавским языком, Прокоп однажды не понял распоряжения румынского жандарма. Георгиевский кавалер, побывавший в жестоких схватках, подвергся телесному наказанию. Кузнец молча стерпел. Не мог подставить под удар родственников.

Прихватив с собой только самое необходимое, теплой летней ночью двадцатого года тайно покинул родное село. Затемно прибыл в Елизаветовку, где жили несколько знакомых крестьян, ковавших у него лошадей. В самой нижней части села на крутом склоне вырыл бордей (землянку) в котором жил первое время.

С помощью сельчан перевез наковальню и остальной кузнечный скарб. Бордей оборудовал под кузницу. Часть инструментов прикупил, но почти все кузнечные щипцы, которые служили ему до глубокой старости, ковал сам. Тогда-то и стал известен в округе как Коваль.

Тогда же, неясно, как переправившись через Днестр, из Бара со старшими сестрами переехала шестнадцатилетняя Кассия из древнего рода шляхтичей Мицкевичей. Польское имя Кассия означает чистая. Секретарь примарии, не слышавший доселе диковинного в этих краях имени, записал ее Екатериной. Старшие сестры называли ее ласкательно Касей.

Провожая глазами миниатюрную фигурку миловидной Каси, двадцатисемилетний Коваль подавлял в себе вздох. Прошедший огонь и воду в годы первой мировой, не боявшийся зажать между коленями копыто дикого, еще необъезженного двухлетка, при встрече с девушкой робел. Только на побледневшем при виде Каси лице Коваля, еще контрастнее выступали крупные веснушки.

Сельчане по-доброму посмеивались и наперебой предлагали себя в качестве сватов. В двадцать втором, одевшись во все чистое, начистив до зеркального блеска еще фронтовые сапоги, пошел сам.

На следующий день восемнадцатилетняя Кася перебралась к нему. Так и звал ее Коваль до самой смерти, оставив имя Екатерина для официальных документов. С двадцать третьего года у них пошли дети: Галя, Миша, Люба, Франя. В самый разгар войны в сорок втором вышла замуж за сына гырбовского лесника, где Коваль в свое время заготавливал лес для угля, старшая дочь Галя. А год спустя, в сорок третьем родилась самая младшая - Стася.

В сорок пятом Коваля подкосила принесенная почтальоном похоронка на единственного сына и преемника по ремеслу - Мишу. Но жизнь брала свое. Вернувшийся с фронта Коля Единак, двоюродный брат и почти полный тезка моего отца, ранее бывший подмастерьем у Коваля, попросил руки Любы.

Почти одновременно тридцатидвухлетний фронтовик Гриша Черней, сам невысокого роста, не давал возможности ни одному из сельских парней даже подойти к семнадцатилетней высокой красавице Фране. Вскоре они поженились. Григория назначили первым председателем колхоза в соседнем селе Плопы. Однажды в темноте мимо него пролетели острые вилы и глубоко вонзились в ствол акации.

При своем сравнительно небольшом росте, Коваль обладал недюжинной силой. Еще в тридцатых в Дондюшаны с кишиневским цирком дважды приезжал известный силач-борец Иван Заикин. Выступал он на базарной площади, перед церквушкой, где сейчас раскинулся парк. Согнув подкову так, что концы ее прикоснулись друг к другу, силач предложил зрителям разогнуть.

Коваля, приехавшего на базар, кто-то из односельчан вытолкнул из круга зрителей. Заикин протянул ему подкову. Взяв в руки, Коваль прижал подкову к груди. Лицо его от натуги стало багровым. Подкова медленно разгибалась. Потом раздался скрежет ломаемого металла. Заикин подошел и своими руками поднял вверх руки Коваля. В каждой руке была зажата половина разорванной подковы.